Прекрасная альтернатива коллективизации

historian30h — 09.03.2016 Уважаемый Az Nevtelen перепечатал текст любопытной для нас статьи из «Московских ведомостей» (1904, №237,с.3-4), которая позволяет нам окунуться в мир крестьянского менталитета накануне первой революции. Прочитайте ее сами с моими комментариями черным курсивом.


«Я только-что вернулся из поездки по Волге. Я проехал по железной дороге до Рыбинска, оттуда по Волге и по Мологе — верст пятьдесят за Мологу, в имение к одному из моих родственников, у которого пробыл некоторое время, а оттуда спустился вниз до Костромы, чрез которую по железной дороге возвратился обратно.
Цель поездки была смешанная. Во-первых, мне хотелось лишнюю неделю, другую подышать свежим воздухом. Во-вторых, хотелось лично проверить те тревожные сведения, которые,— и чрез печать, и непосредственно, по разсказам очевидцев,— достигали до меня о строе современной крестьянской жизни и, в частности, об отношении крестьян к землевладельцам.
Внешним поводом к поездке послужили для меня разсказы-жалобы того самого родственника, в усадьбе которого я решил сделать свои проверочные наблюдения.
Он получил, года три тому назад, совершенно «чистое» имение, никому и ни одним краем не задолженное. Денег у него, хотя и не избыток, но и не «в обрез»: можно, по требованию обстоятельств, на неотложные нужды и «вынуть» малую толику.

*По сути мы видим проникновение в деревню капиталиста, по мнению многих историческую альтернативу более поздней сталинской коллективизации. Пройдет всего лишь четверть века и 25-35-летние мужички из этой истории 50-60-летними патриархами встретят вновь приехавших в их деревню «чужаков» с теми же идеями организации современного сельского хозяйства.




И вот при таких-то условиях, казалось бы совершенно благоприятных для хозяйствования, он, в конце концов, додумался до мысли... «все бросить»... Как так?
— Приезжайте и сами убедитесь, что я не преувеличиваю, говорил он мне.
И вот я приехал.
Не скажу, чтобы деревня была для меня новостью. О, нет! До двадцати лет я жил в деревне, работал вместе с крестьянами на полях и лугах, и, смею думать, хорошо вошел в крестьянскую психологию. Именно — психологию!

*Очевидно, что автор помнит крестьянское поколение, воспитание крепостническими порядками.

Но, с тех пор, за двадцать пять лет, протекшие со времени моей окончательной эвакуации из деревни, по пословице, много воды утекло. Произошли, именно в этой самой «психологии», глубокие изменения. Совершилась, в собственном смысле, перестановка центра тяжести в крестьянском сознании и притом в направлении решительно нежелательном, в линии понижения этических,— прежде всего этических, а, вслед за тем, и других, тесно связанных с ними, воззрений народа.
Предваряя несколько факты, долженствующие иллюстрировать мою мысль, выскажу теперь же, о какой «перестановке центра» веду речь.
Современное крестьянство насыщено и пресыщено сознанием своих прав,— и в этом его существенное отличие от крестьянства еще сравнительно недавнего прошлого,— но совсем утратило сознание, столь энергичное в нем во времена былые, своих обязанностей.
И что особенно удивительно, это сознание своих прав у него какое-то отвлеченное, пустое, доктринерское: какие именно его права,— этого он совсем не знает, не знает и того, на чем они основываются и из чего вытекают. А что всякое право есть лишь другая сторона обязанности, — эта мысль в его сознании даже и не мерцает.
«Наши права, а ваши обязанности»: такова формула, которою, как мне кажется, можно было бы выразить внутреннюю логику отношений современного крестьянства к землевладельцам,— если только в данном случае можно говорить о логике.

*Автор сначала обобщил свой опыт общения с крестьянами, а потом расскажет подробности. Поэтому и нам придется уже тут отметить сходство с периодом коллективизации. У крестьянства отсутствует целостный взгляд на отношения с внешними агентами. Они легко принимают новые правила, которые для них выгодны, очень быстро воспринимают модную политическую риторику (тут «права», позднее советскую терминологию), однако, всячески сопротивляются от выполнения своей части обязательств, отлынивают, обманывают, прикидываются тупыми мужиками и т.п. Разумеется это не родовая черта именно русского крестьянства. Специально поясняю тем, кто обвиняет меня в ненависти к крестьянству. Я крестьян люблю настоящими, а не сказочными, поэтому понимаю причину. Такая модель поведения будет характерна для социальных групп слабых, не умеющих отстоять свои права в рамках действующих правил. Улыбаться, соглашаться, а делать втихаря по-своему. Если почувствовал слабину сильного – дожимать. Если сильный упал – добивать. Если вроде можно, то и имение сжечь, и колосья в распоротое брюхо засунуть. «Что с возу упало, то пропало». А и с возу-то упало не просто так, хозяин в отключке, нефиг ездить мимо чужой деревни.

Оно ведь не случайно крепостничество держалось внеэкономическим принуждением: в морду, плетью, поркой на конюшне, ватагой вооруженных холопов-мордоворотов. А тут новый помещик, да без охраны… А то, что и не помещик он, а тот самый капиталист, причем, как и более поздние большевики с задумками для крестьян вполне гуманными и выгодными, так это еще бабушка надвое сказала. А лох вот он – ну не отказываться же. У большевиков позднее получилось с огромным трудом и только потому, что они сами из деревни вышли, только потому, что любили они деревню не сказочную, как С.Г.Кара-Мурза, а настоящую, как historian30h, знали, как с этой настоящей деревней разговаривать.

Не преувеличиваю и не сгущаю красок. Увы!— нет!
Мы сейчас увидим, что краски взяты именно те самые, какие нужно,— прямо из жизни, из современной деревенской действительности, слишком в данном отношении печальной. Печальной до смущения, до кошмара!
И это даже в том случае, когда смотрим на эту действительность взором более или менее стороннего и равнодушного наблюдателя. Как же, спрашивается, должны себя чувствовать непосредственные участники и строители деревенской жизни, на себе самих осужденные выносить все следствия такого печального ея строя или, точнее, разстройства?...
Но перейдем к фактам.
Факты, правда, в отдельности незначительны. Но, в своей совокупности, они вырастают до огромного значения, так как из этих именно мелочей и слагается та, воистину кошмарная, картина, от подавляющего впечатления которой, даже мысленно и издали, не знаешь, куда уйти.
II.

Начну сначала.
Раннею весной текущего молодой крестьянин, Петр, нанимается в экономию моего родственника в работники, помесячно: договаривается по шести рублей в месяц,— конечно, на всем хозяйском. Сначала идет все хорошо. Но, при получке жалованья за первый месяц, Петр требует прибавки в три рубля, то-есть хочет получать уже не шесть в месяц, а девять. Время было тесное (весенний посев), руки нужны, и землевладелец соглашается прибавить. Петр на радостях напивается, пропивает все жалование за первый месяц и, когда оно истощилось, пьяный идет к барину просить полтинник из заработка— «на бутылку». Тот выдает не сразу. Сначала пробует уговорить. Но Петр неумолим:
— Какое такое право имеешь ты (именно ты,— безо всякого «пафоса дистанции!») задерживать заработанные деньги?... Что хочу, то с ними и делаю...
Делать нечего. Полтинник выдается и, конечно, сейчас же пропивается,— в сообществе поздравителей.
К концу второго месяца сознание своих «правов» достигает у Петра прямо-таки Геркулесовых столбов.
— Время тесное, барин! Прибавь еше три рублика, а то до свидания: ращетец пожалте...
На этот раз «барин» уже выходит из себя и отказывает в прибавке.
Начинаются подсчеты. И тут снова выдвигаются на сцену пресловутые «права».
Во-первых,— злополучный полтинник, взятый в счет заработка и пропитый.
— Полтинник не моги вычитать. Какие такие права имел ты выдавать деньги пьяному? Разве ты не знаешь законов? и т.д.
Затем, по соображениям Петра, выходило так, что, если за второй месяц барин платит девять рублей, то и за первый следовало уплатить также девять, хотя, как я сказал выше, договорились на шесть.
— Я «проштрафился», ошибся, взял с вас тогда мало... А не хотите честно, так помните Петра...
И с этою угрозой Петр идет на сеновал.
Хозяин экономии спешит успокоить озверевшего мужика. Инцидент исчерпывается, но, как видим,— с поражением «барина» по всей линии.
— «Да вы бы»,— говорю,— «к земскому».
— К земскому?— иронически переспросил хозяин экономии. Нет, увольте! Он у нас, положим, человек хороший и разсудительный. Но все же идти к нему уж не охота. Это значит — протокол и волокита. Трата времени и нервов. А результат можно предсказать заранее: у Петра найдутся свидетели, которые, выражаясь возвышенным слогом, его реабилитируют, потому что все они,— при этих словах он указал на рабочую избу,— проникнуты, в отношении к «господам», Петровым духом... Нет, уж благодарю покорно. Лучше отдать три рубля отступного.

*Классовая борьба как она есть, а не как в учебниках советских написано))



И он красноречиво постучал по тому нумеру Московских Ведомостей (из последних июльских), как раз именно в это время полученному с почты, в котором столь красноречиво и ярко иллюстрирована наша судебная волокита.
Только-что разказанная мною история с Петром может быть разсматриваема, как своего рода схема, в которую, с легкими вариациями, вмещаются все события в жизни экономии,— в моменте соприкосновения рабочих с землевладельцем.
— Я, барин, к вашей милости... Пришел должек отработать... И Федор тоже... Он тоже скоро придет работать...
— Ну, что же, хорошо, Яков, что вспомнил... Становись, работай.
Этот разговор происходит при мне и в двух словах мой гостеприимный хозяин поясняет мне, что Яков, служивший у него недавно в работниках, в пьяном виде вывалил из телеги и разбил боченок с маслом, а брат его, Федор, живший в кучерах, украл седелку и револьвер, за что и был присужден «земским» или к уплате стоимости этих вещей, или к высидке.
Теперь оба они, по словам Якова, хотят свои долги «отработать».
Начинается работа. Первый день прошел благополучно. Но уже на второй день Яков начинает заговаривать, что ему де хлебца бы отвесить и т.д. То-есть хочет превратить свою «отработку» за долг в работу за наличную плату. На третий день он прямо заявляет, что у него «руки подсекаются», притом же де слух пришел, что дома не благополучно (пожар), и что дал бы ему барин «рублишка два», а он потом «отработает» все вместе, либо клеверу привезет.
Истинное положение дела сразу разъясняется. Именно за «рублишками»-то и пришел Яков! А что он пришел «отработать» и пр.,— так это один предлог. Федор же, брат его, так-таки и не пришел.
Двух рублей «барин», однако, не выдал, а дал лишь половину. Яков бросил работу и остался крепко недоволен «барином»:
— Абиждаешь, барин!...
Эго досадное: «абиждаешь, барин», есть какой-то постоянный припев, своего рода лейт-мотив всех и всяческих разсуждений рабочих с «барином». Все, чего они требуют, с их точки зрения, законно и всегда при этом они «в своем праве»; а каждый раз как барин отказывает им в их требовании,— он их «абиждает». Но обида, с его стороны, заключается лишь в том, что он, хотя и может дать просимое, но не хочет, не считает себя обязанным и даже для самих просителей полезным.
Тетка Марья рядится убирать сено, поденно, по 30 копеек в день, на господском довольстве. Приходит через несколько дней за разсчетом. Ей выдают полностию, хотя старший рабочий при этом заявляет, что она являлась на работу в иные дни, сравнительно с другими, с запозданием и что вообще дела на ея долю пришлось очень мало, так как погода была пасмурная и сена убирать нельзя было. Но тетка неотступно просит прибавки,— «по крайней мере, хоть тридцать пять копеек».
И опять:
— Абиждаешь, барин...

*Сегодня принято считать, что проблемы с дисциплиной в новых колхозах были связаны лишь с тем, что «было невыгодно». Но как видим, тут капиталист даже готов платить больше привычного, положенного, а сталкивается ровно с теми же проблемами, - одной платы мало, нужно подкрепление дисциплины внеэкономическими методами. Если мы это признаем, то должны и признать и неземную гуманность большевистских внеэкономических методов, которые сразу запретив себе физическое воздействие, напридумывали товарищеских судов, стенгазет, досок позора и прочего, разумеется, применяя и классические методы материального и судебного стимулирования.


Даже «Ванька», «Ваня», он же, в возвышенном стиле, Иван Кузьмич, придурковатый малый, пригодный только для уборки конюшни и загона поросят, козла и пр.,— даже и тот, вслед за другими, тянет: «абиждаешь, барин», когда барин, например, не дает ему просимой им «рюмочки». И мало того, что ворчит,— даже еще и мстит, если не доглядишь, вымещает на скотине, за которою ходит.
— Извольте-ка, барин, посмотреть, что «Ванька» сделал, говорит барину старший рабочий.
Оказалось, что парень так подтянул на ночь лошадей поводами, что бедные животные не могли всю ночь не только есть, но даже и двигаться.

*Ха-ха, классическое вредительство. Цитируйте тем, кто считает, что только в колхозе 1932 года коней гробят))А многие до сих спорят, что вредительство выдумал лично Сталин.


Целыми днями я просиживал на террасе переде домом (погода почти все время была дождливая и гулять не приходилось) и с этого удобного поста следил за тем, что делается в экономии. Все одно и то же: повсюду и постоянно коллизия мнимых «прав» со стороны рабочего люда с еще более мнимым безправием («абиждаешь») со стороны барина.
И это с первого же утра по моем приезде.
— Барин, ращет давай... За мной отец пришел...
— Да что же ты, Марья (скотница), не предупредила заблаговременно? Ведь мне нельзя без скотницы, а вдруг не найдешь... Ты бы сказала заранее, я бы подыскал другую...
— Чаво там?... Ращет давай... Вот и отец в людской ждет. Нам некогда... Завтра у нас праздник, а потом дома работать нужно...
Злополучный «барин» идет в людскую и оттуда до меня доносится крик. Ну, думаю: «барин вышел-таки, наконец, из себя». Так, нет же! Оказалось, что это... отец девки кричит на нею... И опять при полном сознании своих «правов».
Но всего и не перескажешь!
Крестьяне соседних селений относятся к помещику прямо-таки деспотически и, что особенно характерно,— придирчиво-мелочно: барин шибко селом едет, барин не ломает шапки пред каждым встречным, барин смеет загонять скотину, опустошающую его поля и т.д. и т.д.

*Чужак показал слабину – его дожимают. Никому нет дела до того, что этот чужак принесет в деревню новые технологии, новые семена, может помочь, если что. Натуральное средневековье. Из деревни, в которой зарезали Павлика Морозова с братом, молодая учительница сбежала после того, как ей в голову из-за забора поленом запустили.


Чуть что,— «перекопаем дорогу».

*Не просто угроза вредительства, ведь дорога нужна самим! «Назло бабке отморожу уши»


А то так и прямо является какой-нибудь пьяный бородач и начинает, самыми нецензурными словами, разносить в господском доме все и всех, начиная с самого «барина», не щадя слуха ни жены, ни детей. И это по самым ничтожным поводам!
Понимают одичавшие люди, что «барин», запертый со всех сторон крестьянскими селениями, полями и проездами, находится в положении безпомощном,— прямо в каком-то как бы плену или осаде. Вот и ломаются, со ссылками, к делу и не к делу, на свои «права».
Именно кошмар какой-то!
Я пробыл в усадьбе всего с неделю и смотрел на всю эту вакханалию безправия лишь со стороны, как прямо не заинтересованный зритель. Но и то настрадался вволю. Нет, подальше, подальше от этой милой идиллии, способной, как говорит у Островского один из его персонажей, «высверлить» душу и непоправимо разбить даже железные нервы.
III.

Деревня, на этот раз, не только отшатнула меня от себя навеянным ею кошмаром крестьянского произвола и землевладельческой безпомощности, но и заставила глубоко задуматься над причинами и условиями всего этого, равно как и над средствами возможного противодействия вопиюшему злу,— злу радикально нарушенного равновесия между элементами, из взаимодействия которых слагается пестрая и полная всяких неожиданностей ткань современной деревенской жизни.
Конечно, первое, что в данном случае напрашивалось на внимание, в качестве панацеи от всех деревенских зол, это — рецепт кротости, уступчивости и предупредительности со стороны землевладельцев в отношении к рабочим и соседним крестьянам.
Послушный общему веленью, и я стал было разсказывать моим гостеприимным хозяевам старую и достаточно-таки затасканную сказку про белого бычка псевдо-филантропии.
Но оказалось, что для них это уже «пережитая стадия иллюзии».
— Пробовал, с горечью возразил мне мой хозяин.— Даже до чрезмерности. Сначала только это и делал. Результат оказался очень печальный: «уступает, значит заискивает и побаивается; значит, вороти и ломи по своему»...

*Классика менталитета нецивилизованных сообществ.

Вот дубовая логика современного крестьянства! Оно очень напоминает того незримого джентльмена, который, по народному поверыо, непременно потянет и всю руку, если к нему попал хоть мизинец... Становиться на путь уступок, значит — заранее и безнадежно проигрывать все дело экономии и хозяйства. Если хочешь жить благотворителем и играть в своем хозяйстве, что называется, в пустую, или, пожалуй, даже и приплачивать из запасных,— о, тогда, конечно, путь филантропии самый пригодный. Но кто озабочен поддержанием своего хозяйства, по крайней мере, хоть на том уровне, на котором оно было бы не слишком уже убыточно, тот должен смотреть на вещи трезвее и безо всякой сентиментальности.
— В сущности,— продолжал он,— и современное крестьянство, как ни вскружена его голова мыслью о легендарных «правах», боится только силы и ей одной подчиняется.

*Надо же, настоящий капиталист говорит, а вешают на одних большевиков. Между тем, именно большевики, применяя силу, добивались того, чтобы крестьяне занялись самоуправлением, в том числе производственным!


Потому из окружающих экономий лишь те более или менее устроены в хозяйственном отношении, в которых дело ведет не сам хозяин, но доверенное лицо,— управляющий или просто прикащик, который умеет управляться с крестьянами «по-свойски». За примером ходить недалеко. NN., управляющий в обширных имениях графа X, держится именно такой системы и никаких крестьянских «правов» не признает. Когда граф приехал в деревню, крестьяне всех окрестных селений явились к нему с жалобой на «жестокого» управителя. Граф терпеливо разсмотрел жалобы и ответил, что он... больше сюда не приедет... А управитель и доселе управляет. Значит, и со стороны, и притом в перспективе самых отменно-европейских кругозоров, выяснилось, что «иначе с современным крестьянством нельзя»... Само собою разумеется, что у графского управляющего с крестьянами постоянная война. Только, по пословице, он бьет непослушных и несговорчивых не дубьем, а рублем...

*Рубля мало, тут автор забыл собственные примеры. Крестьянин был должен за разбитый бочонок масла (кстати, не факт, что разбитый, может банально украл), но что-то этот долг его не сильно тяготил)) Денежный долг в деревне не мог быть не подкреплен другими средствами. У кулака для этого были подкулачники.


Вот вам и философия крестьянского хозяйства!.. А ведь кротчайший по натуре человек,— то-есть не управляющий графа, а мой-то родственник. Значит, уж слишком тяжело складываются обстоятельства.
— Надеюсь, однако,— говорю я,— что, в конце-концов, это все же не ваша программа.
— Пока нет. Да и невозможно ее осуществить самому: для этого— повторяю— мне нужно бы было поставить между собою и народом,— ну, не управляющего, конечно, так как для этого моя экономия слишком мала, а хоть конторщика. Однако, об этом нужно еще подумать: может-быть, будет благоразумнее, то-есть прямо-таки выгоднее совсем ликвидировать дела и переселиться куда-нибудь, хотя бы в ту же Москву... Слишком уж донимают. Не в моготу и никакой справы нет с народом. Одна защита— земский. Но к нему за всякою мелочью не набегаешься. Да и сам-то он, в сущности, стоит между двух огней. Крестьяне это хорошо чувствуют,— о, в данном случае, это самый чуткий барометр! — и потому на всякое напоминание о земском спокойно и дерзко заявляют:
— Ничего не сделает... Ныне правов таких нет... Хошь самому губернатору...
IV.

Вскоре, из личного знакомства, я убедился, что «земский», действительно, «стоит между двух огней».
Местный земский начальник, почтенный А.Н.А., честный и энергичный деятель, ясно понимающий свою задачу на ответственном посту. Политика псевдо-филантропии, кокетства и сантиментальничанья с крестьянством — не его политика. Совершенно напротив, в острых случаях он не прочь прибегнуть и к соответственно острым мерам. Но — увы!— в подобных случаях и ему, как кажется, большинству земских начальников, приходится встречать неожиданных заступников крестьянских «правов» со стороны... местных земских недорослей...
Вот для иллюстрации факт, с его собственных слов.
— В селении NN из земской школы вынуждена была на долгое время отлучиться, по семейным обстоятельствам, старшая учительница. Ее временно заместила молоденькая помощница,— слишком кроткая по природе и в педагогии, по молодости, недостаточно опытная. Школа быстро вышла из-под ея власти и особенно озорные подростки совсем выбились из рук: «никакого сладу с ними»,— жаловалась она, когда я (земский начальник) завернул попутно в школу. И она назвала виновных. Обыкновенно в таких случаях я вызываю родителей и сдаю им озорников с рук на руки,— для отеческого внушения. Но в данном случае, в виду из ряда выходящих проступков, я наказал их немедленно и сам: я поставил их на колени, с тем, что «простить» их может лишь учительница, по усмотрению. Кажется, ничего особенного. Но вот подите же! Вскоре за сим получаю от одного из известных земцев, который в данном случае почитал себя более других прикосновенных к делу, официальную бумагу: «до сведения моего дошло, что вы в такой-то школе применили к ученикам меру наказания, которая обычно в наших школах не практикуется и не может быть одобрена с педагогической точки зрения, а посему» и т.д. Вслед за сим в Руси появилась и корреспонденция— жалоба на «самоуправство» земского, которая притом была окрашена каким-то пошлым цветом... Вот вам и финал! И часто так. Чуть-что,— сейчас апелляция со стороны земцев к либеральной прессе... Два течения и две местные власти. И, конечно, мужики,— и они тонко понимают все это!— отлично знают, что у них есть либеральные заступники, готовые поддерживать их в их «правах»...
Кошмар крестьянского озорства, подбитого ссылками на свои «права», под давлением которого я все время находился и в деревне и после во время пути,— когда с людьми, прикосновенными к делу, мне приходилось затрагивать ту же тему,— был бы, может быть, и не столь страшен, если бы зло не уходило своими корнями так далеко. Но, к несчастию, это именно так: либеральная пресса давит на мозги либеральных недорослей-земцев, а отсюда рикошетом передается и в крестьянскую массу... При таких условиях, даже и стороннему человеку трудно отвеять от себя этот кошмар радикальной и слишком далеко идущей, в своих практических следствиях, перестановки центра тяжести в современном крестьянском сознании.
Р.S. Уже закончив настоящий набросок, я получил от лица, у которого гостил и делал свои, только-что изложенные, наблюдения, письмо с дополнительными сведениями.
Вот из него характерное и без пояснений красноречивое извлечение:
«Сообщаю вам, по поводу ваших бесед о желательной постановке дела в экономии, следующее:
1) Парень Яков, видевший во сне петухов (по крестьянскому поверью, предвестники пожара) и заявивший, что из их деревни приходила баба, сообщившая о пожаре, уничтожившем будто бы, между прочим, и его дом,— солгал: пожара не было!.. Ему, очевидно, нужен был лишь предлог, чтобы бросить работу. Но какая со стороны парня беззастенчивость!.. Человек, очевидно, не привык останавливаться даже и пред сильными средствами.
2) Скотница Марья, обещавшая или прислать за себя или придти опять, не явилась. Ну, конечно!
3) Старший рабочий, Иван, взял вперед на праздник два рубля и больше не являлся.
«Вот и принимай пилюли (это уже по моему адресу!) из спокойствия, хладнокровия и т.д.»
Такова выписка.
Увы!— все это слишком красноречиво, и мне, признаюсь, возразить на эти аргументы-факты решительно нечем: по правде, я решительно не думал, что, например, Яков лжет, говоря, в слезливом тоне, о пожаре (я еще прибавил ему от своих щедрот «на погорелое место»!), что благообразный и сладкогласый «старший работник» Иван, который, повидимому, так входил в интересы «барина», также помышляет лишь о том, чтобы «забрать» без отдачи...
Кошмар! Неотступный кошмар!

*Как видим, автор мыслит примитивно и потому предлагает обыденное насилие в качестве рецепта. Как бы мы не обвиняли большевиков в применении насилия при коллективизации, мы должны признать за ними и использование целого спектра принципиально новых общественных идей воздействия на старого еще крестьянина не насилием, а через его сознание и организацию самоуправления.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив