Поэзия. Владимир Крупин. Последний деревенщик

nicolaitroitsky — 31.08.2025 Предыдущий поэт

Владимир Крупин, Валентин Распутин, Василий Белов. Наши деревенщики-русофилы, выдающиеся русские писатели.
Владимир Николаевич Крупин - последний остался из этой когортыогда-то давно я читал его повесть "Живая вода", это настоящая литература. Потом, по-моему,"Новом мире", читал его воспоминания о юности, в которых он признался, что начинал как поэт и приводил свои стихи. Но в сети я ни строчки не нашел, кроме одного стихотворения.

Наставление.

Мир мудр и опытен
Как тысяча поэтов
Но суета и хлопоты
Опять возникнут где-то

И будут из начала
Любовь и ревности,
И слёзы,и печали
Как в древности.

Но удевляться нечему
Здесь всё для практики
И роду человечьему,
И всей галактике.

Мир мудр и прост
От хлеба до цветочка,
Шагайте во весь рост
И точка!

Ну что ж, проза тоже бывает поэзией. Вот, например, такая

– ОДНОЙ НОГОЙ, дорогие товарищи, – говорит партийный лектор на стыке времён Хрущёва и Брежнева, – мы уже стоим в коммунизме, а другой ещё в социализме. Сейчас, товарищи, переходная фаза развития общества.

– Можно вопрос? – встаёт колхозник. – Скажите, долго нам ещё на раскоряку, на расширяку стоять?

ЯПОНСКИЙ ИМПЕРАТОР русскому: «У меня где какая вещь лежит, лежи она сто лет, никто не возьмёт». Русский император ему: «Нет, у меня нос промеж глаз украдут. А ежели какая вещь валяется, то что ей зря валяться, надо её взять и к делу пристроить».


«О, СКОЛЬКО В РОССИИ прекрасных мест!» – «Да, китайцы это прекрасно чувствуют».

НА ЗАПАДЕ ИДОЛЫ, в России идеалы. Но и идеалы могут стать идолами, если без Бога. (М.б. читая Лосского.)

И что ждать от запада, когда у них в Красном углу не иконы, а благополучие. Хорошо жить, в этом вся цель. А не лучше становиться.

НЕАПОЛЬ – КАПРИ, огромный паром. Движемся на конференцию, тему забыл. Неважно – повод счастливого недельного отдыха. Олег Михайлов крепко выпил. Но он никогда ума не пропивал. Ходит по палубе, держит в одной руке бутылку красного французского, в другой бокал, в который подливает и отхлёбывает из него. Озирает голубое пространство и вещает:

– Кучка взбесившихся жидов-лилипутов свалила Гулливера. Да! И что сказал Александр Первый? «Я недостоин быть императором!». Он знал, что Петра Первого Меньшиков удушил подушкой. Страшась такого повторения и от стыда за убийство отца скрылся в Таганрог. Ночью вызвал начальника караула, сказал: «Я умираю». – Их штербе, повторил потом Чехов. Далее Сибирь, Томск. И не служили панихиды по императору, пока старец Феодор Кузьмич не опочил. Такая симфония. Когда у дома Шолохова поставили охрану, а это было заключение под арест, то Михаил Александрович выходил из дома и играл у ворот в подкидного дурачка с охранником.
А ещё Олег всегда повторял: «Леонов пишет венозной кровью, Шолохов артериальной».

ЖИЗНЬ ЛЮБЯЩЕЙ Веры искалечена, Бэла сражена, у княжны Мэри и Максима Максимыча разбиты сердца, Грушницкий убит, таманская ундина бросила мать и брата, бежит с татарином в неизвестность – вот плоды деятельности Печорина. Но вот что такое демоническая сила художественного образа – ему (Печорину) подражают, его любят.
Он же никому не хотел зла. Он просто такой. Едет в Персию. «Авось, умру где-нибудь по дороге».

– ЗАПЕВАЙ, ТОВАРИЩ, ту, котору сами сложили. Все девчата занятые, до чего мы дожили.

– Слава Богу, понемногу стал я разживаться: продал дом, купил ворота, стану закрываться.

– Выхожу и начинаю, а в кармане молоток. Неужели не заступится крестовый мой браток?

МЕСТНЫХ, ДИАЛЕКТНЫХ слов, синонимов общеупотребительных много в любой русской области, но мне, при моей вятскости, кажется, да не кажется, а так оно и есть, что в вятском говоре богатство слов-синонимов превышает любые другие говоры.
Устал человек, захомутали его, припахали, заездили, горбатился весь день, работа каторжная. Измучился, упетался, ухайдакался, устирался, ухлопался, запарился. Но и не только, он ещё весь грязнущий, то есть он учучкался, устряпался, уханькался, ухрюкался, ухомаздался, извозился, вывозился, ушлёпался. И задрипанный он и замызганный.

ГНЕТУЩАЯ, ПРИДАВЛИВАЮЩАЯ тяжесть жизни. То ли мы, любящие Россию, бьёмся, как рыбы об лёд, то ли лбом в бетон: ничего не меняется. Сколько дрались против «ювеналки», и вот – подписана, одобрена наверху. Да за что ни взять. Ощущение равнодушия власть имущих к народу: слова правильные, а веры нет, всё же только хуже, и цены и нравы. Но опять-таки как судить, не знаем же ничего. Может быть, они искусно повязаны масонами, вот и всё. И им в радость, что русская культура испохабливается и школа, особенно, искалечена, и телевидение продажно, и Москва – проходной двор… Протестуешь, а, оказывается, такое положение вещей многих устраивает. Малое мы стадо – не то что недовольных, но видящих гибель России, – и мы почти не в силах повлиять на происходящее. И это почти хоть как-то держит на плаву.

И спросим себя: а что было? Милый, говорю себе, вспомни девяностые. По сравнению с ними что-то же свершается. Есть возрождение, есть. Да, оно только в церкви и около, но разве мало?

ИГРА В «ВОЕНКУ». В Великую Отечественную войну моё поколение входило в возрасте младенцев. Война началась, а мы рождались. Война шла, а мы росли. И Победу помним. И горе, и крики вдов и матерей, и сирот.

И наши игры, которые были, конечно, все военными. Раздавался клич: «Айда в военку играть!».

И собирались моментально. В этих играх были и «наши» и «немцы». Бросали монетку, кому кем быть. Делились по-честному. Разбивались на пары, отходили в сторону, договаривались, кто кем будет, подходили к «маткам», к «водям».

В начале каждой «войны» ещё помнилось, кто «наши», кто «немцы», но игра была так горяча и энергична, обе команды так рвались к победе, так одинаково кричали «ура» и «полундра», что всегда побеждали «наши». Тем более я не припомню, чтобы хоть раз какая-то команда признала себя побеждённой. И никто и никогда не соблюдал никаких правил, которые вроде бы оговаривались до начала игры, никто не падал после крика: «Падай – ты убит! Падай!». И какие правила, когда захваченные в плен плевали в лицо тем, кто допытывался, где спрятано знамя, когда не хватало только настоящей гранаты, чтобы подорвать себя и врагов, когда уже и резервисты, никого не спрашивая, добровольно ввязывались в бой. Тут уж никакое жюри не смогло бы установить победителя.

В конце игры собирались на поляне, кричали, спорили. Спорили, опять чуть не до драки, чья победа. Но какая победа, кого над кем? Победа была общая. И вскоре обиды: царапины, синяки, кто-то и палкой получил, – не вспоминались. Возвращались сплочённой ватагой. Кровь, потешенная молодецкой игрой, входила в берега. Шли и дружно жалели, что настоящая война нас не подождала, закончилась, а то бы мы повоевали! А то жизнь проходит, и никакого просвета. Уже и Знамя над рейхстагом, и вообще мир во всём мире.
И не знали, несмышлёныши, что войн и крови на нас хватит с избытком. Ибо страшна Россия врагам Христа. И всё надеются её убить.
Ну-ну, надейтесь. Хвалилась теляти волка съесть.

– А ЗАВТРА уеду, а завтра я не твой. И надо мной победа останется с тобой.

ТОЛСТЕНЬКАЯ КНИЖЕЧКА. Называется «Песни для чтения». Надпись: «Тебе на незабываемость обо мне».

– ХОРОШО ТЕБЕ, товарищ, ты на хуторе живёшь: утром встанешь, морду вымоешь, за рыжиком пойдёшь.

– ТЯЖЕЛО ЖИВЁМ, с хлеба на квас перебиваемся, с квасу на шоколад.

В ПАРИЖЕ. ИЗРЯДНОЕ застолье. Соседка, авторша прозы, поэзии, пьес энергично пьёт, заедает. Смотрит на часы, хватает салфетку, вытирает губы, вновь их красит. Мне: «Я поняла, что вы писатель клерикальной темы. Мы сейчас едем причащаться. Едемте с нами. Это быстро».

РОЖДАЕМОСТЬ В РОССИИ увеличивалась после войн: после Куликовской битвы, Смутного времени, Отечественной, даже после Гражданской, а вот после Второй Отечественной, с пятидесятых, загасла. А Господь посылает женщинам способность к деторождению, но они лучше в убийцы пойдут, а рожать не хотят. А если не смогут? Кто им могилу выроет?

У ПИВНОЙ. – Ты где работаешь? – Язык откушу, а не скажу. – Помолчав: – Одно скажу: работа не тяжёлая, но! Но нервенная.
И через полчаса рассказывает, что он «работает на космос».
– Ну так что ж. Космос в переводе это прекрасно.

ИЗ СТИХОВ женщины: «Мы встали на пол босиком и разошлись в другие жизни».

ТОЖЕ ЖЕНСКОЕ: «Надо посуду вымыть, а тянет её разбить. Это усталость, Господи, это вовсе не лень. Господи, как же трудно мужа всю жизнь любить. Каждый день, Господи, каждый Божий день».

ЗИМА… ПОСЛЕ ночи ненадолго наступает время тусклого светло-серого света. И вскоре чернота деревьев, убавляемая снегом, вдруг совсем устраняется озарением востока. А будет солнце или нет, непонятно. Но уже алеет восток. «Алеет восток». Это такой был китайский гимн времён Мао.

– «НАШ ВОЖДЬ не тот, кто пляшет польку, а тот, кто сбегал в монопольку». – Уже и «монопольку» надо объяснять. Это торговая точка. Государственная, в отличие от лабаза и лавки. Монопольное право (акцизы) продажи спиртного было у государства. Потом к нему подобрались арендаторы, в основном, как известно, евреи. Шинки западной России.

«С НАРОДОМ БУДТО бы братаясь, наш трезвый вождь ходил шатаясь».

КЛЮЧ К РАЗУМЕНИЮ: почему русская литература – ведущая в мире? Три начала: православие, народность, государственность.

Дело в языке. Русский язык – язык Богообщения. Ломоносов о русском языке. Триединство написания, звучания, смысла. Сопротивление (увы, слабеющее) варваризмам, жаргонам, иностранщине, канцелярщине.

Формирование словесности. Устный, мифологический период, ведущая в нём тема – героическая. Обрядовые песни, единение человека и природы. Чудесное и сверхъестественное как естественное для русских. Былины. Сопоставление их с эпосом античности, с другими эпосами. Разделы былин. Новгородские, киевские. Антропоморфизм. Война и мир в былинах. Языческое славянство, сопоставление с язычеством античным.

Период исторический. Замена мифа эпопеей, летописью. Начало житийности в начале письменности. Кто автор устной? Сказок, заговоров, загадок, легенд, былин, поговорок, примет. Духовные стихи, «Голубиная книга». Авторство народное.

В письменной появляется автор, то есть взгляд на жизнь отдельного человека, не всегда совпадающий с общим. Интересы слоёв общества, сословий.

Словесность учёная и художественная (ею вначале считалась переводная. Азбуковники, Цветники Духовные, Маргариты, Школы Благочестия). Главное – Священное Писание.

Своя литература вначале насквозь духовна. Монах Нестор, митрополит Илларион, преподобный Владимир Мономах, Даниил Заточник… Духовные стихи о Егории Храбром, об Алексии-Божием человеке...

Послания. Митрополита Вассиана, Серапиона, Максима Грека, Симона…

Жанр путешествий (не Васька да Гама), паломничеств, начиная с игумена Даниила.

Слова. О полку Игореве, о погибели земли Русской. Исторические повести. Задонщина, о Мамаевом побоище…

Домострой. Стоглав. Четьи-Минеи митр. Макария и святителя Димитрия Ростовского.

Жития, начиная с жития свв. Бориса и Глеба.

Повести. О Горе-злосчастии, Шемякин суд, о Савве Грудцыне, об Азовском сидении…

Примерно так. Иначе откуда было бы взяться Ломоносову, Державину, Сумарокову, Крылову, Пушкину и далее.

Ходим по золоту. Эволюции в русской письменности нет. В ней путь вперёд – это путь во времена соединения текста и его значения. Как в живописи – путь к вершине рублёвской «Троицы».

СТАРИК СТАРИКУ: – А давай, братишка, вернём свою юность! – Как? – Очень просто. Давай повторять ошибки молодости. – Хорошо бы. Да у меня уже не получится? – Ошибки-то не получатся? – Дак ведь новых наделаем.

СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА в средней своей массе бескостная, хрящевая. Всё в ней правильно, иногда интересно, чаще уныло. Но даже и такая, она нравственна.

Как-то ведь читали и «Битву в пути» Николаевой и «Далеко от Москвы» Ажаева, и «Поджигатели» Шпанова, «Цемент» Гладкова, и «Кавалер Золотой звезды» Бабаевского, и «Орлиная степь» Бубеннова. И «Флаги на башнях» Макаренко, «Знаменоносцы» Гончара, «Буря» Лациса, «Щит и меч» Кожевникова и «Брат океана» другого Кожевникова… И многое-многое подобное. В книгах были образы-слепки, с деда Щукаря, например. В Сибири был свой «Тихий Дон», это «Даурия» Седых. То есть после прорыва начиналась, говоря военным языком, «паспортизация местности».

Смотрю список. А ведь это едва ли не сотая часть того, что я прочитал и помнил. А добавить сюда зарубеж? У Киплинга: «Запад есть запад, восток есть восток и вместе им не сойтись»? Как же не сойтись? А в литературе? А в голове вятского мальчишки? Среди Анны Зегерс, Арагона, Го Можо были и Диккенс, Драйзер, и Лондон, и, позднее, Маркес, Акутагава. И институтское: Сервантес, Лопе де Вега, Гёте, Мицкевич, Ванда Василевская, Леся Украинка (вся безбожная, как и почти все украинские письменики)… И самостоятельное: Фолкнер, Гамсун, Бёлль, Сэлинджер, всего с избытком.
И самиздата была полна коробочка. Всё то, что науськивало на соцсистему, а по сути, на Россию. Но не стал же в ряды зубоскалов-хохмачей типа войновичей, матерщинников алешковских: как-то мерзки были их «сходняки», их готовность услужить осмеянию русской действительности; из них один Владимов нравился независимостью суждений. И ещё Максимов.

В ОБЛАСТНОМ УПРАВЛЕНИИ МВД. В конце рабочего дня встреча с писателем. Писатель: «Но я прошу, чтобы на встречу пришли только желающие. У кого-то же и дела личные важные». – Начальник: «Несомненно!». Тут щёлкает в репродукторе и чёткий голос объявляет: «Личному составу Управления явиться на встречу с лектором!».
– Видите как? – говорит начальник. – Ничего не понимают! Вот объясните мне, как с ними работать?

ГНИЛОЙ УГОЛ. Так называли у нас западную сторону. Всегда оттуда приходила плохая погода: дожди летом-осенью, зимой вьюги.

РАЗ СТИЛЯГУ хоронили, после званый был обед. А девчата вдруг спросили: танцы будут или нет? Или: В суде жулика судили, судьи все ушли в совет, а девчонки тут спросили: танцы будут или нет? (Конец 50-х.)

ШУТКИ ШЕСТИДЕСЯТЫХ: В ракетной части на плакате: «Наша цель – коммунизм». Шапка в многотиражке рыбколхоза: «Коммунистов – в море!». Часто в разговорах: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё».

СТИХ РАННЕЙ юности: «Люблю! Но что такое любовь? Любовь рифмуют по-всякому. Любовь – сразу кровь, любовь – можно бровь, но любим даже собаку мы».

– ТАКАЯ ТРАВЁЖНАЯ собака. Всю жизнь завидует. Будто я её место занимаю, будто мне на дом суп носят. Меня, что, в щепках нашли? Я что, в угол носом росла?

Её послушать, так все её доводят, все смерти её хотят. «Ой, – кричит, – ой, повешусь!». Я раз не выдержала, говорю: «Ты не верёвку, ты проволоку возьми, чтоб не сорваться». Всё, больше не вешается.

– ПОШЛИ СВОЁ фото в Москву Ильичу. На морде напишешь: кушать хочу.

«ВОТ ОН, вот он, вот он с горочки спускается. Моим беленьким платочком, сволочь, утирается».

«Я, БЫВАЛО, распевала как соловушка в саду. А теперь надула губы как лягушка во пруду».

«НА УРАЛЕ я была, золото копала, а то в этом бы колхозе с голоду пропала».

«ИГРОКУ_ТО ЗА ИГРУ, ну а мне за пляску: игроку-то бутылёк, мне – баранок связку».

ОЧЕРЕДЬ В ВИННОМ магазине. (80-е): «Три дня перед октябрьскими не пил, и на Доску почёта не повесили. А если и сегодня домой трезвым приду, жена в обморок упадёт». – «А я бы и рад не пить, но нельзя традицию нарушать. Как-то не по-человечески».

КОНФЕРАНС (с подтанцовкой): «К концу лета песня спета. Тут ребёнок народился. Кто же был его отец? Сам с винотдела, зам с управдела, два главбуха для поднятия духа. Семь курьеров, пять офицеров и личный секретарь…». И с этой пошлостью ездили.

Или: «Он лимоны продавал, имел миллионы. За червончик он попал и запел «Лимоны»».

– Роман «Евреями не рождаются». А русскими? Но это же только с точки зрения похохотать.

Это говорили открыто. А меж собой примерно такое: «Что такое вобла? Это кит, доживший до коммунизма».

ЧЕМ ДАЛЬШЕ государство от Бога, тем короче срок его существования. Враги России взяли это правило на вооружение.

МНОГО И РЕКЛАМЫ писал: «Каждый товар имеет лицо: шляпа – круг, а баранка кольцо. Чтоб шляпа была над румяным лицом, чай повенчайте с этим кольцом».

В московской «Химчистке» хлопот никаких: сдал – получил и одет как жених.

Наша Тая расцветает. Ей завидуют подружки. Тая тайны не скрывает: Тая к чаю покупает мосхлебторговские сушки.

Чтоб жизнь дожить до седых волос, нужно помнить очень немного: по рельсам ходит электровоз, для пешеходов дорога.

Это примерно 69-й год, первое рекламное издание в Москве – приложение к «Вечёрке». Так что я, на свою голову, был в числе основоположников рекламы в СССР. Но не борьбу же с перхотью воспевал. А например: «Знать должен каждый человек: полезен серебристый хек!». Или: «Вы знали про такую рыбу, такую витаминов глыбу? Хотите свой украсить век? Купите серебристый хек!». Или: «Без тени я сомнения – пред нами нототения». А эта вообще блеск: «Советую врагу: мясное ешь рагу. Жене, соседу, другу шепну: купи бельдюгу!».

ДЛЯ ИСТОРИИ обязательно надо сохранить память о неообновленцах начала 90-х годов. Не зря же в бумагах сохранился листок с записью встречи их с общественностью в библиотеке «Тургеневке» у метро «Чистые пруды». С нашей, православной, стороны были: отец Владислав Цыпин (он меня и позвал), отец Олег Стеняев, кажется, отец Максим Козлов.

Тогда я записал неообновленческие высказывания священников Георгия Чистякова, Иннокентия Павлова, Александра Борисова, Владимира Лапшина:

– Церковно-славянский язык – это церковная феня. Я как филолог это говорю.

– Своих мыслей у преподобного Серафима почти нет.

– О святителе Николае почти ничего не известно.

– Борьба за чистоту Православия напоминает борьбу за чистоту идеологии.

– Как относиться к Мошиаху, которого ожидают иудеи? А вы не знаете, что Мошиах это Христос? Так и относиться.

– Мошиах – это Второе пришествие Христа.

– Ермоген страдал не от латинства. Никто никогда не пытался олатинить Русь.

– Очень сомнительное утверждение в Добротолюбии, что святые это такие же люди, как мы с вами.

– Что касается праздника Введения во храм, то скажем честно: такого события не было и быть не могло.

– Экстрасенсы тоже разные бывают.

– Католики для меня такие же православные.

– Толстой – религия 21-го века.

Вот такие их были высказывания в самом начале 90-х. Тогда же Глеб Якунин сотрясал трибуны, севши на паршивого конька доносов на священников, которые якобы были агенты Лубянки. В частности, старательно мазал чёрной краской владыку Питирима. И ведь находил сторонников. О, матушка Русь, о, русские интеллигенты! И если священноначалие прощало таким якуниным клевету, будем надеяться на Господа.

РЕБЁНКУ, давно привыкшему к дорогим айфонам, привезли детскую книгу с иллюстрациями. Он охотно взял её, раскрыл. Понравилось. Листает. А одну картинку ему захотелось рассмотреть получше. И он стал её пальчиками раздвигать. Как сделал бы это на экранчике айфона. И там бы картинка увеличивалась. А в книге она не раздвигалась. И мальчик отшвырнул книгу.
И это образ убийства книги. Тут разрыв поколений. Она, конечно, не сдаётся. И выживет. Но выйдет из боёв, как поредевшее войско.

ВСТРЕЧАЛИ В ПУШКИНСКОМ музее раритеты Древнего Египта. Речи. Славянофил: «Если мы падаем на колени перед гробницей Тутанхамона, то почему нам не упасть перед своим великим наследством?». Западник: «Мы не можем не видеть влияния античности на искусство Европы, а потом и Европы на искусство России». Славянофил: «Античность влияла на Россию непосредственно напрямую, а не опосредованно через Европу. Европа тут не причём».
Тутанхамон лежит и слушает.

– ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ, на меня, мошенника. Я похож на кобеля, только без ошейника.

– Я НА ПЕНСИЮ пошла, старику сказала: «Покупай, старик, мазила, я артисткой стала».

– ОХ Я ПЕЛА, ох я пела, ох я веселилася. Я в душе его любила, а в натуре злилася.
– У МИЛОГО МОЕГО глазки как у ворона. Глазом глянет и моргнёт, завлекает здорово.
– ОЙ ТЫ, МИЛАЯ моя, худеешь ты, худею я. Ой да, кто же первый скажет, что я твой, а ты моя?

– Я ИНВАЛИД патриотического движения.

ДЕДУШКА С УТРА подговаривается к опохмелке. Бабка ни в какую. А его горение организма припекает. Тяжело. Надо залить. «Помру же! Прошу-то всего на чекушку. Я ж тебе, тебе же всю пенсию выложил. Всю!» – «И что? – хладнокровно отвечает старуха, – на тебя же и уйдёт». – «Ну и выдай частично». – «Нет». – «Нет?!». – «Нет!» – старуха стоит насмерть.
Дед вскакивает и кричит: «Чапаев винтовку сорвал со стены: «Ребята, не время досматривать сны!». Ну? Жить будешь, спорить не захочешь».
Она пугается, выдаёт сумму, но всё-таки замечает:
– Ведь мог бы по-хорошему спросить. А то Чапаев. Чего тебе Чапаев-то? Сват, брат?



– И ВСЕ У НЕЁ виноваты. У неё браслет сам отчикнулся, а говорит: украли. Кабы украли, так разве бы на полу валялся? Всё ей гулиманы святые. Говорит: позитивом заряжаюсь. Дурь. – Будешь дурой, если у телевизора без передышки торчать.



В КОКТЕБЕЛЕ: Жизнь бесшабашная бродяжья, но всё же оторопь берёт, что эта морда карадажья всех нас, увы, переживёт.



И НИЧЕГО ИЗ физической осязаемости мира не хочется более испытывать, как только босыми ногами ступать по гладким плитам Старого города в Иерусалиме.



КЛАДБИЩЕ, НА ПЛИТАХ не цветы, а камешки. Оказывается тут так: побывал – положил камешек. А этот чего такой большущий? – Сильно любит. Чтоб родные знали.

Подходит женщина. Показывает на себя: «Ортодокс, – потом: – Ай пьюэ». То есть я понял: надо помочь православной.

ГРУЗИН: МЫ ПОРАЖЕНИЙ не знали. Царица Тамара лично сама причащала солдат, которые уходили в поход. – Она что, священник? Может, присутствовала при причащении? – Она же царица! – заявляет грузин. – Причащала!

НАЛЕЙ, ПОСКОРЕЕ налей! О, как я тебя жалею: ведь страшен не сам юбилей, ужасен канун юбилея.




В ПИСАТЕЛЬСКОЙ среде (70-80-е) было выражение: «Хочешь жить хорошо – пиши плохо». Очень точное. То есть молоти то, что от тебя ожидает дорогая партия. Но сразу скажу, что партия вовсе не запрещала писать хорошо, сам был коммунистом. Но, конечно, властям было спокойнее, когда литература текла по руслам выверенных направлений: литература производственная (рабочий класс, колхозное крестьянство), военно-патриотическая, детская и юношеская. Были и другие. Но не считалось: шаг влево, шаг вправо, считается побег. Антисоветчиком не будь. С высоты времени советская эпоха в истории мировых систем не выглядит драконовской. Это господам щелкопёрам всё хотелось свободы творчества: писать смелое. А смелым что было? Что не видим какой-то голливудчины, не читаем кафкианскую прозу? А зачем? И много ли это дало?

Конечно, писать о торфоперегнойных горшочках, кукурузе весёлого мало, но так ты пиши о человеке. Вот главное, вот тут тебе и альфа (не путать с подразделением) тут тебе и омега.

Вселенское преступление большевиков – изгнание Бога из России. Наивна была эта их мечта. Господь своих не бросит. Никуда Он не уходил. Был тут. Ждал возвращения к Нему.

В ДЕТСТВЕ СМЕЯЛИСЬ: – На углу стоит аптека, задавила человека. «Скора помощь» прикатила, ещё пуще задавила.

ГРИБЫ И ОГУРЦЫ в животе не жильцы.

Репа животу не укрепа.

– Да тут работы до субботы, а еды до середы.

ТОЛСТОЙ СЕРДИЛСЯ на актёров, игравших его пьесу «Власть тьмы», что они создают впечатление, что собрались тут крестьяне из разных мест России. Его чуткий слух резало произношение. А что с того? Понятно говорят, по-русски? Не перевирают автора. Что ещё? Они же, может, ещё и с гастролями куда поедут. А там своё произношение.

ГЛАВНАЯ КРЕПОСТЬ РОССИИ, ОНА ЖЕ И ЕДИНСТВЕННАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ – СЛОВО. СЛОВО БОЖИЕ, ЛЮДЬМИ ПОДХВАЧЕННОЕ.

Здесь целиком. Не уместилась бы

Мой поэторий

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив