Пётр. Зарево.


На столе недогоревшие церковные свечи, муляж гранаты и
водка.
Водка из Владикавказа, сосед по даче подарил мне.
Я хранила чеченскую водку два года. Никому не открывала. Петру принесла.
Пьём с Петром.
Он не хочет в свою тюрьму.
Я - в свою... Внутреннюю.
- Вот сижу под подпиской о невыезде. Каждую неделю в милицию таскают. Пробивают, чей это был револьвер, чего за ним числится.
Его тюрьма реальней, но и моя по-своему страшна.
За окном зарево над Собором. Зарево с Петром, с Петром всегда зарево.
Почему он не может, как все? Почему у него всегда взрывается?
Всегда пожар?
Всегда выстрел?
Всегда молитва!
В Крыму читала в новостях Яндекса: у такого-то-такого-то конфисковали оружие - Петербург, наш район, снаряды и мины Второй мировой, - но и подумать не могла, что именно у него.
И ведь всегда рядом - снаряды и мины, они всегда рядом.
У тех, с кем ты давно, с кем как раз не страшно.
Кто никогда и никому не причинял.
Кто надёжен и не предаст.
Но хранил. Потому что кто-то должен хранить память - и такую тоже.
- Смотри, недавно на приходе в ящик для пожертвований бросили.
Пётр вывалил на стол горсть позеленевших нательных крестов.
- Старообрядческие, из раскопанных захоронений. Могильщики снимали со скелетов. Искали сокровища, а кресты заодно брали. 18-19 век.
- А почему в церковь принесли?
- Дорого не продашь, а выкинуть - совесть замучает.
Медные кресты падали на стол между гранатой и свечами, один с синей эмалью.
- Подари мне этот.
- Бери. Как угадала - женский.
Сжимаю в руке. Ну почему всегда зарево? С этого балкона, с этой крыши. Над Собором. Где Пётр служил в девяностые. А потом в других храмах служил. Не сняли с него сан, до сих пор не сняли. А если и снимут - с таких не снять харизмы.
- А ты помнишь, как мы рванули снаряд на Варшавке? - улыбается.
- Помню.
Бывшая линия фронта. Тихий лес на рассвете, безлюдье, город далеко-далеко, и огненный столб взлетает в небо, рассыпаясь на искры.
- Прорвёмся.
- Да не в осаде мы. Мы свободны. Одевай каску. И я одену. Наливай. Следователь сразу: МЧС вызывать, говорит, буду. Народ эвакуировать из дома. Я: «Зачем? Я сам всё оружие вынесу», а он: «Нет, так положено». Короче, всех людей из дома выгнали. И пришли они с обыском. Самолёт летит - я говорю: «Вы ещё и авиаподдержку вызвали?» А он юмора не понимает. «Нет, говорит, самолёт не вызывали». Ну обыск провели, изъяли
66 патронов винтовки «маузер» калибра 7,65 мм,
пулемётную ленту,гранату РГД без запала,
противотанковый кумулятивный снаряд калибра 45 мм.
Они если бы захотели, и больше нашли, но им было лень по шкафам лазать. Так, чего лежало на полу и столах, то и взяли, да я и сам отдал. Говорю: «Можно явку с повинной оформлю, типа я сам?» - «Нет, говорят, поздно».
Сидим в ржавых солдатских касках - на столе свечи недогоревшие. Пётр приносит их домой из церкви, чтобы зажечь заново и допалить дотла. Чтобы было больше света в пустой комнате, где проводили обыск, где были вывернуты из шкафов на пол - Есенин, Шмелёв, Шаламов...
Нет, наше поколение не в осаде, нас не осадить.
Мы отрываем на линии фронта патроны Второй мировой, потому что война не окончена, война продолжается.
И Пётр это чувствует, и я это чувствую.
И пока последний неразорвавшийся снаряд не будет отрыт - ничего не окончено для нас.
Так думала я, когда шла домой через потемневший имперский парк, построенный Екатериной. Сжимая в руке медный крест, доставшийся мне, как и ржавые гильзы от этой земли по наследству.
Ничего не кончено.
И упадок империи - начало нового взлёта.
И упадок души - начало её возрождения.
И ночь - всего лишь начало нового зарева.
*
История вымышлена, совпадения случайны.