Первый Кубанский поход. Из мемуаров генерала А.П. Богаевского.

foto_history — 14.12.2019

"В Ольгинской решен был вопрос о дальнейшем нашем движении - в задонские степи на зимовники. Корнилов принял это решение без ведома ген.Алексеева. Последний, узнав об этом, настоял на том, чтобы был собран военный совет старших начальников для детального обсуждения этого вопроса.
Мнения на совете разделились. Большинство стояло за движение на Кубань, где предполагалось найти еще нетронутые большевиками казачьи станицы, сочувственное настроение населения и достаточное количество запасов, продовольствия. Екатеринодар был еще в руках Кубанской власти, у которой, по слухам, было много добровольцев; соединение с ними должно было значительно усилить Добровольческую Армию.
Меньшинство, в том числе Корнилов и я, верили в то, что Дон скоро поднимется, испытав на себе всю прелесть советской власти, а потому не стоит идти так далеко, не зная еще точно, как нас встретят на Кубани. Опасения за то, что на богатых зимовниках мы не разместимся и будем голодать, казались нам неосновательными, и надежда на соединение с Походным Атаманом ген. Поповым, который двигался туда с Донцами, еще более укрепляла нас в мысли о целесообразности движения на зимовники. Однако, победило первое мнение: решено было идти на Кубань.
Вечером 13 февраля в Ольгинскую прибыл Походный Атаман ген П.Х. Попов со своим начальником штаба полк. В.И. Сидориным.
Тому и другому суждено было сыграть крупную роль в дальнейшем ходе борьбы Донского казачества. Немало нареканий, может быть и не вполне справедливых, вызвала их деятельность. Дело беспристрастной истории разобраться в этом и вынести свой приговор. Но в этот первоначальный период заслуга Походного Атамана и его Нач.штаба несомненна.
В эти страшные дни растерянности и упадка духа "Степняки" спасли честь Донского казачества, как Добровольцы - честь Русской армии, доказав, что не все Донцы "решили нейтралитет держать".






Жестокими словами описывает ген.Деникин тогдашнее настроение Донского казачества: "Не понимают они совершенно ни большевизма, ни "корниловщины". С нашими разъяснениями соглашаются, но как-будто не верят. Сыты, богаты и, повидимому, хотели бы извлечь пользу и из "белого" и из "красного" движения. ... Больше всего они боятся ввязаться в междоусобную распрю... пока большевизм не схватил их за горло..."

К глубокому сожалению, эти грустные слова Добровольческого вождя - справедливы. Иначе возможно ли было бы такое чудовищное явление, как равнодушие, даже враждебность, какую видели к себе добровольцы и "степняки" не только со стороны Донского крестьянства, но и казаков. Среди огромного населения Донской области, свыше 4.000.000 человек, подняли оружие только две ничтожные кучки, едва 5.000 человек. Остальные "держали нейтралитет".

Утром 14 февраля мы выступили из Ольгинской. Со своими хозяевами я расстался без особого сожаления. Хозяин, старый урядник, часто приставал ко мне с просьбой посоветовать ему, идти ли ему с нами или нет, оседлал лошадь, выехал за станицу, но раздумал и вернулся.

Грустную картину представлял наш поход.

По широкой грязной улице привольно раскинувшейся станицы шла колонна добровольцев. Бедно и разнообразно одетые, разного возраста, с котомками за спиной и винтовками на плече - они не имели вида настоящей воинской части. Это впечатление переселяющегося цыганского табора еще больше увеличивалось многочисленным и разнообразным обозом, с которым ехали раненые и еще какие-то люди.

При нашем проходе вся станица высыпала на улицу. Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую Армию и тут же рядом стоящих у своих домов хорошо одетых казаков, окруженных часто 3-4 сыновьями, здоровыми молодцами... Все они смеялись, говорили между собой, указывая на нас.

Проходя мимо одной такой, особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:

- Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать - готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

- На всех хватит! - ответил мне, при общем смехе семьи, отец ее, пожилой бородатый казак.

По пути от Ольгинской нам пришлось остановиться на привал на хуторе, приютившемся в степной балке. В бедной хате, где я остановился, суетился вдовец старик крестьянин, принося нам хлеб и молоко.

Один из моих офицеров спросил его: "А что, дед, ты за кого - за нас, "кадет", или за большевиков?"

Старик хитро улыбнулся и сказал: "Чего же вы меня спрашиваете? Кто из вас победит, за того и будем".

Дед, повидимому, верно определил тогдашнее отношение к нам русского народа.

К вечеру 15 февраля подошли к ст.Кагальницкой и спокойно переночевали в ней; на другой день к ночи прибыли в ст.Мечетинскую, где была сделана дневка. В общем, шли медленно, постепенно втягиваясь в походную жизнь.

За это время были получены более подробные сведения о районе зимовников, выяснившие бедность района средствами и жилыми помещениями, разбросанными на значительных расстояниях, что для нас было опасно в отношении связи. Это заставило Корнилова окончательно решиться на движение на Кубань, о чем им и было объявлено войскам в ст.Мечетинской. Донские Партизаны, имевшие возможность двинуться на присоединение к ген.Попову, решили идти дальше с Добровольческой Армией. Пох.Атаману было послано предложение присоединиться к нам и идти дальше вместе, но он не согласился на это, мотивируя свой отказ желанием Донцов не уходить с Дона и дождаться на зимовниках его пробуждения. Этот отказ произвел на Добровольцев тяжелое впечатление... Были мнения, что этому соединению помешало и честолюбие ген.Попова, который знал, что ген.Корнилов потребует рано или поздно подчинения себе "Степного отряда" во имя единства командования - азбуки военного дела. Как бы то ни было, оба отряда разошлись в разные стороны и впоследствии действовали совершенно самостоятельно, без всякой связи друг с другом.

Первый более или менее серьезный бой с большевиками мы выдержали в пределах Ставропольской губ., в Лежанке, 21 февраля.

.... (После занятия нами Лежанки) появились и жители, стараясь оказать внимание "победителям". Но по их невеселым смущенным лицам видно было, что они с ужасом думают о новом приходе большевиков, после нашего ухода. Жалко было их, но что мы, кочующая армия, могли сделать?

В Лежанке Корнилов приказал, для отличия от большевиков, нашить полоску белой материи на папахи и фуражки.

Дошли 27 февраля до ст.Крклеевской. Заночевали, и здесь от местных жителей услышали темные слухи, что Кубанский Атаман и Правительство с верными казаками уже покинули Екатеринодар, который и занят большевиками.

Куда же идти тогда, если это правда? О ген.Попове уже давно не было сведений. Сзади - темная туча над притихшим Доном, впереди - полная неизвестность. Как утлый корабль, плыли мы по бурному морю... Но жребий был брошен. Остановка - гибель. Идем к Кубанской столице...

У ст.Березанской (1 марта) нас впервые встретили с оружием Кубанские казаки. Сбитая большевиками с толку на станичном сборе казачья молодежь, вопреки настроениям старых казаков, решила вместе с иногородними защищать станицу от "кадет". Сил у них было достаточно, но не было ни толкового руководителя, ни боевого опыта, ни достаточной стойкости. Для нас эта стычка обошлась без потерь убитыми, но известие, что против нас уже выступают казаки-кубанцы, тяжело отразилось на сознании Добровольцев.

Вечером снова был станичный сбор, и на нем "старики" выпороли за большевизм несколько молодых казаков и баб.

Ночь с 8-го на 9-е марта части Добр. Армии провели на хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорались во время боев от разрывов снарядов, а иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось "кадетам", или добровольцами, мстившими большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной.

9-го марта утром, во время чая, зашел ко мне по служебному делу кап.Капелько. Настоящая его фамилия была, кажется, князь Ухтомский. Отважный офицер, Калелько был любим всеми за свою храбрость, открытый, прямой характер и доброе сердце. Я предложил ему разделить со мной наш скромный завтрак. И вот, за стаканом чая у нас зашла речь о предчувствиях. Капелько, обычно веселый и живой рассказчик, сумрачно молчал. И вдруг неожиданно для всех сказал:

- Я верю в предчувствия и знаю, что сегодня буду убит.

Я попытался шуткой рассеять его мрачное настроение.

Послышался выстрел за селом. Бой начался. Мы простились.

Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается через речку Белую. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега по нем началась неистовая стрельба с расстояния не более 800 шагов. Обоз, сбившись в кучу, переживал тяжкие часы. Был опрокинут экипаж ген.Алексеева и смертельно ранен его кучер. Несчастные раненые доходили до полного отчаяния, и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.

Положение впереди становилось все хуже.

Уже начинает изнывать Корниловский полк, заколебался один батальон, в котором убит командир. Густые цепи большевиков идут безостановочно, явственно слышатся их крики... Потери растут. Мечется нервный горячий Неженцев, шлет Корнилову просьбу о подкреплении.

Корнилов со штабом стоял у моста, пропуская колонну обоза, сумрачен и спокоен. По его приказанию офицеров и солдат, шедших с обозом и по наружному виду способных драться, отводят в сторону. Роздали ружья и патроны, и две команды, человек в 50-60 каждая, идут к высотам. "Психологическое" подкрепление.

Моему полку было приказано усилить левый фланг Корниловцев. В резерве ничего не осталось. "Психологическое" подкрепление подчинено мне. Толку от него было мало, но своим огнем оно оказало нам все же кое-какую поддержку.

Стоя на высоком стогу соломы за своими цепями, я хорошо видел все поле сражения: оно было непривычно широко для наших сил. У красных была видна почти сплошная линия цепей; у нас - коротенькие цепочки, такие маленькие и жалкие, с большими промежутками между ними.

Подъехал к моему стогу Корнилов со своей свитой, влез ко мне, взял бинокль и стал мирно беседовать со мной. Пули все время долетали до меня и раньше и уже тяжело ранили офицера, приехавшего ко мне с докладом. С приездом Корнилова и его свиты, представлявшей заметную цель, огонь большевиков еще больше усилился. Стог рыхлой соломы на открытом поле был для нас весьма сомнительным прикрытием.

Так, с переменным успехом, бой тянулся почти целый день. Но вот настал психологический момент перелома: наша стойкость сломила упорство красных; у них не хватило смелости перейти в решительное наступление, у нас она нашлась. Корнилов верно схватил минуту для приказа перейти в атаку. В полном беспорядке большевики бросились бежать. Мы двинулись за ними.
И вот в это время по нашим бесконечно уставшим рядам, среди измученных раненых в обозе молнией пронеслась радостная весть: "Покровский с Кубанцами идут к нам на соединение".

Только тот, кто слышал тогда наше "ура", может понять ту безумную радость, которая охватила всех нас при этом известии.

И когда долетела она до арьергарда, где Боровский со своими юношами, как лев, отбивал атаки красных, кап.Капелько в безумном восторге вскочил на бруствер окопа с криком: "Ура! Кубанцы с нами!" - и пал мертвый с пулей в лоб...

Роковое предчувствие оправдалось.

Послав Корнилову донесение о взятии станицы (Григорьевской, 22 марта) и отдав все распоряжения на случай контр-атаки большевиков, я зашел отдохнуть в дом священника, где уже расположился мой штаб.

Бедный молодой батюшка от пережитых ужасов хозяйничанья красных в станице и только что кончившегося боя производил впечатление полупомешанного. Он без умолку говорил, суетился, все время спрашивал, не придут ли большевики опять, и умолял нас не заходить из станицы. Между прочим, он рассказал, что красные заставили его беспрерывно служить молебен о том, чтобы они победили "кадет", а когда он попытался уклониться от этого, они пригрозили ему расстрелом.

Впоследствии я слышал, что несчастный священник все же был убит ими через несколько дней после нашего ухода.

(В станице Смоленской) переночевали в зажиточном доме у веселой старухи казачки, еще помнившей рассказы своего отца о том, как "Шамиля брали" и удивительно спокойно относившейся к гражданской войне, как к уличной драке...

Как только 2-я бригада захватила западную половину ст.Георгие-Афипской и станцию, с востока в нее ворвалась и бригада Маркова, пользуясь тем, что большевики бросили оборону восточного моста, через которую и вошла 1-я бригада.

Собрав после боя на площади у жел. дорожной станции свою (2-ю) бригаду для встречи Корнилова, приехавшего благодарить ее, я с грустью видел, как уже мало осталось в строю старых Добровольцев, вышедших из Ольгинской. Прошло немного больше месяца, а сколько храбрых выбыло из нее - одни навеки, другие, раненые, надолго...

Мы продолжали путь. Мои передовые части захватили десяток матросов и немедленно их расстреляли. Из большевиков, кажется, никто не возбуждал такой ненависти в наших войсках, как матросы - "краса, и гордость" русской революции. Их зверские подвиги были слишком хорошо всем известны... Матросы тоже хорошо знали, что их ждет, если они попадут в плен, и поэтому всегда дрались с необыкновенным упорством, и нужно отдать им справедливость - умирали они му- жественно, редко прося пощады. По большей части это были здоровые, сильные молодцы, наиболее тронутые революцией.

27 марта авангард противника, стоявший впереди Екатеринодара, повел наступление на ст.Елизаветинскую. Мне было приказано отбросить его.

Красные сильно наседали на сторожевое охранение Корниловцев. Уже Неженцев ввел в бой весь свой полк. После полудня я приказал двинуть ему на помощь Партизанский полк. Ген.Казанович смело повел его в наступление и после упорного боя у кирпичного завода, на полпути от Екатеринодара, отбросил противника до предместья Кубанской столицы - фермы в трех верстах от города.

Во время этого боя, когда был уже захвачен кирпичный завод, мне пришлось наблюдать одну сцену, которая навсегда осталась у меня в памяти.

На вершине высокого кургана с отличным обстрелом стоял почти открыто наш пулемет. Около него лежал молодой офицер, прапорщик Зайцев (вскоре убитый), прекрасный офицер, и как виртуоз разыгрывал страшную симфонию на своем смертоносном инструменте. Выпуская одну ленту за другой, он видимо наслаждался меткостью своей стрельбы... И, действительно, она была великолепна. Вот выезжает у фермы красная батарея на позиции. Ленту - по ней. Падает несколько солдат, ранены две лошади, и "товарищи", сломя голову, удирают к пушкам за рощу. Навстречу им показались какие-то повозки - не то обоз, не то зарядные ящики. Снова лента, - и, переворачиваясь на поворотах, исчезает и этот обоз. То же случилось и с группой всадников, повидимому, начальством, выехавшим на возвышенность у фермы.

Пол-ленты - и "главковерхи" разлетелись стремительно в разные стороны.

Тут же на холме находились и оба наших командира полков со своими адъютантами и среди них молоденькая сестра милосердия в черной косынке - Вавочка, которая, сидя спиной к противнику, старательно набивала пулеметную ленту патронами и весело болтала с окружающими .

Я пошел туда. "Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь?" - строго спросил я ее. - "Ваше Превосходительство, позвольте мне остаться, здесь так весело!" - ответила она, умоляюще сложив маленькие ручки, и улыбаясь ждала ответа. Я позволил остаться до моего у хода.

Вавочка, падчерица донского полковника К.М.Грекова - любимица всей Добровольческой Армии. Веселая, всегда жизнерадостная, она не состояла ни при одном лазарете, а появлялась всюду, где нужна была помощь раненым, которым она отдавала все свои молодые силы и часто все из своей одежды, что можно было разорвать на бинты. Жила она, как птица небесная, при какой части придется, везде была желанной гостьей. И, несмотря на свою молодость и окружающую обстановку, Вавочка сумела так себя поставить, что в ее присутствии никто не позволял себе брани, нескромной шутки или пошлого ухаживания. Часто заглядывала она и в мой штаб, иногда жила по несколько дней. Нередко являлась в мужской одежде, так как юбку и косынку успела уже порвать на бинты. Тогда офицеры дарили ей юбку, купленную тут же у хозяйки. Однако наш пулеметчик, видимо, уже очень обозлил "товарищей". Их гранаты стали падать все чаще и чаще у кургана. Пора было уходить. Красный пушкарь, видимо, уже пристрелялся, и следующая "очередь" будет в "точку"... Забрав Вавочку и лишних офицеров, я ушел с холма. И вовремя. Вскоре град снарядов осыпал курган, и один из них упал на то место, где мы только что лежали. Пулеметчик остался невредим, но должен был переменить позицию.

Вавочке я запретил появляться в боевой линии. Но она меня не послушалась. Через день ее принесли мертвой с боевого участка Партизан.

Ее нашли вместе с убитой подругой в поле за цепями, с несколькими шрапнельными пулями в груди и маленькой куколкой, зажатой в застывших руках - шутливым подарком одного из офицеров. Я видел ее лежащей на телеге у штаба Корнилова, перед отправлением в ст. Елизаветинскую, где ее похоронили вместе с подругой у церкви. Скорбно были сжаты красивые губки, умевшие так весело смеяться в минуты смертельной опасности. Суров был облик милого лица.

К Богу отлетела чистая душа, никому в своей короткой жизни не сделавшая зла.

В Добровольческой Армии было около двух десятков женщин и девушек. Некоторые из них несли службу в строю, как рядовые, остальные - как сестры милосердия. И те и другие оставили у нас по себе прекрасную память. Многие из них погибли во время похода, живые разбрелись по свету.

Ген.Деникин немедленно донес о смерти Командующего ген.Алексееву, находившемуся в это время в ст.Елизаветинской. Ген.Алексеев немедленно прибыл на ферму и своим приказом утвердил Деникина Командующим Армией.

Тело Корнилова положили в повозку вместе с телом полковника Неженцева. Ген.Алексеев подошел к нему, перекрестился, поцеловал холодный лоб покойного и долго в глубокой задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба - глубокие патриоты, горячо любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же делу - не подходили друг к другу по личным свойствам своего характера. Много грустных сцен приходилось видеть их окружению при их служебных встречах. И почти всегда не М.В.Алексеев был причиной их... Я не буду касаться подробного разбора причин всех недоразумений между ними. В настоящее время оба они отошли в лучший мир, сделав все, что было в их силах, на земле.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив