Отец и дети

3axap-kap-kap — 23.05.2015 Автобус подкатил к остановке и облегченно вздохнул в момент открытия дверей. Иннокентий и его спутницы выбрались из транспорта и направились в сторону монастырских строений. По пути Джессику окликнула одна девушка, по виду ровесница, но она, улыбнувшись левым кончиком губ, поспешила за Сухомлиным, сжимая руку малышки. Войдя внутрь, Джесс увидела довольно просторный двор, почти площадь, два храма- один побольше, другой поменьше (на самом деле их было три, один она не заметила) и братскую трапезную под ним, напротив несколько братских корпусов и администрацию. Иннокентий прошел в меньший, поднялся по железной лестнице наверх, отворил дверь и остановился. Девочки не стали подниматься, они стояли и смотрели снизу вверх на исчезнувшего за дверью монаха.

А Иннокентий, войдя в церковь, сразу же увидел немного справа, почти у Распятия, гроб и тело покойного наставника, уже приготовленное и покрытое. К нему был приставлен священномонах, который читал по усопшему Евангелие, так как почивший был носителем иерейского сана. Несколько монахов стояли рядом, с печальными лицами взирая на гроб и когда иеромонах Иннокентий подошел поближе, заметили его и приветствовали небольшим поклоном.

Иннокентий приблизился к покойному и коснулся своей ладонью холодных рук отца Иоасафа. По его щеке поползла слеза и скрылась в черной бороде. Сухомлин вспоминал, как восемь лет назад, войдя в этот самый храм, он увидел согбенного монаха, сидящего в углу перед Распятием и не решался подойти к нему, пока старик сам не повернулся в его сторону и не подозвал к себе:

- Ну что, Женя, пожил на белом свете?,- старик взял Сухомлина за руку и посмотрел на нее.

- Откуда вы знаете мое имя?- спросил молодой человек.

- А у тебя оно на лице написано. Но ты его забудешь. И себя забудешь. Ты же все отдал, не так ли?

- Почему вы рассматриваете мою руку, отец?

- Я смотрю и размышляю, сколько зла может наделать рука сильного мужчины. Готов отдать свои руки? Они все еще твои, сынок...

- Что взамен?

- А ничего! Ты же не торговаться сюда пришел? Ты нового себя пришел найти. Господь тебя теперь ведет, а куда и какими путями- мне неведомо.

- Что мне делать, отец?- Евгений ждал, что скажет седой монах.

- Вода и Дух.- произнес старик. Его глаза слезились и голос дрожал- стар он был, этот чудной монах.

- А что это?

- Ты все узнаешь.

Так, спустя четыре месяца и четырнадцать дней, Евгений принял Святое Крещение. А еще через два с половиной года монашеский постриг. И наставником его по пострижении стал отец Иоасаф- тот самый. Этот...

Руки Иннокентия коснулись. Он повернулся- племянница. Она протянула Сухомлину записку: "Я беру девочку к своим родителям, адрес: Знаменская, 56, Пироговы Андрей и Людмила. Это недалеко, ты легко нас найдешь. Джесс".

Сухомлин погладил детскую головку и отпустил Лизу. Прежде чем уйти, девочка взглянула на гроб с телом отца Иоасафа и что- то прошептала. Снаружи ее ожидала Джессика, на голове ее был повязан шейный платок, а тонкий летний плащ почти скрывал девичьи колени. Взявшись за руки, девушки покинули территорию монастыря и скрылись за монастырскими воротами.

В это время начала собираться братия на вечернее богослужение. Металлическая лестница, по которой поднималась братия, грохотала, а колокол в пару с ней возвещал о начале службы. Вошел отец настоятель. Он не заметил Сухомлина и встал среди братии, опустив голову. Монашествующие заполнили храм, служащий священномонах возгласил начало и чтец стал читать, вслед за обычным началом, псалмы. Служба попразднства Вознесения не предполагала заупокойных стихов и песнопений, все это было оставлено на следующий день, но гроб старца приковывал всеобщее внимание. Каждый вспоминал свой собственный опыт общения с духовником, да и было что вспомнить: старец был чудаковат, мог и прикрикнуть, и четками отхлестать по шее, но если видел, что человеку тяжело, подзывал беднягу к себе и, приглашая сесть рядом, начинал петь колыбельные песни, которые слышал в детстве от матери- из многодетной семьи происходил Иоасаф. Действие этих песен на слушателей было потрясающим: здоровенные монахи рыдали, словно малые дети. Кто теперь будет им петь, кто по- отечески накажет за разгильдяйство и пораженческое настроение?

Когда иеромонах произнес отпуст, братия, приложившись к иконам, разбрелась по кельям, а настоятель, Иннокентий и еще два монаха остались при гробе старца.

- Вот, отец, вознесся от нас подвижничек наш. Оставил нас сирыми. Ты- то как? Определился на ночлег?

- Еще нет. Я хотел бы сегодня почитать у гроба, благословите?

- Хорошо, почитай. Придет отец Никита в полночь, а ты ступай к себе потом ну или как хочешь. Твоя келья не занята еще. Да, а где племянница?

- Здесь, у местных оставил.- Иннокентий вдруг вспомнил про Лизаньку и мысленно пожелал ей спокойной ночи.

- Ладно, отец, пойду я. Снова боли в позвоночнике обострились, едва стоять могу,- попрощался настоятель и вышел. Два монаха, один большой и грузный, другой маленький и сухонький, как тростинка, остались с иеромонахом.

- Как ты, отец?- обратился к нему тонкий. Его большие глаза излучали необыкновенный позитив.

- Так себе, отец Тимон. Дом выметен и пуст. Место ли монаху в миру?

- Ты не расстраивайся, брат,- поддержал Сухомлина другой монах. Будет и на твоей улице праздник.

- Спасибо, отец Памва. Скучал я по вашему обществу и нашему братству.

- Можно с тобой побыть, Иннокентий? Ты почитаешь, а мы послушаем?

- Да, отцы. А помните, как мы к старцу ходили на Страстной, пели ему "Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного"? Всегда плакал Иоасаф, когда слышал это песнопение.

- Да...- Памва засопел,- а что, давайте споем старику еще раз?

- Ну ты, брат, догада!- вставил Тимон.- Сколько тебя знаю, а удивляться не перестаю. Вроде и глуп ты, а иногда как скажешь что- нибудь, так до трепета пробирает!

- Это ты недалек, хорь- холерик.

- А ты сам знаешь кто!- парировал Тимон. Уступать брату он не собирался, по крайней мере в ближайшие пять минут.

- Молчи, а не то зашибу!- Памва, для пущей убедительности, поднес к носу Тимона пудовый кулак.

- Братья, уймитесь. Петь- так петь!- остановил дружескую перебранку Иннокентий.

Своды монастырского храма огласило постовое пение. Иннокентий выводил баритоном, Тимон тенорил, а Памва густым басом стелил бархатные дорожки, которые так нравились покойному. Окончив пение, все трое помолчали с минуту и Тимон прокомментировал:

- Хорошо спели. Старый был бы доволен. Поди, и сейчас слышит нас,- он повел глазами снизу- вверх и направо.

- А помнишь, Тимон, как любил Иоасаф нас смирять? Как он говорил, бывало:"Басы — пьяницы, баритоны — бабники, тенора — дураки!"

- Ну что ты пьяница, я и без старика знаю!

- А ты глуп. За тридцать лет от тебя не одного умного слова не слышал.

- Тоже мне, страдалец! А помнишь, как ты плакал, когда я в больницу угодил?

- Отцы, прекратите! Ну не здесь же, право слово!

- О, погляди на него, Тимон! Ты же этот, как его... бабник!

- Бабник и есть. Молодец, Памва! Посрамил святошину гордыню! Он же теперь в миру там с соблазнами воюет, на передовой, так сказать... Врага познает в лицо.

- Все отцы. Признаю свою вину, меру, степень, глубину... Читать будем?

- Да, отче, начинай.

- Не обижайся, брат. Мы это... Любя.

И как будто вовсе не было словесной перепалки!- в полумраке храма, освященного лишь светом свечей, зазвучало Слово.

Тимон и Памва были не просто друзьями. В детстве они были одноклассниками и даже соседями- Тимон жил этажом выше и его мама, учитель музыки Галина Сергеевна, возвращаясь однажды из музыкальной школы домой, встретила на площадке второго этажа плачущего мальчишку. Это и был будущий Памва, а тогда просто Паша, жиртряс и сирота, чья мама не так давно покинула этот мир, оставив мальчишку на руках отца. Отец работал по графику день- ночь- сорок восемь, а с ключами вышло какое- то недоразумение и мальчик, придя со школы, плакал, голодный, под дверями родного дома. Галина Сергеевна сжалилась над соседским сыном и приведя его к себе домой, накормила, а ее сын Димка даже помог толстому с домашним заданием. Так и завязалась их дружба. Димон, как звали его одноклассники, был маленьким, щупленьким заморышем, но едва его кто- то норовил обидеть, как крепкий Паша тут же сбивал обидчика с ног и "угощал" от всей души.

Все детство и юность слыли они неразлучными друзьями. В армию их забрали тоже вместе, попали служить они в одну часть и даже в одну роту. Когда "деды" стали досаждать бедному Димону, который имел талант собирать неприятности на свою голову, Пашка просто "раскатал" их по полу, словно кегли в боулинге. Те побежали, позвали подкрепление и бедным друзьям досталось уже не по- детски. Но в дальнейшем задирать Димона, почему- то, старослужащие больше не хотели, опасаясь свирепого Пашку. Так и служили вместе, в один день демобилизовались, приехали домой. Димон был поживее, потому и попадал часто в нелепые ситуации, а Паша комплексовал по поводу своей внешности и никогда не дружил ни с одной девочкой. Димон напротив, пытался ухаживать сразу за двумя, но результат был вполне предсказуем- досадные синяки от конкурентов и неделя затворничества в квартире родителей.

Однажды Димон увидел, как в церковь, напротив музыкальной школы, где работала мама, вошел парень, похожий комплекцией на его товарища. Эта сторона жизни друга и соседа была скрыта от Димки, а потому он проследовал за знакомой фигурой, недоумевая, что там, в церкви, потерял Пашка. Когда Димон вошел в храм, он, унаследовавший от матери прекрасный слух, услышал пение, которое перевернуло и перетрясло все его тщедушное существо. Впервые в жизни Димон плакал не от боли и обиды, а потому, что вол его души узнал своего Хозяина, а осел его тела — стойло своего Господина. С тех пор Димон и Паша стали постоянными посетителями церкви, а потом и певчими в хоре.

В монастырь послушниками они поступили тоже вместе. Эта контрастная парочка не могла оставлять равнодушным никого из насельников монастыря, едва завидев их вместе, суровые монахи начинали улыбаться и подшучивать над друзьями. Монастырская жизнь до того пришлась по вкусу товарищам, что они так и остались там, приняв постриг в один день. Димона нарекли Тимоном, а Пашку- Памвой. Духовник обители особенно благоволил к этим неунывающим олухам, часто приглашал их к себе, поил чаем и кормил печеньем, рассказывая всякие занятные истории, благо Тимон и Памва были великолепными слушателями. Когда Евгений Сухомлин пришел в обитель, друзья уже два года подвизались под духовным руководством отца Иоасафа.

Однажды отец настоятель поручил монаху Памве принимать спальный гарнитур в архиерейские покои и столы со стульями в монастырский актовый зал. Архиерей отрядил семинаристов, чтобы те разгружали машины с мебелью и заносили ее в помещение, а Памва занимался приемкой, подсчитывал, записывал, следил за тем, чтобы мальчишки ничего не поцарапали и не сломали. Тут к нему подошел отец Тимон, по своему обыкновению приправляя разговор живописными жестами. Пока они оба, Тимон и Памва, по-дружески препирались и передразнивали друг друга, мальчишки, тыча пальцами в экран смартфона и переводя взгляды на наших друзей, потешались на виду всей монастырской братии. Два- три монаха подошли к молодым повесам и полюбопытствовали, над чем смеются бурсаки. И те показали им мультик под названием "Король Лев", в котором происходила похожая перепалка между двумя героями- мангустом Тимоном и свином Пумбой. Надо ли говорить о том, что с тех пор к друзьям прилепились эти прозвища и их заочно величали не иначе, как Тимон и Пумба.

"Акуна Матата" в жизненном исполнении монахов Тимона и Памвы привлекала Сухомлина своей непосредственностью, простодушием и бесхитростностью и он, по прибытии в монастырь, легко сдружился и с тем, и с другим. А когда, спустя три года, Евгения постригали в малую схиму, эти двое, с возжженными свечами при пении тропаря "Объятия Отча отверсти ми потщися...", встречали своего друга в монастырском храме, и оба, и Тимон, и Памва, даже не скрывали своих слез, радуясь за нового "брата нашего".

Старец при жизни часто звал Иннокентия почитать Евангелие или из Отцов, потому что сам был слаб зрением. Тимону и Памве тоже нравилось, как читал их товарищ. Они благоговейно внимали чтению, смотрели на отца Иоасафа и ждали, когда старик, закончив слушать, станет что- нибудь рассказывать, а старому было что рассказать, только подставляй...

Не по этой ли причине отношения между ним и архиереем, мягко говоря, не заладились? Старик завещал, чтобы его отпевали только свои, а архиерей в это число не входил, а потому, на следующий день, возглавил отпевание отец настоятель. Братия тихо попрощалась с Божьим человеком и его погребли на местном монастырском кладбище. Когда гроб опустили вниз и земля забарабанила по его крышке, Иннокентий понял, что таких людей, как покойный иеросхимонах Иоасаф, больше не будет. Будут другие, но вот таких... нет.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив