ОТЧОТ О РОДАХ, часть 2

_dashka108 — 19.09.2010
Это был роддом, известный своими хорошими, опытными анестезиологами и в целом приличными условиями. С ним у меня был заключен договор на «сервисные условия» после родов. Без этого не было гарантии, что мне достанется место в палате. Я, может быть, полежала бы и в коридоре. Но тем, кто в коридоре, не отдают детей, а только привозят кормить раз в три часа. Меня это совершенно не устраивало: только палата «мать и дитя», с самого начала!
«Сервисные» варианты были такие: двухместная палата с санузлом и душем за 9000 р, одноместная за 7000 р с санузлом, но без душа, и какая-то люксовая за 17000. Я выбрала одноместную.
Но сначала, на отделении патологии (именно так оптимистично называется место, где лежат до мега-события), я уж было приготовилась лежать в коридоре. В начале сентября самый большой из красноярских роддомов закрыли на промывку, самый известный закрыли навсегда, и оставшиеся оказались переполнены. За неделю до этого, когда я приезжала туда «на разведку», в приёмном покое томилась целая толпа прекрасных пузатых девушек, и их отправляли в коридор. Но мне повезло: когда я приехала, бэби-бум временно пошел на спад, и мне досталось место в двухместной палате. Интересно, от чего это зависит, что детей рождается в разные дни то много, то мало? От фазы Луны, что ли?
За понедельник и вторник я успела слегка привыкнуть, основательно соскучиться, немного поработать (я взяла с собой ноутбук и занималась переводом), сделать УЗИ и окончательно убедиться, что у меня мальчик, и отказаться еще от одной ненужной фигни по предписанию. А именно – от инъекции ношпы. Её ставят всем, кто как бы перехаживает срок. Официальная версия - чтобы шейка матки размягчалась. Но на деле получается, что это еще и ускоряет начало родов.
Со мной на курсы «молодого бойца» в Центре родительства ходила девушка, у которой был со мной одинаковый срок. Она послушалась ЖК и сдалась в тот же роддом за неделю до меня. Ей вкололи ношпу, и ее начало страшно колбасить. У нее были и схватки-предвестники, и сильная боль в промежутках между ними. Колбасило девушку так, что даже настоящие роды, которые случились на следующий день, показались ей легче. Так что, когда во вторник мне решили тоже вколоть ношпу, я попросила осмотреть меня еще раз: вдруг со вчерашнего дня у меня там само по себе что-нибудь изменилось?
Я чувствовала, что изменилось. Живот заметно опустился. Всю предыдущую ночь у меня ломило спину и ныло в низу живота – не сильно, но ощутимо. А днем в ум пришло необычное спокойствие и пофигизм. Хотелось лежать, затаившись, ни о чем не думать и ничего не делать.
Осмотрели – и действительно, обнаружили заметный прогресс в сторону начала родов. «Ладно, не будем ставить вам ношпу до пятницы, - сказала врач. – Но если уж до пятницы не родите, то придётся, потому что потом будут выходные».
Во вторник днем я вышла погулять во двор роддома. Там было солнышко, тепло, и как-то особенно хорошо и спокойно. Потом еще немного попереводила и решила лечь поспать.
И правильно сделала. Потому что в десять вечера у меня начали отходить воды.
Я пошла на пост, где пришлось долго дожидаться, пока медсестра наговорится по телефону. Сначала она мне не поверила: сказала, может быть, это у меня просто вода из душа? Как, говорю, вода из душа могла натечь ТУДА, да в таком количестве?! Ну пойдем, посмотрим… - сказала медсестра. – Всё, собирай вещи, я перевожу тебя в родовую.
Вот и получилось, что я сдалась в роддом не рано и не поздно, а как раз вовремя.
Моя соседка по палате Лена, которая уже неделю маялась в этом заведении в ожидании второго по счету кесарева сечения, сказала мне накануне, что рядом с ней девчонки долго не задерживаются. Только поступила – и уже уходит рожать.
Я вернулась в палату в приподнятом настроении, стала быстро собираться. Мне не было страшно, и почти не было больно: всё так же, как прошлой ночью, ныли поясница и живот.
- Поясницу заломило? – спросила опытная Лена. – Ну, сейчас начнётся жесть.
Я ответила, что со мной не будет жести, я не выбираю жесть. Это было первое услышанное мной «обнадёживающее» слово за ту ночь, а дальше их было сказано еще немало.
Забегая вперед, скажу: жесть была, конечно. Но всё-таки не такая страшная, как я себе представляла, как я боялась практически всю жизнь.
Спустя какое-то время я оказалась в родовом зале. И мне он очень не понравился.
Кажется, всё там специально сделано так, чтобы роженица чувствовала себя максимально неуютно.
Мраморный пол, кафельные стены, яркие лампы дневного света. Устрашающий родильный стол. Кровать, застеленная жуткой рыжей резиной и сверху серой застиранной простынкой. Вокруг какие-то неприятного вида медицинские приблуды. И холодно.
Честно говоря, я не предполагала заранее, что эта обстановочка будет так меня угнетать. На курсах нам показывали фильм про роды – очень, кстати, позитивный и совсем не страшный. Снимался он как раз в этом роддоме. Девчонки, когда смотрели, охали и ахали: какой, мол, ужас, а не родовая. А я думала, мне будет вообще не до того, чтобы смотреть по сторонам.
Кроме того, мне пришлось залезать для осмотра на кресло. Вот это было хуже всего. В адах есть гинекологические кресла, я точно это знаю.
- Вы так не родите, - строго заявила мне акушерка. – Головка ребёнка – это не мои два пальца. Это больше 30 см в окружности!.. Если вы так болезненно всё это воспринимаете, зачем тогда беременели?
Не то чтобы она хотела мне нахамить. Это у нее, я так понимаю, была политика «злого полицейского», обкатанная уже на тысячах девчонок. Ничего личного – просто ежедневное рутинное хамство.
«Добрый полицейский» там тоже был: симпатичная бабушка-акушерка. Она доброжелательно разговаривала со мной и принесла мне огромный надувной мяч-фитболл. Отличная штука: на нем очень удобно сидеть и качаться, и ощущения во время схватки существенно уменьшаются.
Потом меня уложили на кровать и подключили к аппарату КТГ. Я лежала, слушала стук сердечка моего малыша – и звуки, доносившиеся из соседних родовых залов.
Пока писалось КТГ, рядом успело появиться на свет не то два, не то три младенца. Было так: девушка начинает громко стонать, как во время хорошего секса :), врачи: тужься-тужься-тужься, и через несколько минут уже ребёночек: уииииииии! Всё это обнадёживало.
Часов в 11 приехала моя подруга Вика. Она вместе со мной ходила на занятие по партнерским родам, прошла подготовку, и вот приехала помогать мне рожать. С ее появлением всё вообще пошло хорошо. Мы просто отлично проводили время.
Вика очень здорово поддерживала меня морально: всё время что-то мне рассказывала, а главное, слушала меня. Как обычно в критических ситуациях, меня пробило на поговорить.
Схватки шли у меня примерно через три-четыре минуты и продолжались секунд по двадцать. Я не ожидала, что процесс сразу пойдет так энергично. Но Вика просто отлично меня обезболивала: специальный массаж снимал значительную часть ощущений. Да и ощущения были, откровенно говоря, не такие уж страшные: ну как при болезненных месячных. И живот, и спина у меня раньше так уже болели.
Время от времени я начинала ходить по родовой. Акушерка – добрый полицейский посоветовала нам с Викой выйти погулять в коридор: там места больше. Но акушерка – злой полицейский, сидевшая на посту, была другого мнения – она велела нам не мельтешить и возвращаться назад.
Когда я заранее представляла себе роды, я боялась потерять контроль над собой и впасть в панику. Как же, думала я, можно расслабляться в промежутках между схватками, если знаешь, что сейчас будет следующая? Оказалось, женская психика и под это заточена. Первые часы у меня вообще не было страха. Ведь бояться можно только будущего, а я была полностью в «здесь и сейчас». Когда накатывала схватка, я прекращала рассказывать очередную телегу, просила: «Вика, продолжай, пожалуйста». Садилась на фитболл или опиралась о спинку кровати, дышала, старалась расслабиться. А когда отпускало, говорила: «О, отпустило! Так о чем это я?» - и продолжала тележить.
При этом я не забывала о волшебном уколе в позвоночник, который должен был прекратить мои страдания, когда станет совсем уж тяжело. И я знала, что тяжело – станет. Акушерка – злой полицейский раза два, по-моему, сказала мне, что сейчас у меня еще не схватки, настоящие схватки будут потом. Да я и сама читала матчасть и отлично знала, что настоящая жесть начинается сантиметров с пяти раскрытия. А всего шейка матки раскрывается на десять сантиметров. И вот через это испытание я просто не хотела проходить без обезболивания. Ведь именно на этой стадии женщины кроют матом врачей и помощников, проклинают мужиков, кричат «больше никогда», «лучше разрежьте» и «лучше убейте».
У меня было 9 месяцев, чтобы всё обдумать, взвесить все за и против, оценить все риски – и принять единственное приемлемое для меня решение. Нет, это не для меня, спасибо.
А ведь после полного раскрытия происходит еще и опускание головки ребенка. Уильям и Марта Серз (известные авторы про естественные роды) пишут, что в этот момент даже президент ассоциации по борьбе за естественные роды может попросить обезболивания!
Время шло. К четырем утра раскрытие у меня было 4 сантиметра. И я решила, что пора уже поинтересоваться, как насчет сделать мне анестезию в ближайшее время.
И вот тут-то меня ждал самый огромный облом в моей жизни.
Акушерка – злой полицейский – сказала, что, к сожалению, в бригаде, которая сейчас дежурит, нет анестезиолога с нужной квалификацией. И он совершенно точно такую анестезию мне делать не станет. А искать где-то другого специалиста, с постели его поднимать – это никому не надо. Да я и так рожу где-нибудь к девяти-десяти часам утра.
Можете представить себе, что я испытала?
Я уже писала, что мысль об эпидуральной анестезии возникла у меня сразу, как я увидела две полоски на тесте на беременность. Именно мысль о спасительном уколе помогала мне не сойти с ума все эти девять месяцев. Я знала, что в этом роддоме ее делают чуть ли не всем подряд! Девушке, у которой были со мной одинаковые сроки, врачи сами ее предложили! Я так надеялась на этот укол. И, между прочим, боялась, что с ним что-нибудь не получится. Заранее выясняла, как и когда, и с кем лучше заговорить о нем… но я не думала, что обломаюсь так жестоко и так глупо!
Анестезиолога, значит, у них нет. Вот так-то.
Как вы думаете, кстати: я предчувствовала эту ситуацию или сама ее к себе притянула? Или это одно и то же, ведь мы сами создаем свою жизнь?
Я вернулась в родовую к Вике и стала плакать. Не истерила, а оплакивала горькими слезами свою хреновую карму. А Вика повела себя очень спокойно и правильно. Она утешала меня, говорила, что сейчас мои плохие впечатления в уме очищаются и взамен засеиваются новые, хорошие – да еще какие, ведь я даю жизнь человеку! А с анестезиологом разберемся. Если тебе станет совсем плохо – сами поднимем этого анестезиолога с постели, пусть где хотят, там и берут его, будем требовать, и всё тут.
Вообще страшно представить себе, что я делала бы без Вики всю ночь одна в этой адской родовой. Это просто неоценимо, что она сделала тогда для меня.
Поговорив с Викой и поплакав, я немного успокоилась. К тому же меня всё-таки не покидало чувство, что СТРАШНОЙ ЖЕСТИ со мною не будет. Не будет, и всё, потому что я не хочу.
Бывает такое непонятное, но безошибочное интуитивное знание ситуации. Например, я с первого дня знала, что беременна. Без всяких УЗИ была уверена, что у меня мальчик. Знала, что с нами обоими всё в порядке. И тут я тоже знала, что от страшной жести как-нибудь да откошу.
Я слегка расслабилась, и мне страшно, смертельно захотелось спать. Ничего мне больше не хотелось: только лечь и поспать немного. Вот уж не думала я, что смогу не только расслабляться, но и дрыхнуть в перерывах между схватками! Я легла на кровать на бок, подогнув одну ногу – нас обучали такой позе на случай, если станет совсем тяжело. Вика продолжала массировать мне то спину, то живот, а потом я уже об этом ее не просила. Я впала в сонное, полубредовое состояние, сама себе нажимала на обезболивающие точки и хотела только одного: чтобы врачи как можно дольше меня не трогали.
В 6 часов утра раскрытие у меня по-прежнему было 4 см. Зато я узнала хорошую новость. Мне сказали, что бригада должна смениться в 8 утра, и придёт нормальный анестезиолог!
Я здорово приободрилась. Сказала: спасибо, тогда у меня нет проблем! Даже сон почти прошел.
Я стала ходить по коридору, заглядывая в окна – уже рассвело, солнышко отражалось в стёклах домов напротив, и это внушало оптимизм. Кстати, оказалось, что ходить во время схваток несравнимо легче, чем лежать.
Потом Вика снова делала мне массаж, и всячески успокаивала и ободряла, говорила, что осталось продержаться всего два часа… полтора часа… полчаса осталось, да послушай, в коридоре уже какая-то движуха началась, врачи ходят, переговариваются, скоро придет твой анестезиолог!
И бригада сменилась. На место акушерки – злого полицейского пришла строгая бабушка с большой темной родинкой на щеке. Снова адское кресло… и тут мне говорят, что раскрытие у меня… два сантиметра.
Я затормозила себе роды, даже обратила процесс назад! Это потому, что лежала, и потому что боялась. Речи об эпидуралке уже быть не могло. Не делают ее с таким раскрытием, иначе роды остановятся вообще.
В мою родовую вкатили капельницу и сказали, что сейчас мне поставят окситоцин: надо стимулировать.
На всякий случай я сделала шаг к стенке и сказала НЕТ. Я же говорю: я читала матчасть и знаю, что бывает с людьми от окситоцина. Сразу сильнейшие болезненные схватки, матка сокращается на полную мощность и насильно выталкивает малыша, травмируя мать и малыша тоже травмируя физически и психически. И педиатрам, и детским психологам потом долго приходится разгребать последствия такого стимулирования родов.
Тётки, естественно, начали меня прессовать. В таких случаях, мол, полагается делать родоусиление, у них Предписание (ага, кто бы сомневался?!) Без боли не родишь, что за детский сад и т.п. Я стояла на своем и спрашивала, где им написать отказ.
И вот я слышу, та строгая бабушка говорит коллегам: «Да ладно. Во-первых, для ребенка это не самый лучший вариант. Во-вторых, посмотрите, женщина измучена, спать хочет. Даже если мы сейчас доведем ее окситоцином до раскрытия, она уже не сможет тужиться… Ну что, киса?» - обращается она ко мне. Я, слабым голосом: «Разрежьте…»
Начали оформлять всякие бумаги.
Для начала я написала отказ от «родоусиления». Потом – от всех прививок ребенку: я буду прививать его, но только после того, как его обследуют и выяснят, какие прививки ему нужны, какие нет. Я уже плохо помню дальнейшее, но в памяти остался забавный момент. Мне протягивают отпечатанный бланк, и я вижу на нем слово «согласие» (я же филолог, печатное слово воспринимаю в любых состояниях!) Это бланк согласия, говорю. Мне дают другой – а это тоже согласие. У нас, говорят, других нету (закончились? :) ) И я пишу очередной отказ от руки.
Потом я подписывала согласие на кесарево сечение и анестезию. Спросили, какой наркоз я хочу. Я сказала, что хочу быть в сознании, и написала, что не возражаю против спинальной анестезии.
И меня увели резать.
Дальше начинается трип-репорт.
Долгожданный анестезиолог оказался мужчиной, даже симпатичным – приятно было увидеть его в этом бабьем царстве. Другие врачи, женщины, тоже оказались милыми. Мы с ними весело общались, кажется, я гнала какую-то фигню, как обычно в критических ситуациях. Они спросили, кого я рожаю и как назову. А услышав ответ, дружно запели: «Антошка, Антошка, пойдём копать картошку».
Меня разложили на операционном столе, развели в стороны руки, воткнули капельницу. Укол в спину оказался не болезненнее любого другого укола, только ощущение необычное – сразу понятно, что в мозг попали. Нижняя часть тела сразу стала ватной и горячей. Но чувствительность потеряла не до конца.
Я чувствую – анестезиолог возится, возится с этой иглой, и что-то у него там не получается: «@ твою мать» да «@ твою мать». Трогает меня за ноги и живот – я всё чувствую. «А, - говорит анестезиолог, - давайте кетамин».
А мне уже всё равно: лишь бы со мной сделали наконец хоть что-нибудь.
«Ого, - говорю я, - так у меня будет кетаминовая кома? Как у доктора Хауса в конце второго сезона?» И рассказала, что в Индии кетамин продается в аптеках без рецепта, и некоторые любители этим пользуются. Но я его не пробовала, говорю, вы не подумайте.
И мне вкололи кетамин.
Не понимаю, зачем русские экстремалы в Индии это делают. Ведь никакого особенного кайфа, хотя опыт, конечно, интересный.
Я находилась в открытом, светлом, безграничном пространстве с красивыми разноцветными огоньками, утратив абсолютно все представления о себе. Я не помнила, кто я, как меня зовут, что происходит. Могла только осознавать – но не знала, кто это осознает. Вот так, наверное, и выглядит коридор между мирами у Макса Фрая: место, откуда можно уйти куда угодно и стать кем угодно.
В этом трипе от меня-прежней остались только две вещи. Я помнила имя «Макс Фрай» и мантру «Кармапа Ченно». Кажется, я даже ее повторяла. Да, наверняка, потому что помню чей-то голос – кажется, анестезиолога: «Что ты заклинание какое-то всё время говоришь, надоела уже» :)
Вот так и вышло, что мне, здоровой девушке без каких-либо проблем со здоровьем, сделали кесарево.
Сейчас, вспоминая это всё, я понимаю, в чём была моя ошибка. Мне казалось, самое главное – это обезболить самый жёсткий период родов, для чего нужно просто попасть в этот хвалёный роддом. А с остальным я как-нибудь справлюсь сама. Но когда с обезболиванием вышел облом, всё покатилось к чёрту.
Как мне надо было действовать на самом деле? Наверное, стоило договориться с каким-нибудь – точнее, с хорошим - врачом индивидуально. Пусть бы это стоило дороже. Пусть даже того врача не оказалось бы на смене во время моих родов. Я знаю, врач может позвонить своим и сказать: там у вас моя девочка, сделайте ей анестезию как следует.
А так я просто попала в жернова этой хреновой системы - и не справилась. Но и система тоже не справилась со мной. Врачи знать меня не знали, я была для них никто, поэтому они действовали стандартно, по инструкции. А со мной так не получается. Меня легко расстроить, легко напугать, но стыдить бесполезно, и авторитетом задавить невозможно.
И еще: если б я не знала, что анестезиолог придёт только в 8 утра – возможно, как раз к этому времени матка и раскрылась бы на нужную ширину, и он вколол мне спасительный укол. Хоть обезболивание у него вышло и косячное, наполовину, но мне, я думаю, хватило бы. И я сама родила бы моего мальчика, я сама его родила бы…

Очнулась я от стука собственных зубов. Холодно не было, но меня тряс отходняк. Я не чувствовала нижнюю часть тела, но могла шевелить пальцами ног – это обнадёживало. В глазах сильно двоилось.
Первое, что я спросила – жив ли ребёнок. Оказалось, что я спрашиваю об этом уже в третий раз. Жив, жив, с ним всё в порядке! – ответили мне. - Закричал сразу, и здоровенький: 9 из 10 по шкале Апгар!
Я довольно быстро окончательно очухалась от кетамина – говорят, он всегда быстро отпускает. А вот несостоявшаяся спинальная аналгезия окончательно отпустила только к вечеру.
Часа через три после моего возвращения в этот мир мне принесли Антошку. Положили рядом со мной довольно большой и увесистый свёрточек. Из пелёнок выглядывала слегка опухшая и очень недовольная мордашка. Мне стало смешно: это была уменьшенная копия физиономии его папаши с похмелья! :) Малыша приложили мне к груди, он тут же деловито зачмокал. Правда, его забрали уже минут через десять – я даже не успела толком ничего понять. Потом его приносили в течение дня еще два раза, тоже на чуть-чуть.
Оказалось, что все мои вещи, включая мобильник, остались в родовой. Девушка, лежавшая на соседней койке, дала мне свой телефон позвонить маме. Я ведь не стала ей звонить накануне, чтобы она не волновалась зря. И вот я сообщила, что мы с Антошкой уже по отдельности. Не могла ведь я с полным правом сказать, что родила…
Мама примчалась в роддом вместе со своей подругой, но ко мне ее, конечно, не пустили. Зато пустили в родовую разобрать мои вещи и найти мой мобильник, чтобы мне его передали. Еще они пытались увидеть меня в окно – я лежала на первом этаже – но ничего не вышло. Даже если б они правильно вычислили, где это окно, я все равно еще толком не могла подняться на кровати.
Пока я лежала, мне вливали через капельницу физраствор и глюкозу. Кололи окситоцин – чтобы матка сокращалась. Это было как схватки, но, конечно, несравнимо легче – вообще несерьёзно по сравнению с ними. Только сокращающиеся мышцы иногда неприятно дёргали за шов. Обезболивающие, конечно, тоже кололи. Сначала промедол – я потом узнала, что он относится к опиатам: то-то мне было так хорошо и благостно! А потом кетанол. В целом первые ощущения после кесарева оказались вполне переносимыми. Хотя у кого как. Девушка рядом со мной стонала, плакала и говорила, что лучше бы она родила. Но ей сделали аж третье кесарево по счету, и так больно ей было из-за спаек.
Одна из врачиц, прессовавших меня в родовой, зашла меня осмотреть. «Ну и как вы себя теперь чувствуете?» - спросила она с иронией. Я ответила: спасибо, гораздо лучше, чем раньше. Она больно надавила мне на живот и сказала, что еще много кто будет так делать, и отнюдь не для собственного удовольствия. Ничего, - ответила я, - это ерунда по сравнению со схватками. «Так у вас настоящих схваток и не было», - напомнила врачица. И слава богу, сказала я.
Остаток дня прошел у меня за написанием СМСок. Я сообщила радостную новость всем друзьям в Красноярске, в Питере и в Москве. Ответные сообщения шли непрекращающимся потоком, я даже выключила у телефона звук, чтобы не задалбывать соседок. Кэт

someoneblack из Москвы даже перезвонила мне, и потом написала в своем журнале удивительно трогательный, добрый и смешной пост про нас с Антошкой: http://someoneblack.livejournal.com/76478.html
На правом запястье у меня была привязана бинтом рыжая клеёнчатая бирка с данными моего малыша. Удобно: лежишь, пишешь СМС, и если что забудешь – раз, сразу на руке посмотрел. «Марцинковская Д.В., мальчик. 8.48 08.09.10. 3870 г, 58 см.»
Вечером мне велели встать и самостоятельно дойти до туалета, а на следующий день перевели из реанимации в мою «сервисную» одноместную палату. И наконец отдали сына – уже насовсем.
Есть мнение, что лучше один раз концентрированно отмучиться в родах, чем испытывать страдания, размазанные на несколько дней или недель, после кесарева. Ну, кому как. Я рада, что у меня всё-таки второй вариант. С небольшой болью и неудобствами я худо-бедно справляюсь, а сильное страдание – не для меня, спасибо.
Я слышала, что с разрезанным животом долго не получается взять ребенка на руки. Но все берут: куда денутся? Перенести его с кровати на пеленальный столик, а оттуда в люлю на колёсах – вполне реально. Но пеленать сложновато, потому что болит живот, и болит спина, больше всего пострадавшая во время схваток. Никак не понять, какой стороной раскладывать жёсткие и шершавые роддомовские пелёнки, и малыш орёт, потому что у вас с ним пока одна психика на двоих: тебе больно, и ему тоже от этого нехорошо. Да бедняжке еще и холодно – в палате дубак и в целом неуютно, хотя тебе-то грех жаловаться: весь коридор заставлен койками, и на них девчонки маются на холоде, на сквозняке, выставленные напоказ круглые сутки… Туда же им приносят на кормление детей, и каждые три часа этаж оглашается пронзительным детским хором. Голоса у всех разные: кто басом орёт, кто ультразвуком, кто истеричным кошачьим мявом. А потом деток увозят обратно на огромных каталках: одинаковые свёрточки лежат в одинаковых положениях в своих прозрачных контейнерах, штук по десять на каждой каталке, и так их жалко.
Мы же с Антохой тусовались вдвоем и понемногу привыкали друг к другу. Я кормила его, стараясь прикладывать к груди по первому же писку. Рассказывала ему, какой он у меня классный, как я его люблю, и как замечательно мы теперь заживём. Правда, откуда-то приходит постепенно и радость, и любовь – когда я была в рядах чайлдфри, я не могла себе такое представить.
Как-то ночью мне захотелось спеть Тохе колыбельную, но я обнаружила, что ни одной не помню. И вообще от недосыпа что-то плохо соображаю, какие я знаю песни вообще. Я напряглась и вызвала у себя в памяти, какая у меня музыка в аудиозаписях В Контакте. Стала петь что-то Steeleye Span и Jethro Tull, правда, мало что помня из текстов (ээээ, мнэээ, Полуэкт :) ) А потом спела колыбельную из раннего «Аквариума» («Спи, пока темно, завтра вновь утро случится…») Потом «Песню звездочёта» (БГ и Васильев) и «Колыбельную хиппи» Чижа. Пела и плакала от счастья и нежности, честное слово.
Первое время мой малыш практически не отрывался от груди. Он ни разу не отпустил ее добровольно, а когда я всё-таки осторожно его отсоединяла, минут через десять он опять начинал плакать. Боялся, наверное, что его снова разлучат с мамой. Да и молока сначала было мало. Я ужасно уставала. Тем не менее, малыш всё-таки набирал вес, с каждым днем чуть-чуть менялся и, кажется, чуть-чуть рос. Недовольное выражение личика – отражение пережитого опыта рождения – дня через три исчезло, и он выглядел всё счастливее. Как-то вечером я написала маме СМС: «Антошка во сне улыбается и мурлычет».
Ко мне каждый день приезжала мама, и один раз меня навестила моя старинная подруга Таня. Привозили мне всякой полезной и вкусной еды, потому что столовское жрать было, большей частью, невозможно. Один раз на обед был гороховый суп с колбасой. Вдумайтесь. Только что родившим девушкам, а значит, и их деткам через молоко - гороховый суп. С колбасой. Слов приличных нет.
Врачи не говорили, когда меня можно будет выписать. От кого-то из девчонок я слышала, что после кесарева швы снимают через неделю и потом держат здесь еще дня три. Поэтому, когда утром 13 сентября – через шесть дней после родов – мне сказали, что завтра снимут швы и отпустят, это была шокирующе радостная неожиданность. В тот день мне даже не хотелось спать, кайф близкой свободы переполнял меня. Правда, вечером надо было еще уточнить на детском отделении, набрал ли Антошка вес. Потому что предыдущие два дня он в весе терял. Ну так естественно. Первые два дня он питался молозивом – эти маленькие капельки, несмотря на свой несерьезный вид и малое количество, очень питательны, и содержат всё необходимое для ребенка. А потом пошло молоко – но еще незрелое, и не очень много, вот он слегка и похудел. Но Предписание запрещает выписывать мам с детьми, которые теряют вес.
Да Тошка наверняка уже всё наверстал, думала я. Даром, что ли, он сосёт грудь чуть ли не сутки напролет?
Мама страшно обрадовалась, что завтра меня выписывают, и стала лихорадочно готовиться к нашему появлению дома. Таня решила приехать на нашу выписку. Но вечером мне пришлось позвонить им и обломать.
Антоха снова убавил несколько грамм! Я не понимала, в чём дело, и надо ли говорить, как я расстроилась. «Берите прикорм!» - сказали мне на детском отделении.
Ага, прикорм. Как же меня достали эти их двойные и тройные стандарты. Кажется, уже общепризнано, блин, и даже на медицинских плакатах в коридоре написано чёрным по белому, что здоровому ребенку до 6 месяцев не нужно никакого другого питания, кроме маминого молока. Именно сейчас устанавливается моя лактация, выстаивается удивительная связь между малышом и мной: так, чтобы молока вырабатывалось ровно столько, сколько ему необходимо. Искусственное вмешательство может всё это на фиг разрушить. И так уже моего Тошку кормили этой смесью, пока я лежала в реанимации. И на следующую ночь мне тоже пришлось отвезти его на детское отделение – мне было еще очень плохо. Нет уж, хватит! Больше никакого прикорма.
Да и прикорм – не волшебная палочка, если на то пошло. Лена, с которой мы лежали вместе в патологии, ходит по коридору с этими бутылочками – и что? Почему она до сих пор не дома?
Да пусть я проведу в этом заведении еще несколько лишних дней, чем нанесу вред ребенку… но это же звездец, товарищи! Я здесь, блин, больше не могу!!
«Скажите, ситуация может за ночь измениться?» - спросила я, чуть не плача. «Ну-у, - протянула врач насмешливо, - если только за одну ночь у вас хлынут молочные реки…»
И я пошла в палату звонить своим и плакать.
Пожилая акушерка на посту – пост находился как раз напротив моей двери – увидела, что я плачу, и пришла меня успокаивать. Она-то и рассказала мне, что надо делать.
Оказывается, ребенок не должен сосать грудь круглосуточно. Это плохо и для меня (я страшно уставала, и соски уже готовы были потрескаться), и для него: он не наедается, потому что молоко толком не вырабатывается у усталой и офигевшей матери. А надо так: приложить его к груди минут на тридцать. Потом выпить горячего чаю с молоком, поесть грецких орехов и приложить к другой груди. А пока сосёт, не давать ему засыпать: теребить ушки, массировать ножки. И так через каждые два часа, а в промежутках спать и полноценно питаться!
Главное, всё это я слышала и раньше. Но никто до сих пор так понятно не сформулировал. Одна тётка говорила мне про тридцать минут, другая про грецкие орехи, третья про то, что не надо волноваться – и только эта акушерка нарисовала мне единую картину моих действий. Спасибо ей огромное! Я приступила к делу.
Всю ночь мы с Антохой кормились по полчаса из каждой груди с двухчасовыми перерывами. За ночь я выпила с чаем всё молоко из холодильника и съела все грецкие орехи. Еще добрая акушерка разогрела для меня в микроволновке суп с мясом, который приносила мне мама. А когда малыш в процессе замедлялся и норовил уснуть, я подбадривала его вышеописанными способами и словами из анекдота про зайца и конопляное поле: «Не спать, не спать! Косить, косить!» :)
Выяснилось, что спать по два часа – совсем не трудно и получается как-то естественно. Намного легче, чем когда лежишь в бредовой такой полудрёме и боишься дышать: только бы не проснулся и снова не запросил грудь. Или когда пытаешься спать с сонным малышом у груди, который вяло-вяло почмокивает – ему-то хорошо, а у тебя уже все кости болят от невозможности сменить позу (на узкой роддомовской кровати особо не развернешься, а кормить сидя еще не получается). А от воспаленных сосков такое ощущение, что гвоздь в голове.
Среди ночи у меня закончились чистые пелёнки, и я отправилась за ними на детское отделение. «Что, за прикормом пошла?» - с жалостью спросила акушерка на посту. Нет-нет, я за пелёнками.
На следующее утро мне сняли швы, отдали выписку, рассказали, как мне дальше жить: половой покой 2 месяца, контрацепция 3 года, пить витамины и препараты железа.
И я пошла к педиатру добиваться, чтобы она тоже нас отпустила. Мне не очень верилось, что с Антошкиным весом что-то существенно изменилось за ночь (сказали же вчера, что для этого должны хлынуть молочные реки…) Ну так, может быть, очередной отказ какой-нибудь написать?
- Я вас выписываю, - с улыбкой сказала главная педиаторша. – Можете звонить родственникам. (…) грамм он у вас набрал за ночь!
Я настолько охренела от счастья, что даже не услышала, сколько именно грамм обеспечили наше с Тохой освобождение. Да это было уже и неважно. Я пошла звонить маме.
Еще потом было смешно. Врачица, которая говорила накануне про молочные реки, проходила мимо моей палаты. Заметив разгром и несколько пакетов с вещами на полу, она зашла возмутиться - что это я тут устроила. «Вас что, выписывают?! – изумилась она. – Как так?» А вот так.
А потом были счастливые лица мамы, моей подруги и ее бойфренда, лихорадочное хватание сумок и пакетов, парадные одёжки «на выписку», коробка конфет акушерке, голубая ленточка «с новорожденным» поверх тёплого индийского одеялка, цветы, фотовспышки и возвращение домой – по ощущениям, как из путешествия длиной не меньше, чем в полгода.
Дома всё сразу стало и совсем хорошо. Но об этом – в следующих постах.

Сохранено