Орленок

Между 8 и 9 классом я съездила в Орленок. При моей нелюбви к лагерям уехать из дома на полтора месяца было очень страшно. Но хотелось попасть на море, на котором я была один раз в 8 лет, но очень помнила. Едва поезд отошел от перрона, я пожалела, что поехала. Сорок незнакомых детей от 8 до 18, две тетки, называвшиеся страшным словом СОПРОВОЖДАЮЩИЕ. Плацкартный вагон, сухой паек - атмосфера казармы соткалась моментально. Да еще какой-то грузин ко мне привязался, пришлось СОПРОВОЖДАЮЩИМ теткам взять меня в свое купе, а то бы умыкнул. Помню, мне было ужасно стыдно, что он именно ко мне привязался. Опять я чувствовала себя не сливающейся с коллективом. В дороге я считала дни и часы до возвращения домой, вспоминала мамино лицо на перроне и проклинала себя, что согласилась поехать. Правда, там была одна второклассница, которая тосковала и плакала почище меня, и утешая ее я как-то забывалась. Остальные галдели песни, орали и мотались из купе в купе.
В Москве мы пробыли полдня. Наши СОПРОВОЖДАЮЩИЕ не нашли ничего лучшего, как повести нас в мавзолей. Не произвело. В Туапсе мы приехали поздно и ночевали в каком-то жутком здании под названием эвакопункт, спали на полу. Я совершенно оцепенела от тоски, а дни до возвращения все не убывали. Наконец привезли нас в Орленок. Первым делом повели в баню, отобрали всю одежду и выдали шорты и рубашки под названием тирольки и шведки и галстуки всем, без разбора возраста. В этом дурацком наряде разбили по отрядам соответственно возрасту. Второклассница с трудом отлепилась от меня. Хоромы моего отряда были на самом верху большого здания, называлось палуба, лагерь Звездный. Две стены стеклянные, никаких штор. Переодевались в шкафу. Но в остальном мне там понравилось. Кормили вкусно и на убой, никакие вожатые, воспитатели и сопровождающие не докучали, купались и загорали вволю. Каждый вечер костер на горке, всегда что-то интересное придумывали, было непринужденно и весело.
Тогдашний Орленок - это было как в Интернет попасть. Люди со всего СССР. Где еще враз их встретишь. Тогда еще я смутно поняла, что люди хоть и похожи и везде советские, но все же разные. Слова менталитет я тогда не знала, но очень это почувствовала. Подружилась с Натахой из Иванова, высоченная такая деваха была. Говорила окая. В бане ворчала басом, перебирая шортики - Опять пОртов мОего размера нет. Оль, пОгляди, задница у меня не выползла из них?
Никаких председателей совета отряда не было. Выбирался дежурный командир на три дня и все. А они также на три дня главного по лагерю выбирали. По Макаренко нас там содержали, самоуправление. Вожатые ночевать уходили в свой городок на горе. Один дежурный на весь лагерь оставался. И ничего, никто не безобразил. Как-то при такой вольнице и не хотелось даже пастой мазать никого.
Самое странное, что я не только слилась с коллективом без всяких усилий, но и стала любимицей отряда. Все хотели со мной дружить. Прямо звезда. Это наконец зародило во мне сомнения в том, что я какая-то не такая и не пригодная для жизни с людьми, потому что не умею жить в коллективе. И даже робко подумалось, что может это все же коллектив мне не тот достался в классе. И домой мне расхотелось, и дни считать тоже. И даже наоборот, при мысли о расставании дни считались с сожалением, что их так мало осталось. Еще в меня там влюбился взрослый мальчик, десятиклассник из Ульяновска, в той школе, где Ленин, учился. Он в Солнечном жил, там все были взрослые совсем, приходил к своей землячке в наш отряд. Но я почему-то не могла в него влюбиться, и вообще ни в кого. Меня всю дружба поглощала.
К середине смены я нашла еще одну подружку. Она такая тихая была, Марина, косички, тургеневская барышня настоящая, как я их себе тогда представляла. Мы картошку на кухне чистили, и она наклонилась к баку и ткнулась в мой ножик. Хорошо, что не глазом, а лбом, и слегка. Но перепугались мы ужасно. В процессе лечения ранки мы и заметили друг друга и подружились страшно. Настал момент, когда вдруг пониманщь, что вот это и есть твоя самая заветная подружка, о которой ты так мечтала. Наговориться не могли. В поход со всем отрядом мы не пошли с ней, сказавшись скорбными животами, и балдели вдвоем три дня. Загорали и купались с оставшимися отрядами сколько хотели, загорали еще и на палубе, гуляли где хотели, пробираясь даже в запретный вожатский городок в обход через заросли кизила и барбариса. Там продавали печенье и карамельки Слива в магазинчике. Ничего желаннее и вкуснее для нас не было. К концу смены я загорела до черноты в буквальном смысле. Приобрела уже не коричневый, а какой-то совсем черноватый оттенок. Вожатые, которые там загорали с мая, ходили все лимонного цвета. И уверяли, что сначала были коричневыми, но южный загар потом желтеет. Держится только местный, свой, а южный нет. Но я ходила такой черной всю зиму, и когда в первый раз дома вышла на пляж весной, все еще ахали, где я так успела загореть. Видимо, южный загар и есть для меня свой, природный.
Плакать я начала к концу смены. Все плакали при мысли о расставании. Все договаривались встретиться в следующем году в Москве, все верили, что сможем собраться. Разъезжались по городам, постепенно, с рыданиями, держали автобусы сзади, долго махали вслед, ничего не видя от слез. Как доехала назад - не помню. Привезла с собой ворох прощальных пожеланий от друзей, а через неделю посыпались письма тоже ворохами от них. Через полгода писать стали реже, о встрече в Москве никто уже не заговаривал, а через год я переписывалась только с Натахой и Маринкой. Они даже встречались в Москве, но я не смогла поехать. Потом с Натахой переписка заглохла. Маринка поступила в МГУ на журфак, и к концу первого семестра ее было не узнать. Прислала фото с каким-то сокурсником, волосы распущены, голливудская улыбка, просто красотка стала, Марина Влади да и только. А потом и она потерялась. Я вышла замуж, родилась моя Марина, которая тоже через 17 лет поступит в МГУ. Но я помнила свою заветную подругу, хотелось найти ее. Все поглядывала фамилии журналисток в газете, но она наверняка вышла замуж и сменила фамилию. А Марин много. И в интернете пыталась искать, бесполезно, тогда еще мало кто был в интернете. И вот нашлись на старости лет. И как и не было этих лет. Посидеть бы опять, как тогда в Орленке на палубе, уверена, также легко было бы говорить обо всем.
А влюбленный юноша из Ульяновска писал письма о любви. Я ему отвечала про школьные дела и отметки, про болезнь бабушки и погоду, будто не слышала его признаний. Но читать нравилось :) В зимние каникулы он прикатил в гости, к другу уфимскому из своего отряда, и ко мне конечно. Разговаривали мы с ним стоя почему-то, пока мама обедать не позвала. Папа расспрашивал, любит ли он классическую музыку и умеет ли играть в шахматы. Этому испытанию он подвергал всех моих кавалеров) В шахматы они и сыграли после обеда под Гайдна. Я томилась и ждала, когда все это кончится. Коля тоже. Он приглашал меня погулять, показать ему Уфу, но мама не отпустила. Да и мне не больно-то хотелось.
Еще я долго переписывалась с нашим вожатым Мехти из Баку. Он замечательно рисовал, писал стихи, пел, был умницей и очень интересным человеком. Столько интересного нам о Баку рассказывал. Мы все там у костра о себе и о своих городах рассказывали, но он - лучше всех. Воспитательницу нашу произвели куда-то в начальницы, и мы ее почти не видели. Мехти и так с нами справлялся.
Главным моим приобретением из поездки стала если и не стопроцентная, но все же уверенность, что я не какой-то изгой, неспособный жить с людьми, и абреком по жизни мне скитаться не придется. И это очень помогло мне в моей тяжелой школьной жизни в 9-10 классах.

Наш отряд. Мы с Маринкой рядом. Найдите)
|
</> |