оно приближается. лисанька как индикатор правды и ее невозможности.

vinah — 22.10.2018 Сейчас здесь зима, а приехала я фактически еще летом, в сентябре. За трагическую недельку до отправления домой тебе начинают присылать какие-то формы, напоминания - запомни это, не забудь то, купи билет на автобус. Я начинаю паниковать - мне кажется, что если тут находиться больше месяца, начинаешь считать это место домом (самое страшное не это; самое страшное, что это происходит, вероятно, с первой минуты). Почему-то в таких лесных рехабах довольно быстро забываешь о том, что у тебя есть обычная жизнь - но что есть моя обычная жизнь? Я иногда с некоторым остранением наблюдаю себя в режиме "рассказывания про обычную жизнь":
- Я работаю в свечном бутике, продаю парфюмерные свечки за 200 баксов и тайно пишу про это истории. Да, другим я говорю, что работаю ТВ-сценаристом, пишу небольшие сценарии про культуру и кино для русскоязычной телепередачи. Да, у меня две работы, то есть, даже три, но для своей репрезентации я всегда выбираю ту, которая поспособствует интересному общению - иногда репрезентироваться через дикую работу - типа свечи - интереснее, если я хочу поболтать и посмеяться; но если мне надо по-быстрому произвести впечатление взрослого приличного человека, я буду говорить о том, что я пишу сценарии и занимаюсь журналистикой, пишу тексты в белорусские и российские СМИ, обычное дело.
- Но ты можешь говорить сразу про все!
- Нет, людям тяжело. Вот они Беларусь с Болгарией путают, а тут еще и это. Или свечи, или журналистика.

Иногда бывает и так, что некоторые люди почти не говорят с тобой из-за того, что у тебя акцент. Но это редко.
Зато порадовалась, как я великолепно проявляю в такой ситуации пассивную агрессию: заметив, что новоприбывший американский писатель, сидящий за ужином рядом со мной и немецким (но уже давно тут живущим) профессором-архитектором, задает вопросы в основном ему и про него, а меня как будто не замечает, неожиданно беру на себя коммуникацию.
- А в чем состоит ваше искусство? - спрашивает писатель жующего архитектора. - Вот над чем вы работаете сейчас?
- М-м-м, - мычит архитектор сквозь толщу спагетти болоньезе.
- А давайте я вместо него расскажу, а то у него рот занят! - предлагаю я. - К., ты разрешаешь мне репрезентировать твое искусство, быть твоим официальным застольным спикером? Не бойся, я арт-журналист с дипломом из арт-школы! Я нормально расскажу.
- Угу! - радостно кивает архитектор.
- Короче, знаете такие муравейники, которые заливают алюминием прямо в сыру землю? - начинаю я. - Вот он делает что-то похожее, но капательной машиной, которую сам разработал на основе песка, алгоритмов, клеточных моделей и биологии, хотя про биологию он отрицает, но что нам отрицающий человек с набитым ртом! (и так далее, с какой-то крайне неправдоподобной лекцией про различие немецкой и американской краски).

А потом думаю: что это такое было? Почему не особо коммуникабельный человек (я каждое утро иду завтракать исключительно за тихий стол!) вдруг начинает тянуть на себя одеяло коммуникации? Видимо, это такая форма протеста: эй, мы тут тоже существуем.

Заметила, что еще пара человек, которые меня не особо воспринимали всерьез, вдруг начали меня слушать после того, как я рассказывала кому-то (слишком громко?) про книжку Аглаи Ветерани.

Но бывает и наоборот: по-моему, честнее игнорировать человека как неинтересного из-за восточноевропейского акцента, чем намеренно покровительствовать ему за акцентность, безъязыкость, невыговариваемость (бывает и так). Вечно балансируешь между людьми, которые не общаются с тобой из-за твоего акцента, и людьми, которые, напротив, слишком активно и подчеркнуто дружелюбно говорят с тобой из-за твоего акцента.

*
Была вчера свидетелем чуда: заметила, что за ужином куда-то исчезла моя практически полная бутылка красного вина.

Архитектор К. заметил, как я рассеянно изучаю наши винные полки, не в силах принять жестокую правду.

- Вино пропало, - говорю я. - Почти полная бутылка. С табличкой "Татьяна". Спиздил, стало быть, кто-то мое вино. Нет моего вина больше. Украли вино. Прикинь. Бывает же. Было да сплыло.
- Тебе налить моего? - спросил архитектор К.
- Да, пожалуйста. Вот беда-то. Вино спиздили.
Тут я понимаю все.
- К., а помнишь, как мы за завтраком спиздили чью-то воду? Помнишь, как мы залезли в холодильник, нашли там чью-то крутую итальянскую воду из святого источника, открыли и выпили ее впятером? Я еще тогда сказала, что это настоящее ощущение коммьюнити, когда ты вдруг осознаешь свое право спиздить чужую воду, потому что мы одна биоконструкция, космическая станция и муравейник в алюминиевом скафандре? Так вот, это мне месть за краденую воду. Мы украли воду, а в отместку мироздание забрало у меня вино.

К. участливо наливает мне полный стакан медового ледяного рислинга.

- Я поняла, - в ужасе говорю я. - Мы стали свидетелем чуда: вода превратилась в вино. Только в режиме мести. Но это ничего не меняет.

*
В таких маленьких коммьюнити действительно работают микро-модели коммуникации, свойственные обществу в целом. Отъезд всегда похож на смерть - тем более, что прибывают и уезжают люди хаотично, а не посменно: бывают дни, когда приедет двое и уедет один, бывают дни, когда уедет двое и никто не приедет, бывают и дни без потерь и приобретений. Всего нас где-то 20 человек, плюс минус. Те, кто уехал - считай, умер - активно вспоминаются где-то сутки, потом про них забывают навсегда, словно и не было (как в жизни! не забываем, тут день приравнивается к году). К свежеприбывшим чувствуется нежное снисхождение. Те, кто вот-вот уедет, стараются не тратить силы на разговоры с теми, кто вот-вот прибыл. Я вспомнила, что читала чье-то очень смешное эссе про Макдоуэлл, автор которого подсел на своем первом ужине к какому-то художнику и начал задавать ему все эти приличествующие вопросы, кто-откуда-над чем работает, а художник потрепал его по плечу, сказал "Забей, я через три дня уезжаю, не трать на меня время", встал и ушел. Потом этот автор, уже в свою последнюю неделю в резиденции, точно так же реагировал на попытки поболтать со стороны свежеприбывших. Я замечаю за собой то же самое - ощущение себя стариком, который скоро уйдет, отшумит, поэтому надо экономить силы. Ну или тратить их на тех, кто пригодится и в послесмертии - скажем, на общение с чудесной переводчицей с армянского языка, или попытку сохранить контакт с создательницей лаборатории смерти в Нью-Йорке. В пионерлагерях все-таки не так жестоко все, там посменно (посмертно), гуманно.

*
Почему-то все ужасно помешаны на астрологии - до сих пор не могу понять, это свойство арт-тусовки или Америки в целом. Человек может за ужином, скажем, полчаса рассказывать о своих отношениях с Тельцами, и все будут эту беседу от души поддерживать! Одна моя знакомая недавно написала пост в Фейсбук о том, что терпеть не может Козерогов, допустим (я немного утрирую, чтобы не скатываться в недостоверный документализм), а потом писала еще неколько волнующихся постов о том, что не хотела никого обидеть, что беда в том, что у нее с некоторыми лишь Козерогами все пошло куда-то не туда (истории прилагаются), но теперь ей кажется, что ее все ненавидят и у нее беспокойство и тревога (и у нее действительно искреннее беспокойство). С ума сойти, неужели к этому можно относиться серьезно! Кто-то уже исследовал зодиакальную дискриминацию? Мне советуют всегда говорить, что я "нетипичный" Овен или добавлять про асцендент в Весах или луну в Скорпионе - нерешительная, ядовитая. Зависает, жалит. Задумчивая, честолюбивая. Овна только уберите, овна не надо! Ну или надо добавлять какую-нибудь смешную историю вроде: вы не поверите, мой отец и мой муж тоже Овны, вот как это все было. И еще была собака-Овен.

Возможно, астрология как-то мимикрирует желание дискриминаторной классификации; в смысле, астрология это безболезненный и недискриминационный способ легально классифицировать людей, делить их на типажи и открыто обсуждать это, зная, что в этом нет ни расизма, ни сексизма, лишь планеты и галактики. Там, где ты не можешь сказать "мне не нравятся [представители некоей религии]" или достали эти [представители определенной нации]", ты утоляешь эти желания через озвучивание своих сложностей с Козерогами.

*
Читала про переписку из концлагерей (для некоторых такая опция, как ни странно, была возможна - некоторые выжившие выжили только благодаря своей привилегированности, чего впоследствии так и не смогли вынести, как Тадеуш Боровски), подумала: интересно, что в наше время мы естественно воспринимаем тот факт, что бытовое личное общение по большому счету документируемо (очень многие общаются текстом, а не голосом), его можно перечитывать и в нем можно что-то искать. То есть функция переписки как документации близости преобразовалась в документацию всего - не-близости в том числе (плохая коммуникация и агрессивное общение тоже документируется). Вспомнила, как в 2000 году сохраняла логи ICQ и поражалась тому, что простую повседневную болтовню можно перемотать и перечитать. (с этой же целью я, как и мы все, подозреваю, в то время, старалась делать эту болтовню максимально литературной - как будто изначально нацеливая ее в будущее, в реальность перечитывания).

*
Пусть будут благословенны изобретатели феномена тихого стола в художественных коммунах. Я обязательно перенесу концепцию тихого стола в мою дальнейшую жизнь. Пока еще не знаю, как. Но точно перенесу. Хотя пока мне это представляется чем-то буквальным: вот я хватаю стол и тащу его через Нью-Хэмпшир, Массачусетс и немножко Коннектикута. Во всем должно быть немножко Коннектикута.

*
О том, что все происходящее больше всего похоже на сон, и о том, что сноподобность - самое естественное состояние реальности, мне напомнил, казалось бы, совершенно будничный эпизод, когда я во время каминной вечеринки в студии Гарланд, находящейся в сотне метров от моей студии, решила долить себе немножко вина - я вышла из разгоряченной комнаты, в которой только что в пятый раз выла сигнализация угара и газовой гибели, со стаканом прямо в лес, дошла по относительно неплохо освещенной лунным светом лесной тропинке до своей студии, открыла ее, взяла с полки у камина вино, налила его в стакан, вышла в лес, решила срезать путь, чтобы не по тропинке и побыстрей. И вот когда я шла с граненым стаканом, полным красного вина, стараясь не расплескать его на зимние шуршащие листья, через абсолютно темный лес в лунном свете под привычный уже лисий вой (напоминаю, лисанька воет так, как будто слабоумную женщину ритмично сапогами бьют), я вдруг подумала о том, как это блять естественно и нормально! Тело и разум воспринимают такие штуки как обыденность, норму, сумрачную правду бытия! Ничто во мне даже не дрогнуло этим вот предательским: остановись и зафиксируй красоту, хрупкость и сновидческую странность этого момента! Ничего не фиксируется, всякий опыт - правда. Вой сигнализация, вой лисанька, все одно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив