«ОНИ ЖЕ – ДЕТИ!»

Это я к тому всё написал, что благодаря сталинскому умению работать с документами (без дураков!), его, в отличие от Адольфа Хитлера, прижать к стеночке много сложнее: тогда как фюрер германского народа под каждое своё преступление оставил потомкам горы изобличающих его документов, советский вождь постарался обелить себя, почище какого-нибудь Майкла Джексона. И теперь изучение советской истории ХХ столетия имеет ещё и такую вот сложность, да.
На этом, любі друзі, присказку можно считать законченной – перейдём к, собственно, сказке.
Итак, продолжая читать книгу мемуаров Анатолия Жигулина «Чёрные камни», наткнулся я на весьма примечательную историю из непростой юношеской поры автора.
У нас иной раз любят вспоминать о том, что сталинский террор распространялся не только на взрослых людей, но и на молодёжь и подростков. Упоминают и различные псевдо-террористические организации, в коих состояли помянутые молодые люди, за что потом и расплачивались, порой, жизнью.
Ну, так вот, Анатолий Жигулин, как известно из его биографии, в юности, будучи комсомольцем, одновременно состоял в Коммунистической партии молодёжи – нелегальной организации, созданной в Воронеже в 1947 году. Собственно, не просто состоял, но, вступив в КМП в октябре 1948 года, вошёл в состав Бюро партии в качестве второго секретаря организации (секретарь по агитации и пропаганде).
Партия представляла из себя подпольную структуру, организованную по пятёрочному принципу. Общее количество её членов колебалось, по разным сведениям, от 53 до 63 человек. Все – в возрасте 17 – 18 лет.
Деятельность организации носила оппозиционный характер: по словам Жигулина, члены КПМ выступали против культа личности Сталина (обожествления вождя, как он написал), а по некоторым слухам, в программе партии был даже прописан пункт, предполагавший физическое уничтожение дядюшки Джо (впоследствии, накануне арестов, программа КПМ, существовавшая в единственном, рукописном, экземпляре была сожжена первым секретарём Батуевым, и, таким образом, доказать или опровергнуть наличие у организации данной цели теперь не представляется возможным).

«Краснодонцы». Картина кисти художника Павла Петровича Соколова-Скали, 1948 год. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Может показаться, что всё это были детские игры – что-то наподобие казаков-разбойников в новых декорациях. Игры, за которые, между прочим, многие члены КМП потом поплатились. Но – нет. Всё намного серьёзнее: дети играли в опасные игры и прекрасно понимали это, будучи готовыми идти на крайние меры. Например, вот так Анатолий Владимирович описывал антураж внутри помещения, в коем в организацию принимали новых членов партии:
«… Обычно это бывало по вечерам. Верхний свет был потушен. Окно занавешено. За окном, выходившим в закоулок, нас охранял Володя Радкевич – и в мороз, и в слякоть – со своим старым наганом, в барабане которого было всего четыре патрона. На настольную лампу была наброшена красная ткань, и в комнате царил сурово-торжественный полумрак. На стене – большой портрет Ленина. У двери – застывший на страже Юрий Киселёв с автоматом “шмайссер”, заряженным полным магазином. Тщательно начищенный, смазанный и надраенный, словно новенький, пистолет-пулемёт тускло мерцал в багровом свете…».
Кто-то скажет, что это всего лишь игра: подержать в руках трофейное оружие, которого после войны в стране осталось много, поиграть в подпольщиков – адреналин! Но у ребят всё было намного серьёзнее. Судя по воспоминаниям Жигулина, они готовы были идти на самые крайние меры. Вот весьма драматичное описание того момента, когда члены Бюро партии поняли, что в организации есть «крот», передавший компрометирующие их материалы в МГБ:
«… Мы пришли к выводу, что Злотник мог сам передать своё письмо в МГБ. Может быть, и через сопалатника. Злотник был сразу же исключён из организации, а летом 1949 года Бюро КПМ приговорило его к расстрелу (По уставу у нас было только две меры наказания: исключение из КПМ или расстрел. Конечно, мы были детьми своего времени. И даже в чистоте помыслов своих невольно впитывали жестокость сталинской эпохи. Отсюда суровость наших мер наказания).
Может показаться странным, что смертный приговор был вынесен Злотнику не сразу, а примерно через четыре месяца. Почему мы медлили? Во-первых, потому, что письмо Игоря было абсурдным. Советские школьники-комсомольцы создали... фашистскую организацию. Это просто не укладывалось в наших мозгах. Мы надеялись, что и в Воронежском управлении МГБ отнеслись к письму Злотника как к неумной выдумке. Ведь никакой реакции с их стороны не последовало. Но летом 1949 года слежка за нами стала очень явной. И поэтому мы, опасаясь дальнейших непредсказуемых действий Злотника, решили убрать его. Исполнение приговора было поручено мне под руководством Бориса. Мы пришли на квартиру Злотника. Он был один. Я уже вынул наган за спиною предателя, взвёл курок и готов был окликнуть его, чтобы в глаза объявить приговор. Злотник услышал щелчок курка, вздрогнул, но не обернулся. Он ждал.
Неожиданно Борис подал мне знак отмены:
– Ладно, Толич! Навестили друга. Пойдём теперь пива выпьем в саду Дома офицеров.
Когда мы молча шли к проспекту Революции проходными дворами, мысли мои и Бориса были сходны, но я всё-таки спросил:
– Что случилось, Фиря? Шухер какой-то был?
– Нет, Толич. Не в этом дело. Здесь, брат Толич, нечаевщина получается. Конечно, Игорь Злотник не какой-нибудь студент Иванов. Это покрупнее птица. Голова у Злотника очень неглупая. Сумел, мерзавец, продать, оклеветать нас, спасти свою шкуру и при этом вроде бы не замараться. Вина его в передаче письма всё-таки твёрдо, окончательно пока не доказана. Есть сотая доля процента за то, что копию письма у него действительно похитил сопалатник...
– Даже и в этом случае Злотник – гнусный предатель. Мало того, что он оклеветал организацию. Положить такой документ в книгу, которая лежит на тумбочке, зная, что сосед этот из МГБ, – это же преступление!..».
|
</> |