О "процессах будущего" и их роли в советской истории

anlazz — 16.07.2019 Кстати, интересно, что прошлый пост – про современное «прочтение» конструктивистской архитектуры, а так же. пост позапрошлый – про гипотетическую автоматизацию советской торговли – на самом деле посвящены одной теме. А именно – тому, что при рассмотрении советской истории можно хорошо увидеть один интересный момент. Состоящий в том, что очень часто основные преимущества выбранного в советское время пути могут быть проявлены только в будущем. Скажем, тот же конструктивизм был крайне мало адекватен 1920 и даже 1930 годам. (Что, собственно и привело к отказу от него.) Например, по той причине, что используемые в данном типе архитектуры решения были действенны только при наличии мощной индустриальной строительной промышленности. Это относится и к применению «типовых элементов», и к массовому использованию железобетона, и к стремлению к «комплексному проектированию», включающему не только «само здание», но и, скажем, имеющуюся в нем технику и мебель.

Все это в 1920 годах оказывалось практически невозможным по огромному ряду причин– начиная с дефицита цемента и арматуры для железобетона, и заканчивая кустарным производством фурнитуры. (Что, собственно, и сыграло основную роль в отказе от конструктивизма и переходу к гораздо более привычной архитектуре.) Однако уже в 1960 годы стало очевидным, что именно то, что закладывалось в середине-конце 1920 годов, выступало наиболее адекватным в свете стоящих перед страной задач. Поскольку именно данное направление позволяет решить «жилищную проблему» наиболее оптимальным образом, с учетом использования всех преимуществ созданной в СССР экономической системы. (Скажем, благодаря возможностям долговременного планирования строительной политики оказалось доступно строительство особых «домостроительных комбинатов» с переносом туда значительной часть технологических операций со строительных площадок.)

Правда, одновременно с этим выяснилась и неготовность «архитектурно-планирующего сообщества» к работе в подобных условиях. В том смысле, что излишняя «увлеченность» художественными образами с одной стороны (со стороны архитекторов), и непонимание важности архитектурных решений в плане организации оптимальной жизни с другой (со стороны строителей), привели и в этот период к значительному снижению потенциала принятого пути. Что выразилось, например, в непродуманном использовании «типовых проектов», да еще и создаваемых, исходя и принципа «минимальных затрат». Но основные идеи, выдвинутые в 1920 годы – скажем, представление о важности принципов гигиены или о том, что необходимо использовать комплексный подход и на заморачиваться на «красоте и оригинальности» отдельного элемента – в любом случае оказывались крайне конструктивными. Тем более, что по мере дальнейшего развития отрасли происходило осознание имеющихся недостатков и переход к более индивидуальному подходу. (Что можно увидеть на застройке 1980 годов- разумеется, вне т.н. "ведомственного строительства".)

Поэтому вполне можно было бы предположить, что в случае дальнейшего развития отрасли мы могли бы наблюдать полное раскрытие «конструктивистского потенциала» - то есть, фактическую реализацию тех идей, что были заложены в самом начале 1920 годов. Причем, на таком уровне, который тогдашним архитекторам даже и не снился – в том смысле, что теперь стало возможным проектировать жилые системы не на уровне здания, а на уровне микрорайона, целого поселка и даже города. (Что еще более увеличивало ценность заложенных тогда идей «рационального проектирования», противостоящего пресловутым традициям.)

Кстати, интересно тут и то, что это раскрытие наблюдалось не только на уровне «дизайна» - т.е., внешнего вида строений, их планировки, расположения и т.д. – но и на уровне технологическом. В том смысле, что развитие строительных технологий в течение всего XX века оказывалось направленным именно в сторону, комплементарную конструктивистским решениям. (Строительство дома в данной парадигме в 1980 -2010 годах оказывалось на порядок проще, нежели в рамках парадигмы традиционной. Тогда, как  в 1920-1930 ситуация была противоположной.)

Однако то же самое можно сказать и про подавляющую часть советских инноваций. В том смысле, что если рассматривать их в рамках имеющейся во время появления обстановки, то они выглядят действительно, крайне странно – и порой гораздо более нелепо, нежели их аналоги из классового общества. Но стоит начать рассматривать их в плане отношения к происходящим в мире процессам – и становится понятным, что как раз за ними находится будущее. Причем, это относится практически ко всему. Возьмем, например, образование – вершиной которого в советский период были, как уже не раз говорилось, коммуны Макаренко. Наверное, тут не надо еще раз перечислять те колоссальные успехи, которые великий советский педагог достиг в 1920-1930 годах.

Однако при этом, конечно, стоит не забывать, что все это оказывалось возможным только при учете того уникального положения, которое данные коммуны занимали в обществе того времени. В том смысле, что они являлись неким «гибридом» образовательных и производственных учреждений, осуществляя свою деятельность на основании «деинфернализационного» действия неотчужденного труда. Напомню, что неотчужденным является труд, который сам по себе имеет ценность для работающего – по той простой причине, что он может оценить важность его для улучшения своей жизни. Собственно, именно наличие подобного занятия – а равно и возможность соотнесения с ним необходимости образования и воспитания – позволяло воспитанникам Макаренко с легкостью переходить от деструктивных моделей поведения к конструктивным.

Однако именно это буквально «отрубало» данный образовательный метод от пресловутого Наркомпроса. (Министерства образования.) В том смысле, что данная организация просто не могла позволить наличия в собственных структурах полноценных и законченных производственных предприятий. Поскольку тут нужны были именно «полноценные заводы», в рамках которых учащиеся могут видеть весь техпроцесс со всеми его результатами. (Как стало понятным в будущем, когда была сделана попытка ввести «трудовую деятельность» в рамки образования – но, разумеется, только в рамках отдельных операций.)
.
Причина такой невозможности состояла в том, что, во-первых, коммуны Макаренко с самого начала относились не к Наркомпросу, а к ОГПУ-НКВД. (Т.е., организации, гораздо более мощной и гибкой, нежели наркомат просвещения.) А, во-вторых, уже к концу 1930 годов усложнение техпроцессов, происходящее в связи с усложнением производимой продукции и повышение требования к ее массовости, оказалось "неподъемным" для воспитательного учреждения. Поэтому в 1938 году знаменитый завод ФЭД был "изъят" из жизни коммуны, и превращен в "обычное" предприятие. Разумеется, для производства это имело положительное значение - особенно с учетом надвигающейся войны.

Но для педагогики это была катастрофа. В том смысле, что данный акт полностью разрушил созданную Макаренко систему.  Ну, и конечно же, о каких-либо новых попытках подобного рода речи уже не шло – необходимость приоритета производственных показателей не позволял СССР тратить «целые заводы» на воспитательные цели. (В том смысле, что, конечно, эти траты окупались – однако в иных случаях они окупались быстрее.) Да и представить что-то подобное коммуне им. Дзержинского в условиях, когда средний завод имел численность работающих в несколько тысяч человек – а именно подобные размеры стали характерными для предприятий в послевоенное время – разумеется, было невозможно.

Однако это было верной тактикой только до тех пор, пока «не появился метод, позволяющий существенно уменьшить размеры производства. Речь тут идет о т.н. «гибком автоматизированном производстве» - ГАП, которое позволяло большую часть производственных операций «упаковывать» в одну единицу оборудования. Что позволяло, во-первых, преодолеть «проклятие больших серий» - т.е., необходимость выпуска продукции очень большими тиражами для достижения минимальной окупаемости. А, во-вторых, позволило избежать неизбежной при массовом производстве специализации работников – т.е., того самого отчуждения.

Все это позволяло вновь поставить вопрос об соотнесении образования и производства. Причем, не в рамках того отчужденного варианта, когда учащиеся начинают выполнять одну из бесчисленных операций в рамках огромного завода, а практически в «макаренковском» варианте – когда отдельное учебное учреждение имеет «свое собственное» законченное производство. Впрочем, к величайшему сожалению, в реальности создание ГАП в нашей стране (впрочем, как и в других странах) оказалось существенно замедленным. И до самого последнего времени подобный тип производственной организации так и не смог выйти за пределы «отдельных реализаций». (Что, конечно же, в рамках предложенной схемы недостаточно.) Поэтому концепция «макаренковской педагогики» так и осталась нереализуемой. 

Впрочем, при современном экономическом устройстве о чем-то подобном даже говорить смешно. (Сам факт выполнения школами производственной деятельности приведет к такому бюрократическому "геморрою", что никакие преимущества его не перевесят.) Однако если рассматривать только достигнутый к сегодняшнему дню уровень развития производительных сил, то можно увидеть, что он уже вплотную подошел к той черте, за которой «школьный завод» перестает быть нереализуемой концепцией. В том смысле, что наличие станков с ЧПУ, 3Д-принтеров (кои есть разновидность этих самых станков), а так же систем автоматизированного проектирования позволяют, в принципе, реализовать чего-то подобное макаренковскому «ФЭДу». В том смысле, что позволяют давать учащимся возможность прямого доступа к неотчужденному производственному процессу. (Причем, как школьникам – так и студентам техникумов и вузов.)

Поэтому можно сказать, что с данной педагогической системой ситуация обстоит так же, как и с конструктивистской архитектурой. (Недаром они появились примерно в одно и то же врямя.) В том смысле, что потенциал данной технологии оказывался слишком футуристичным для СССР. А точнее - футуристичным для раннего СССР с его катастрофической нехваткой всего и вся - и самое главное, людей. (Напомню, что сам Антон Семенович в своих произведениях постоянно пишет о том, что найти хорошего педагога крайне сложно.) И даже - для СССР периода расцвета, когда основным типом производства оказалось массовое индустриальное. (С его огромными заводами и невольным отчуждением труда.)
Но в самом конце советской истории для них открывалось окно возможностей. Которое, впрочем, оказалось закрытым в связи с гибелью страны в 1991 году.

Если же принять во внимание тот факт, что указанная гибель была  в определенной степени связана как раз с "нереализацией" данных возможностей, то можно понять, насколько сложным является вопрос о причинах подобного итога. Но самое главное - можно увидеть то, что чем дальше продолжается человеческая история, тем больше возрастает вероятность данного "раскрытия". И в этом смысле “гипотетический СССР” сейчас гораздо более актуален, нежели в 1920 или, даже, в 1980 годы. (То есть, в случае начала построения социализма в настоящее время сделать это будет много проще, нежели было возможным сто лет назад.)

Правда, несмотря на это, совершить переход к нему в “произвольный период времени” в любом случае оказывается невозможным - поскольку, как уже говорилось, изменения подобного рода происходят строго по определенным законам. И поэтому говорить про это надо отдельно. Однако описанный выше момент это нисколько не отрицает...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив