О пользе дневного сна (приквел) или Москва-Петушки

Оно, правда, держало окна закрытыми, несмотря на духоту, вытирало багровые потные лица клетчатыми платками, но терпело. Эти дачники ужасно не любят свежий воздух, он у них в печёнках сидит.
Один гражданин спросил свою преклонных лет матерь – не открыть ли форточку, но та решительно заявила: никто не открывает, и мы будем как все. Ещё продует. Тогда я вступила в первый контакт с дачной цивилизацией, сказав - но дышать же нечем! Мне никто не ответил.
Я дождалась, когда выйдут все пенсионеры в моём отсеке, и открыла окно. Ветер ворвался с клочьями одуванчикового пуха, но настроение улучшилось. Оно сделалось вообще замечательным, когда в вагон вошёл человек-оркестр с микрофоном на щеке. Я немного дерябнула перед отъездом, и у меня была ещё с собой заначка в граммов стописят, спать не моглось, читать не хотелось, а тут такое развлечение без телевизора.
Человек-оркестр торжественно поздравил всех нас с наступающим праздником (Днём Победы) и, подыгрывая себе на гитаре, исполнил «Не думай о секундах свысока». Я раздумывала, дать ему денег или не дать, у меня наличных было мало. Но в последнем проигрыше, когда слова закончились, он так убедительно под аккорды спел «там, там, там, тадададам, там, там, тадададам, там, там, дадададам», что окончательно меня очаровал. Я вынула купюры, дачники проснулись и тоже зашебуршали пока ещё бумажными деньгами.
Завершив блестящее исполнение, человек ушёл в тамбур, где его окружил интеллигентного вида пожилой дядька в соломенной шляпе, как потом оказалось, бывший заведующий клуба в глубинке, и они надолго забеседовали. Потом музыкант вышел на остановке, дядька в шляпе вернулся в вагон и пристроился на лавочке напротив меня, рядом со студентом в наушниках, который два часа дороги был индифферентен ко всему происходящему, скажу, забегая вперёд.
А в вагон ввалились взаправдашние тутэйшыя потсоны. Трое штук, в спортивных костюмах, и пьяные в стельку. У меня аж сердце всколыхнулось от ностальгии по родному Бобруйску. Один упал у окна и сразу заснул, повесив буйную головушку на грудь, второй, самый здоровенный лоб, начал свой театральный выход, третий посмеивался над его активностью, держа в руках литруху пива.
Лоб сел напротив дядьки, и через место рядом со мной, и стал убеждённо доказывать бывшему завклубом, что такой фасон головного убора пацаны любого возраста уже не носят. Для наглядности он, покачиваясь, достал из кармана и продемонстрировал свою панаму в стиле «русский турист отдыхает на юге». Дядька вежливо улыбался и вынужденно соглашался.
Весь вагон насторожился – не бьют ли наших, и я тоже немного насторожилась – пьяный лоб был забавен, но мог переборщить, тогда бы я как биб и педагог вмешалась бы. Между тем контакт продолжался, и завклубом держал ситуацию под контролем.
- Дед, как тебя зовут? – напористо спросил лоб.
- Для тебя – Семен Петрович, - строго ответил дядька, поджав губы. Чувствовался работник культуры.
- А тогда я – Дмитрий Иванович! – в восторге воскликнул Димон. Друг передал ему пивасика, он отглотнул и поведал, что вчера у него был день рождения, 26 лет.
Так сегодня же уже не день рождения, сказал дядька.
- А какая разница! – снова вскричал Димон. Он вообще был крепкий, румяный, юный, пылкий, лысый и жаждал интенсивного общения, с ликованиями и восклицаниями.
Кстати, не могла с ним не согласиться. Какая в самом деле разница, когда день рождения, а когда выпивка. Особенно в Руденске, куда они ехали, как потом оказалось.
Димон изъявил желание померить пресловутую соломенную шляпу в таких словах, что дядька не смог ему отказать. Кто-то из дачниц прокомментировал: «Перестаньте издеваться над пожилым человеком!»
Димон нахлобучил шляпу и велел другу его сфотать. Посмеивающийся камрад сфотал. Я думала, что они уронят и разобьют телефон во время фотосессии, но всё обошлось. Шляпа вернулась к владельцу. Мне было смешно, этакий чоткий экземпляр гопника. Но Димон вёл себя на грани фола, поэтому я внимательно слушала беседу, готовая его остановить, если что.
И тут только Димон заметил меня слева от себя!
Малая!! вскричал он, поняв, что я - любовь всей его жизни.
С завклуба он полностью переключился на меня. Это твой пацан, кивнул он на вжавшегося в угол студента в наушниках. Не, говорю. А ты куда едешь? Я сказала куда – в Осиповичи, а потом в Старые Дороги, кароч, Руденск пролетает.
Сирамно давай буську! Малая!
Димон начал заваливаться на меня с целью вздремнуть, я упёрлась плечом в стенку и взмахом могучей библиотечной руки придала ему положенный вид, перпендикулярный полу. Новорожденная дитятка была довольно тяжела. Граждане в вагоне снова напряглись – наших опять бьют, но, увидев, что я спокойна, они терпели. Однако народ у нас отменный, отметила я про себя, если начнется беспредел, тётки корзинками отметелят кого угодно. Только компания сзади за нашим отсеком из четырёх мужиков как говорила о политике с момента отъезда из Минска, так и продолжала говорить, никакие низменные житейские сюжеты не могли их отвелечь.
Объявили станцию Руденск, гастролирующая команда в трениках вышла. К тому моменту Димон уже объявлял всем заходящим в вагон: это мой дед! а это моя малая!
Но это было ещё не всё.
В вагон зашёл мужик с деревенским загаром и клетчатой сумкой в руке. Он сел на соседней лавке и начал хозяйственно перебирать розы - из оргстекла (как потом выяснилось), посматривая зазывно на дремлющую публику. Потом вдруг всё кинул и начал оказывать знаки внимания пожилой даме напротив и поить её минеральной водой.
Из-за представления Димона мы не заметили, что старушке плохо, и если бы не чуткий рыцарь клетчатого баула!..
Соседи кинулись искать нитроглицерин и открывать окна, стучать машинисту и требовать «скорую». Старушка то оживала, то снова начинала задыхаться, то благодарила всех слабым голосом, то становилась опять белая, как мел. Машинист по рации попросил придти в вагон врача, если тот есть в поезде. Пришла какая-то женщина, держала старушку за руки.
Дачник в годах в соседнем отсеке начал громко шутить о том, что надо накапать старушке целебной самогонки. Стародорожской. И подмигивал мне всем лицом. Явно слышал, куда я еду. Мне пришлось отреагировать, ведь только чужак не знает, что самая знаменитая самогонка в Беларуси – стародорожская. Пароль-ответ. Я прошла контроль. Мы обменялись приветственными жестами, как земляки, дачник спросил про родню, я сказала, что у меня двоюродные братья из Старых Дорог, оставив дачника из Старых Дорог долго думать.
В это время вагон наполнили новые пассажиры, в том числе обычная тётка-поселянка, оказавшаяся соседкой торговца розами из оргстекла, и старушенция экзотического вида.
Она была одета в свободные штаны с гавайской расцветкой, полосатую матросскую футболку, темный трикотажный кардиган до колен и крепкие чёрные молодёжные ботинки. На пальцах сверкали серебряные перстни, в руке трость, на голове – тюрбан из махерового шарфа ярко-салатового цвета. Старушенция была с макияжем – розовые губы и голубые тени змеились, расползаясь, в её морщины. Кароч, графиня, не меньше.
Графиня нависла надо мной, прислонившейся к стене у окошка, и сказала властно:
- Уступите мне место у окна, я болезненная, мне надо смотреть в окно!
Свободных мест было пруд пруди, но мне она показалась невероятно забавной. Я, засмеявшись, сказала: «Ах, так вот вот!» и подвинулась к поселянке-соседке Оргстекла, уступая место у окна графине.
Мы все угнездились. Аутист-студент в наушниках, рядом Оргстекло со своей клетчатой сумкой. Напротив – графиня, я и поселянка. Завязался непринужденный разговор, который прерывался на хлопоты около болезненной женщины (Оргстекло чувствовал себя её опекуном, поскольку первым поднял тревогу).
То да сё, как-то вышли на разговор о рыбной ловле, и графиня ожила. Она нас перебила и начала повествование о том, как руками ловила семгу в Заполярье, где служил её муж. Я сообщила, что была в Заполярье. Она прониклась ко мне уважением и спросила, какое у меня образование. Узнав, что высшее библиотечное, графиня сделала хитрое лицо и пафосно продекламировала:
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.
- О ком это говорится в стихотворении? – спросила меня графиня. Оргстекло и селянка-соседка, которые разговаривали о совместных деревенских делах, замолчали и тоже посмотрели на меня.
О Ломоносове, говорю, через паузу.
- Правильно! – невероятно обрадовалась графиня. - А кто автор?
Со второй попытки я угадала Некрасова, просто по стилю, я этих стихов не помнила. Графиня радовалась как ребенок – это её любимый поэт. Дальше я не напрягалась, всё, что она цитировала, я твёрдо называла некрасовым, и не ошибалась.
А вот я знаю какой стих, прервал её Оргстекло, и начал жизнерадостно:
-Скажи-ка, дядя, ведь не сразу
Твоя жена с разбитым глазом
К разводу подала?
Ведь были схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнят все родные про ваши с ней дела!
Графиня заморщилась, почуя подвох, но Оргстекло был неумолим, память его, не обременённая ничем более, цепко хранила в себе строки всего исковеркованного бородина.
Соседка-селянка ахала и смеялась. Мне давно хотелось сходить в туалет покурить, но в таком изысканном обществе я уже не смела.
Оргстекло дочитал стих до конца, проверил, как его болезная старушка, объяснил нам способ производства роз из оргстекла и вытащил литр пива, выпитый наполовину. Сделал скромный, приличествующий джентльмену глоток, откусил сушеной рыбы из кармана. Подумал и деликатно предложил откусить рыбы соседке и графине. Те отказались.
Графиня пыталась поведать какую-то историю про Москву, начав её словами: «Ах, я там часто бываю. Вот и давеча…» Но тут у болезной старушки начался новый приступ, и мы все кинулись к ней.
Когда мы вернулись, графиня заявила, что ей хочется пить. Оргстекло достал пол-литровую бутылочку с минеральной водой, которой он отпаивал старушку.
- Но как же я буду пить, стаканчика же нет! – веско сказала графиня, и я поверила в её аристократические корни. Сама я уже готова была отгрызть сушёной рыбы Оргстекла и запить евоным пивом.
Когда болезная старушка выходила на своей станции, её провожали всем вагоном. Оргстекло высунулся в окно и кричал:
- Всего доброго! Не болейте!
В Осиповичах мы прощались как родные. Стародорожец задержал меня и сказал:
- Я вспомнил! Твой дядька работает охранником в евроопте в Старых Дорогах!
- Даа? – сказала я. – Вот оно как! Я спрошу у него.
Хотя я точно знала, что мой стародорожский дядька умер, когда я была ещё подростком.
У меня было полчаса до дизеля Осиповичи-Солигорск, и я метнулась в привокзальный магазин, допивая свою заначку и куря на ходу. Он был на ремонте. В ларьке мою карточку не приняли. Банкомат тоже отказался выдавать наличные. В Осиповичах на вокзале был сбой в работе банка. Я поняла, что наступил трагический момент, потому что в моей деревне банкоматов, а тем более магазинов нет.
Но дизель уже стоял на путях, я помчалась к нему, пропуская перед собой молоденькую девушку-пастушку с массивной как танк коляской на рессорах. Думала, она кого-то провожает со своим танком. Но упс!
- Извините, - сказала мне пастушка невинно. – Не могли бы вы мне помочь поднять коляску в поезд?
У меня была своя тяжёлая сумка на плече, я её сдвинула поудобнее, и подняла колёса танка на первые ступени дизеля. Тут я поняла, что дальше пиздец, так я, пожалуй, рожу сама от святого духа. Тогда я влезла на ступени, протиснувшись между коляской и стеной, колёса норовили соскользнуть на перрон, высота между оными полметра как минимум, я всё время ловила коляску. Потом встала на карачки и втянула танк в тамбур, пастушка пихала снизу. Коляска какое-то время висела вертикально, я думала уже, что мы вытряхнем младенца из неё и закончим день в милиции. Но нет, ребёнок даже не проснулся. Будущий Куперфильд.
Вытирая пот со лба, я раздвинула двери в вагон и увидела дачника-стородорожца.
Он приветливо заулыбался мне, разворачиваясь навстречу всем корпусом. Тут я поняла – нет, я больше не могу любить людей. Я сладостно оскалилась ему навстречу и пошла в другой конец вагона, подальше.
Там я положила куртку под голову, свернулась калачиком на пустой лавке и заснула, как мне показалось, чутким сном, несмотря на сектанта, который рядом активно окучивал засушенного вида женщину.
А теперь - см. предыдущую серию!
|
</> |