О переводах поэзии

mbla — 24.01.2010 В продолжение разговора с

vitum и

scholar_vit в посте

tarzanissimo о Давиде Самойлове мы с

tarzanissimo сегодня попытались сформулировать...

Василий Бетаки, Елена Кассель

«Но я, в отличье от такси, не всех перевожу!»

Когда-то Корней Иванович Чуковский написал целую книгу о художественном переводе и назвал эту книгу «Высокое искусство». Несколько позже появилась книга «Поэзия и перевод» Ефима Григорьевича Эткинда.

В России издавна гордились качеством вообще литературных и, в частности, поэтических переводов. Если в чём-то Россия реально была впереди планеты всей, так это в художественном переводе, а если сосредоточиться только на переводах поэзии, то станет ясно, что их можно легко разделить на две категории.

В первой окажутся переводы, которые являются частью собственного творчества переводчиков, переводы, сделанные, как правило, с подлинников, те, в основе которых лежит потребность создать русскоязычную жизнь тому или иному поэту.

Во вторую же категорию (осетрина второй свежести) попадут переводы с подстрочников, в основном, с языков народов СССР, или с языков «стран народной демократии», сделанные исключительно для заработка – платили за переводы очень хорошо, и можно было таким образом заработать не только на хлеб с маслом, но и на коньячок с икрой. Естественно, большая часть самих переводимых так называемых стихов уже была полной халтурой, прославляющей Сталина, коммунизм, советскую власть… А иногда самих стихов и не существовало, и их просто выдумывали сразу по-русски переводчики. Конечно же, эта категория переводов – явление советское, и когда сдохла советская власть, сдохла и возможность за деньги зарифмовывать написанные исходно по-узбекски, по- туркменски, и т.д., или не написанные вовсе благоглупости, пошлости и славословия.

Кстати, несколько лет назад Евгений Рейн, не сообразивший, что советской власти больше нет, решил попробовать слегка обогатиться привычным способом и предложил Туркмен-баши перевести его опусы на русский язык. Увы, туркменскому властителю не понадобилась русская слава, и Рейн остался с носом.

Настоящие переводы – то самое высокое искусство – это для многих поэтов неотъемлемая часть их собственного художественного творчества, а для не-поэтов – литературоведов, критиков, да и для людей не связанных с литературой профессий – иногда и единственный способ художественного самовыражения.

Кстати, настоящие переводы могут очень сильно влиять на собственное творчество. Павел Григорьевич Антокольский когда-то сказал, что брать в собственные стихи чужие образы, живущие на другом языке, – не воровство. Этим не гнушались и Пушкин с Лермонтовым. И поскольку поэзия – функция языка – возникновение стихотворения на другом языке – отдельный литературный факт.

О людях, занимавшихся этим вот высоким искусством, можно говорить много и долго. И в русской литературе таких переводчиков полно – от Жуковского до Глеба Шульпякова, создавшего русского Одена. Тут и Татьяна Григорьевна Гнедич, влюблённая всю жизнь в Байрона, и Маршак, без которого в России не было бы Бёрнса и пронзительных киплиноговских стихов из сказок – «На далёкой Амазонке не бывал я никогда…». И строгие и вместе с тем предельно естественные переводы Эткинда, и Богатырёв, переводивший Рильке, и французские народные песни у Эренбурга, и Лев Гинзбург с его весёлыми предельно живыми вагантами, и Лозинский, давший русскому читателю чуть ли не всего Шекспира и Данте, и Андрей Сергеев, благодаря которому «Бесплодная земля» Эллиота стала русскими стихами, и Марк Фрейдкин, подаривший Брассенса, и Антоколький, по словам Эткинда – лучший переводчик французов за всю русскую историю, и Анатолий Гелескул, и Инна Тынянова, и Марина Цветаева, благодаря которым мы читаем Лорку, и Сергей Петров, переводивший со скандинавских языков…

Все эти люди и многие другие, о ком мы не сказали, – не в меньшей степени участники русского литературного процесса, чем поэты, никогда не переводившие.

У Маршака есть чудесная эпиграмма:

Я – переводчик на Руси
И этим дорожу,
Но я, в отличье от такси,
Не всех перевожу!

Естественно, что настоящих переводчиков раздражало и даже оскорбляло отношение к переводу, как к дойной корове – отношение, которое нередко встречалось в том числе и у настоящих поэтов.

Самойлов, Слуцкий, Левитанский, Тарковский – все они брали любые подстрочники, и в переводе считали возможным продаваться.

Это был способ заработка, не более того. Ремесленное рифмоплётство, приносившее доход.

Конечно, может сейчас вызывать некоторое удивление, что людям не стыдно было ставить своё имя под помоями, появлявшимися в книгах, журналах, «днях поэзии».

И только у Тарковского в собственных стихах прорывалось – «Ах восточные переводы, как болит от вас голова».

А Левитанский шутил, что от жизни хочет побольше подстрочников на перевод и по возможности белым стихом. Что ж, как-то мы посчитали, что если б «Мармион» Вальтера Скотта в переводе

tarzanissimo вышел бы тогда, когда должен был, в России в 70-ые, то гонорар составил бы целую машину «волгу», ну, а денег, полученных за него в «лит. памятниках» в 90-ые, хватило только на то, чтоб купить один билет из Питера в Париж и обратно.

Естественно, когда под ногами лежал такой чудесный способ заработка, за него не могла не возникнуть грызня, в которой немало народу проявили себя не с лучшей стороны.

В 60-ые годы началась некая идеологическая кампания, направленная против переводчиков с западных языков, – был поставлен вопрос о том, является ли писателем переводчик, собственные стихи которого нигде не напечатаны, может ли он состоять в Союзе Писателей. Членство в этом идеологическом союзе было важным обстоятельством жизни, поскольку оно давало возможность жить литературным трудом – открывало путь к выступлениям и к возможности печататься.

Если бы та давняя кампания была доведена до конца, то Томашевского, Эткинда, Кулишер, Эльгу Львовну Линецкую Риту Райт-Ковалёву из Союза Писателей могли бы и выгнать. И «признанные» поэты, переводившие с языков народов СССР, вели себя во время этой кампании, которая проходила отчасти в печати, отчасти в дискуссиях в Союзе писателей, мягко говоря, не слишком достойно.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, и подвыпивший Слуцкий во время одного из обсуждений вышел на трибуну и сообщил, что ценный пиджачок, что на нём надет, он приобрёл не на стихи, а на переводы с подстрочников с языков народов СССР, и что Гёте и Байрона они, профессиональные поэты, перевели бы ничуть не хуже каких-то там переводчиков – только дай им подстрочники и заказ!

Если бы в жизни можно было легко провести границу между чёрным и белым, то тут бы и остановиться, но, как всегда бывает – всё немножко сложней.

Ну, во-первых, сложней уже в том, что существовали «рыцари перевода» без страха и упрёка, никогда не бравшиеся за перевод только из-за денег, а были и люди, которые иногда переводили по любви, а иногда и по расчёту. К таким относится, например, Борис Пастернак. Чудесные грузины – «Синий цвет» – по любви, «Гамлет» по любви, а какие-то невнятные советские переводы делал он только для денег. Эльга Линецкая говорила, что переводчик должен уметь переводить всех, а Ефим Григорьевич Эткинд переводил только любимых поэтов…

Но вот ещё что – в СССР иногда за перевод можно было выдать собственное творчество, напечататься, прикрывшись именем несуществующего поэта.

Об этом трагический роман Феликса Розинера «Некто Финкельмайер». Главный герой этого романа поэт Финкельмайер приписывает свои стихи реальному человеку – якуту, любившему петь песни то ли собственного сочинения, то ли народные. В результате жизнь этого выдуманного поэта оказывается испоганенной всесоюзной славой и водкой, и он убивает своего создателя.

Так что и с придуманными авторами всё непросто – кого-то выдумали, чтоб деньги заработать, а кого-то, чтоб собственные стихи в печать протащить.

Ирина Озерова, очень средний поэт, по её собственным словам сочинила по-русски больше десяти книжек за тогдашнюю председательницу верховного совета Чечни Раису Ахматову. Естественно, это было чистое джамбулотворство за деньги.

А вот Аделина Адалис, ученица Гумилёва, давно отстранённая от печати, познакомилась с молодым поэтом Мирзо Турсун-Заде – тем самым, что «заде своё турсует» на коктебельском писательском пляже, и отдала ему свои стихи в восточном стиле, которые тут же выпустила 150-тысячным тиражом в библиотечке «Огонька» – по-русски, а позже Турсун-Заде честно перевёл их на таджикский.

А ещё были такие переводчики – Гребнев и Козловский – они переводили Расула Гамзатова, и Гамзатова по-русски читали, знали его, он считался отличным поэтом.

Потом Гребнев и Козловский с Гамзатовым поссорились, и Гамзатов ушёл в тень и постепенно сошёл со сцены, зато возник другой неплохой поэт – Кайсын Кулиев, очень похожий на Гамзатова, – в переводах Гребнева и Козловского.

Впрочем, не исключено, что тут дело совершенно чистое – неплохие поэты встретились с хорошими переводчиками.

В конце войны вышел каракалпакский эпос «40 девушек» в переводе Арсения Тарковского – очень интересная поэма – а в толстом томе Тарковского эта поэма уже напечатана, как собственная поэма Тарковского, написанная по мотивам народных каракалпакских сказаний. Тарковский говорил, что в сороковые годы ничего напечатать под своим именем он не мог – не было такого поэта Арсения Тарковского, он почти всю жизнь писал исключительно в стол.

……………

Сейчас поэты народов СССР никому не нужны, и народы эти по большей части не хотят иметь с Россией ничего общего, да и платить за переводы стали плохо, так что этот способ заработка канул в Лету. Собственные стихи напечатать теперь каждый может, какие угодно, как правило, за свой счёт, или за спонсорский, и остаётся только грустно усмехаться, вспоминая о том, каким меценатом была советская власть, платившая и сочинителям песни «Сегодня мы не на параде, а к коммунизму на пути», и сочинителю песни «Мишка, Мишка, где твоя улыбка», и хорошим поэтам, переводившим чудовищные вирши, и хорошим поэтам за их собственные стихи, и плохим поэтам – что ж, мерзкий тоталитарный режим может проявлять меценатство и в отношении присяжных восхвалителей и немножко по недосмотру даже в отношении ниспровергателей, а уж нынешним издательствам не до меценатства…

Сохранено