О не-выборе

diak-kuraev — 15.02.2013 Теги: Кураев Двенадцать рассказов протодиакона Андрея Кураева, который ничего не выбирал
http://www.pravmir.ru/dvenadcat-rasskazov-protodiakona-andreya-kuraeva-kotoryj-nichego-ne-vybiral/ (ну там еще много фоток)

Протодиакону Андрею Кураеву, одному из самых известных православных миссионеров, исполняется 50 лет. Многие из тех, кому сейчас около тридцати, пришли в Церковь благодаря его лекциям и книгам. Правмир сердечно поздравляет отца Андрея и желает ему дальнейших успехов на миссионерском поприще. Сам же отец протодиакон утверждает, что свой путь не выбирал.
Двенадцать рассказов протодиакона Андрея Кураева, который ничего не выбирал
Протодиакону Андрею Кураеву, одному из самых известных православных миссионеров, исполняется 50 лет.


Рассказ первый, Об орудии производства
В моем далеком нецерковном детстве я научился тому, что потом мне сильно помогло в церковной жизни. Читать и говорить.
Пару лет назад меня нашли одноклассники по школе, в которой я учился где-то в 6-7-м классе. И один мужик говорит: «Андрей, ты так много значил в моей жизни? Ты всю мою жизнь перевернул!» Я не понял: «Как я тебе в 6-м классе мог всю жизнь перевернуть?». По привычке я подумал про религиозное обращение, но в те годы я и сам был совершенно атеистическим теленком, похотливым подростком и не более того. А он говорит: «Ты был единственным в нашем классе, кто говорил на правильном русском языке. У тебя была литературная речь».
Я после этого на крыльях бежал домой, чтобы сказать отцу: «Пап, ты знаешь, что про тебя сказали?» - потому что всем ясно, что если ребенок в 7-м классе грамотно говорит, то это комплимент родителям.
И в семье же меня научили читать. Впрочем, к любимым книгам детства и юности я специально не возвращаюсь, чтобы их не разлюбить. Потому что опыт разлюбления у меня уже есть: в юности мне нравился Ницше; потом уже в христианском возрасте я взялся его перечитывать — и не смог. Не лезет никак.

Рассказ второй, Как аспирант Кураев спас репутацию своих преподавателей
Философский факультет я не выбирал. Это семейная карма. Потому что отец — философ.
Не было и вопроса - МГУ или нет. Я еще совсем маленьким был, когда меня ставили на подоконник и спрашивали: «Андрюша, где будешь учиться?» Я показывал на МГУ — мы жили через дорогу на Университетском проспекте.
После университетской учебы меня могли просто оставить в аспирантуре на кафедре научного атеизма. Было приглашение и от кафедры эстетики – сразу на должность преподавателя. В 21 год стать преподавателем МГУ – это, конечно, было лестно. Но к этому времени мне уже было понятно, что мой путь идет в семинарию. Поэтому такой стремительный ракетно-карьерный взлет был не в моих интересах.
Из-за наличия слова «атеизм» в названии родной кафедры прямо с нее поступить в семинарию было невозможно. Надо было выждать и малость запутать следы. Поэтому я решил скоротать год или два в аспирантуре академического Института философии в секторе зарубежной философии.
Такой переход был важен и для того, чтобы для моих преподавателей было меньше дурных последствий. Чтобы, если кто-то будет дознаваться: «Как вы такого мерзавца воспитали?» - МГУ и Академия наук кивали друг на друга: «Мы-то нормально воспитали, это там испортили», - и напротив: «Да мы ни при чем, мы уже такого взяли».

Рассказ третий, Как не выбирать Церковь
Православную Церковь я выбрал именно, чтобы дальше не выбирать. Ещё будучи человеком неверующим, я для себя решил, что, если Бог и в самом деле есть, то я обращусь к традиционной религии: ведь не с меня же началась история, и я не могу быть первым, кто встретил Бога. Выше Евангелия на фоне других уже более-менее знакомых мне традиционных религий для меня уже тогда ничего не было. Поэтому ещё до крещения я понимал: если сказать бытию Творца «да», то дальше только христианская ортодоксия. И это при том, что моё детство прошло в католической Чехии, а мои знакомые, как и некоторые друзья родителей, увлекались йогой, теософией и т.д.
А дальше уже и в самом деле в моей жизни все само важно складывалось не по моим планам. И я этому радуюсь: много сил и нервов экономится при отказе от «планирования».
Недавно беседуем в одной священнической компании, и один священник, раза в два меня моложе, говорит:
- Отец Андрей, у меня столько проблем, что у меня уже больше седых волос, чем у вас.
Я отвечаю:
- Это потому, что ты неправильно себя ведёшь.
- А как я неправильно себя веду?
- Ты ведёшь, как атеист.
- Почему это как атеист?
- Потому, что ты, как атеист, сам решаешь свои проблемы, вместо того, чтобы поступать, как я.
- А как вы поступаете?
- При возникновении у меня проблем, я просто смотрю на небо и говорю: «Господи, Ты меня привёл в эту Патриархию — Ты с ней и разбирайся!».

Рассказ четвертый, О миссионерстве в семинарии и до нее
Миссионерствовать можно по-разному. Можно по-евангельски говорить с кровли, а можно и закрыв все двери и окна, как с Никодимом, один на один.
Первый миссионерский опыт — просто спор с глазу на глаз. После крещения я просто не мог не делиться тем смыслом, той радостью, которую нашёл.
Естественно, начиналось это еще до поступления в семинарию — в университете, с друзьями, ночью в общаге... Это были совсем не массовые встречи — один на один, и то далеко не с каждым. Одно из печальных последствий того, что я стал читать лекции — исчезновение этого первоначального формата. На штучную работу уже не осталось времени. Тогда же общение с одним человеком могло длиться годами, от встречи к встрече. И радостное примечание постепенных перемен в его взглядах и, в конце концов, в судьбе.
Потом миссионерские связи завязывались прямо на улице: в Лавре семинаристов зачастую останавливали группы экскурсантов, реагируя на наш китель: «Ой, вы семинарист?! Расскажите!»
Потом кто-то приезжал отдельно, чтобы продолжить беседу. Бывало и так, что спустя годы в каком-то городке подходили люди: «Отец Андрей, а вы меня не помните? Я в 1988 году с дочерью была в Лавре на экскурсии, и мы с вами спорили. А знаете, мы месяц назад крестились!»
А один из тогдашних моих юных экскурсантов-вопрошателей потом стал священником.

Рассказ пятый, Чем заняться ночью вне монастыря?
Эти встречи с «внешними», беседы и споры, помогали оставаться в семинарии. Там своих сложностей хватало. Например, было очень трудно понять атмосферу тотальной подозрительности. На лекциях нам говорили, что мы не должны осуждать, а в реальной жизни та же инспекция любой твой поступок, любое слово истолковывает в максимально предосудительном смысле.
Я помню, пробовал перед ректором заступиться за одного из исключаемых семинаристов. Владыка говорит:
- Доказано – он не ночевал.
Я говорю:
- Ну и что, что не ночевал? Это же не означает, что он в это время чем-то непристойным занимался.
- Нет, это означает именно это!
А у меня за плечами в университетские годы сколько таких ночей, когда я ночевал не дома, а в общаге, да еще и с девчонками. Мы просто до утра сидели компанией, философствовали, обсуждали что-то. И мне было очень странно, что именно в церковной среде почему-то предполагается, что единственное, чем можно заняться ночью за стенами монастыря – это секс.
Таких моментов было довольно много, они очень досаждали. Но когда затем я встречался с людьми из мира, с этими липнущими к нам экскурсантами, вступал с ними в дискуссии — я вновь понимал, ради чего я здесь.
Этот опыт помогает и сейчас. Когда вы слышите от людей Церкви, официальных или неофициальных, что-то, что вас смущает, вспомните, ради чего вы пришли. Вряди ли вы пришли в Церковь ради того, чтоб узнать, как относиться к Набокову или какие юбки носить. Поэтому если Вы с кем-то из нас в каком-то из этих вопросов не согласны, то это не повод, чтобы уйти из Церкви.

Рассказ шестой, О пользе плохой репутации
Семинарские строгости, конечно, были тяжелы для недавнего вольнолюбивого аспиранта.
В 2008-м я гостил у батюшки — своего однокурсника. Сидим мы за чашкой не помню чего, но кажется, не чая, потому что дело было на Западной Украине. Бойцы вспоминают минувшие дни, и дело доходит до неизбежного: «А помнишь, у нас такая пьянка была?..» Я не помню. «Да как не помнишь?». Паки отрицаюся: «Не было меня там!». «Да ты чего? Да там все были!». И третие глаголю: «Я не был». «А, - вспоминает он, - конечно, тебя же стукачом считали».
Тут я взмолился: «Слава Тебе, Господи! Вот так иногда плохая репутация служит добрую службу».
Почему меня считали стукачом? Потому, что я вёл себя не по правилам. Например, я имел наглость заходить в преподавательский туалет. Я же не знал, что он только преподавательский. У нас в университете и в голову не могло бы придти, что есть какой-то отдельный туалет для преподавателей! Ну, а люди «системные», видя такие мои странности, делали вывод: раз он это может себе позволить, значит, он не так просто как кажется…
Мелочь конечно, но и в ней виден контраст. Главное же отличие - в МГУ профессур в студенте, особенно в старшекурснике, видит своего будущего коллегу. В семинарии в те годы так относились к студентам только преподаватели, которые приезжали из Москвы (и мы их любили) — а у администраторов из монашествующих чаще встречалась вот эта давящая и подозревающая отчужденность...

Рассказ седьмой, Почему отец Андрей Кураев остался диаконом
Сначала я писал прошение ректору Академии «прошу Вас ходатайствовать перед Святейшим Патриархом о рукоположении меня в сан пресвитера». Так у нас принято в академии. Если сразу просишься в священники, то дистанция между дьяконской и пресвитерской хиротониями небольшая. В моем случае вообще предполагалось, что между ними будет лишь одна неделя…
Причем мне было предоставлено удивительное право: я мог выбрать епископа, который меня будет рукополагать.
Дело в том, что в ответ на мое прошение Ректор написал соответствующий рапорт Патриарху Пимену, тот благословил архиепископа Кирилла, председателя ОВЦС, обратиться к Румынскому Патриарху (я тогда учился в Румынии). В итоге румынский патриарх Феоктист мне говорит: «Ты у нас давно, нашу Церковь знаешь. Где и кем ты хочешь быть рукоположенным?»
И я тогда выдвинул идею, как сейчас понимаю — хамскую: «Можно, Ваше Святейшество, диаконскую хиротонию будете совершать Вы, а пресвитерскую — архиепископ Сучавский Пимен?».
То есть я предложил Патриарху совершить относительно «низшее» таинство, а довершить его более высоким таинством предложил другому епископу… У нас Патриарх диаконских хиротоний не совершает, только пресвитерские. Я тогда еще не знал таких тонкостей церковного протокола, но Патриарх Феоктист это спокойно воспринял и согласился.
А я в ту минут думал не о протоколе, а о желаемом духовном родстве. Архиепископ Пимен до сих пор, слава Богу, жив. Это очень светлый, очень простой человек, настоящий монах. Старец-архиерей, духовный светоч в епископате Румынской Церкви. Мне хотелось к нему.
.Диаконская хиротония была совершена в патриаршем соборе в Бухаресте, а затем я уехать в Буковину, в карпатские горы. Сорокоуст у меня был необычный: не в одном храме, а в разных монастырях. Они там стоят рядышком, пешком можно дойти. Красивейшие места!
И вот брожу я несколько дней по горам да монастырям вокруг Сучавы, и вдруг набредаю на непреодолимое ощущение: надо бы остановиться.
Позже мне не раз предлагали стать священником (в последний раз — года четыре назад). Но принятие священнического сана или женитьба — это такие безумные поступки, которые надо совершать в молодости. С каждым годом это все тяжелее сделать, потому что понимаешь последствия.
Подумывал о монашестве. Мне кажется, что православный юноша, который хотя бы пару месяцев не мечтал о монашестве — человек духовно не вполне здоровый.
Но сильнее оказалось ощущение, что это не мое. Что мне нужно быть где-то ближе к людям. Я не мог себе представить, как именно это должно выглядеть. Но было ощущение: «Подожди. Не принимай радикальных решений. Не отрывайся от книжек. Готовься».

Рассказ восьмой, Как не выбирать становиться пресс-секретарем Патриарха Алексия
Так был ли у меня выбор - оставаться в аспирантуре или идти в семинарию? Со стороны это выглядело как выбор. А я просто однажды представил себе, что вот эти стены и пересуды оградят мою жизнь навсегда, если я останусь в Институте философии. И у меня случился дикий приступ тоски. Стало ясно: любой ценой, но вырваться отсюда именно туда, в семинарию.
Когда я шёл в семинарию и учился в ней, у меня не было никаких жизненных перспектив и планов. Многие однокурсники примеряли на себя служение священника, заранее покупали все необходимое: миниатюрные евхаристические наборы для причастия больных, кисточки для помазания, губки... Да-да, тогда обычная натуральная губка, которой прибираются на престоле, была дефицитом. Поэтому наиболее перспективные семинаристы ими запасались заранее: заказывали редким знакомым «выездным» паломникам, направлявшимся в Грецию.
Я же руководствовался принципом «хоть хворостиной, да в церковной ограде торчать». Планов не было. Я был ведомым. Так, не чая не гадая не выбирая оказался командированным в Румынию. Потом вернулся в Советский Союз – тоже на зная, что это уже навсегда. Я то приехал домой на каникулы, вещи оставил в Бухаресте и просто пустил пробный шар, сказав ректору Академии: «Владыка, вроде бы, страна другая, Патриарх другой, глава ОВЦС другой. Может быть, я уже могу вернуться из Румынии и доучиваться в Академии?». Ректор сказал: «Да, я подумаю. Восстановим вас на третьем курсе, заодно, может быть, библиотекарем оформим. Зайдите через недельку».
Я через недельку захожу, а он говорит: «Я про вас новому Патриарху сказал. Он собирает команду, ему нужны пишущие люди. Идите к нему, познакомьтесь».
То, что я оказался рядом с Патриархом, означало, что я не должен был «сдавать ЕГЭ», ничего никому не должен был доказывать. У меня получилась вполне революционная судьба, потому что годы шли революционные – именно тогда в 16 лет командуют полком. Я, будучи недоучкой, не закончив еще Академию, стал пресс-секретарем Патриарха и его спичрайтером. Сегодня если студент или свежеиспеченый выпускник Академии начнёт пробовать свои силы, ему предстоит множество барьеров: цензура прихожан, настоятеля, благочинного, секретаря епархии, своего епископа. Все на него косятся, все не доверяют его молодости и его активизму. И каждый в его активности чувствует какой-то упрёк в себе. А уж если он начнет давать интервью светским изданиям…
То есть сегодня такая судьба, я думаю, была бы невозможна. Но тогда раз Патриарх сразу взял меня именно с этими функциями, то для для епископата стало понятно: наш человек, пусть работает.

Рассказ девятый, Как не выбирать становиться миссионером
Патриарх начал брать с собой в поездки. Для меня это был важный психологический перелом: я человек очень домашний, семейный и тихий. Даже в студенческие годы я не странничал, а домоседничал. Но благодаря поездкам с Патриархом у меня стала исчезать эта своеобразная агорафобия — боязнь переполненных вокзалов, очередей за билетами. Ведь тогда, в начале 90-х купить билет – это была проблема. На всю Москву лишь три точки продажи билетов на самолет, и их покупка - это история целого дня. Кстати, Патриарх тогда летал в обычных самолетах Аэрофлота в обычном эконом-классе. Ну, максимум, ему брали два места, чтобы уж локтем его никто не толкал… Были случаи, когда пассажиры подсаживались к Патриарху Алексию поговорить…
Тогда была в моде так называемая народная дипломатия. Горбачёв, когда ехал в США, брал с собой митрополитов, артистов, учёных, чтобы они общались с общественностью. Чтобы не только глава МИДа беседовал со своим омологом, а чтобы люди открывались друг другу и понимали, что у нас нет никакой заточки в кармане и мы просто хотим жить вместе со всем человечеством.
Патриарх Алексей, как человек в этом участвовавший, решил реализовать аналогичный проект. Например, несколько поездок в нашу группу входил отец Иоанн Вавилов, внук академика Вавилова. Это было шоком для новосибирских академиков: внук Вавилова — и священник!
Были у нас помимо собственно патриаршей программы и свои пресс-конференции, лекции, встречи. Местные ректора университетов и архиереи, стали приглядываться ко мне и приглашать: «Приезжай отдельно — ещё какую-нибудь лекцию прочитаешь».
Первые самостоятельные выезды - в Севастополь, Минск, Тбилиси… Но казалось, что эти лишь случайности, эпизоды… А вот всерьез поломало мою жизнь приглашение в город Ноябрьск (это Ямал, Крайний Север). Сто тысяч жителей, большинство с университетским образованием. Там вообще в ту пору ни одного священника не было, зато уже постоянно жили шесть протестантских миссионеров. Представители городской администрации, услышав меня на Рождественских чтениях, позвали с лекциями в Ноябрьск.
Я даже не знал, что такой город существует — в новостях он не упоминался.
- Как? – говорю. — На каких оленях к вам ехать?
А в ответ слышу:
- У нас вообще-то аэропорт. Два рейса в сутки.
…Вот там я понял, что по настоящему нужен вдали от Москвы...

Рассказ десятый, Как диакон Андрей Кураев стал перекати-полем
Года через два я начал понимать, что поездки происходят так часто, что мне надо уходить из Российского Православного Университета, где я был деканом. Из-за этих поездок я уже не мог нормально исполнять функцию декана: контролировать учебный процесс, помогать ребятам и так далее. Меня всегда очень тяготит, когда я чувствую, что какие-то свои обязанности не могу выполнять на 100% по-честному. В этих случаях я ухожу.
Не только из–за моих отлучек мне не удалось реализовать свою мечту о создании лучшего университета страны. Для этого нужны были деньги. Не мне – на себя я могу зарабатывать своими лекциями. А вот как декан я должен был искать и платить деньги моим коллегам. Не всем, но хотя бы двум-трем действительно незаменимым преподавателям. Но тогдашний ректор РПУ в некотором смысле был мегаломаном: он вынашивал грандиозные планы, открывал все новые факультеты, и не заметил, что теряет уже вроде бы построенное…
После ухода из университета для меня окончательно стало понятно, что вся эта разлетная жизнь — всерьёз и надолго. А значит, я должен обрубить в Москве все возможные связи и якоря, превратиться в такое перекати-поле.
Это было важное решение, но опять оно было столь очевидно, что и выбором его считать нельзя.

Рассказ одиннадцатый, О том, где отец Андрей не миссионерствует
Где-то со второй половины 90-х годов я заметил, что люди в поезде перестали затрагивать религиозные темы. Может, оттенок сенсационности и инопланетности в церковной тематике прошел. Может, это во мне с годами что-то меняется — и от усталости уже на лице у меня написано «не тронь!»
Раньше я часто беседовал с попутчиками, но теперь для меня дорога и храм – это возможности чуть помолчать.
Да и в конце концов — у меня уже не тот возраст. Одно дело разговориться с юношей (коим я был в первые годы ношения рясы), другое – с каким-то взрослым мужиком. Нередко я с собой в поездки брал семинаристов именно для этого: чтобы взрослые люди могли обратиться к юноше, а не ко мне. С профессором мало кто рискнёт спорить, а когда перед тобой студент стоит, тебе в сыновья годится — у него можно что-то спросить, не боясь показаться простецом и профаном.
В 90-е годы почти всегда после лекций какие-то юноши (странно, что девушки – значительно реже; впрочем, для них есть о. Артемий Владимиров) прилипали к рясе, провожали до машины или до метро, приходили на следующий день в гостиницу, на следующие лекции, приставали с личными вопросами. Сейчас это реже. Может, потому что я стараюсь находиться на сцене до последней капли моей энергии, отвечать на все вопросы, а потом прошу принимающую сторону организовать мою эвакуацию максимально коротким путем.
Зато сейчас есть то, чего не было в 90-х годах. Когда я выхожу из дома и куда-то еду на метро, то в каждую такую вылазку несколько человек подходят и благодарят. Так было в том числе и в кризисном для церковного пиара 2012-м году.
Но ладно на улице — на пляжах узнают. И не только в России — в Греции, в Израиле тоже: «Отец Андрей, а помните, вы у нас в Урюпинске десять лет назад...». Причем я ведь специально выбираю безлюдные места. Не помогает.
Кстати, я очень разочаровываю некоторых людей, ищущих со мной отдельного общения. Они, бывает, зовут меня в поездки на Афон или в Иерусалим, оплачивают мне дорогу. И надеются, что по дороге я буду читать пропущенные ими мои лекции.
Но в частной обстановке сам я никогда не заговариваю первым на религиозные темы. Спросят — отвечаю. А про религию пусть другие инициируют разговор; я с этим навязываться не умею. Не могу этот барьер переступить. И сам не столько повествую, сколько расспрашиваю - о местной жизни и истории.
Хотя и знаю, что некоторые люди потом про меня думают: «Он на самом деле по жизни атеист. Совершенно ничего о религии за обедом не говорит».

Рассказ двенадцатый, Зачем миссионеру скутер
Впрочем, точно помню, что однажды своему попутчику смог помочь. Это было прошлым летом, когда я снял девушку с помощью скутера.
Дело было у Кремля, на Большом Каменном мосту. Там для пешеходов очень неудобное место: до метро далеко, остановок автобусов нет. И вот я вижу - бедная девчонка куда-то бежит на своих каблучках, опаздывает.
Я притормозил: «Девушка, садитесь», - и она согласилась. Я ее и подвёз до Театральной площади, она, оказывается, на какой-то митинг торопилась.
Так что с помощью скутера хотя бы одно доброе дело удалось сделать. Правда, никакой миссионерской беседы даже при желании бы не вышло — мотор ревет, а девушка у меня за спиной.

Вместо эпилога: чего не хватает миссионеру?
-Отец Андрей, чего вам пока не удалось за полвека жизни?
- Во-первых, пока не удалось похудеть. И это главная и летальная проблема в моей жизни.
Во-вторых (это уже из области «псевдо-выборов») - не удалось стать серьезным учёным. Но тут надо было выбирать: или миссионерство, или какая-то кабинетная работа. Я не жалею, что жизнь меня наставила на первый путь, потому что вижу: настоящих, хороших, кабинетных учёных у нас в Церкви стало больше за эти 20 лет. А вот аналогичного роста числа и качества миссионеров не наблюдается… Наверное, если бы я стал ученым, занялся бы историей Церкви: мне нравится ее нелинейность и многообразие.
В-третьих, ещё одна моя глобальная мечта не осуществилась. В начале 90-х годов, впервые побывав в Германии, я гостил во Франкфурте в семье главного художника театра Эрмитаж. Деревенский дом, буквально под окном коровы пасутся — а он работает на московский театр, делает на компьютере какие-то эскизы, и посылает по интернету. И я понял: вот это моя мечта – деревенский домик с интернетом.

-Многие миссионеры об этом мечтают.
-Кстати, я считаю, что миссия через интернет – это идеальное монашеское послушание.

-А как же сопутствующие искушения: троллинг, потоки мата?
-Для монаха это повод помолиться о тех, кто его злословит. Это всё удобрение. Латинские отцы любили напоминать, что слово humilitas (смирение) однокоренное со словом гумус - перегной. Земля принимает на себя помои, а взращивает новые цветы. Вот так и душа христианина принимает поношение, а взращивает мудрость. А интернет-монах мог бы, не выходя из кельи, вести переписку, и на каком-нибудь форуме защищать честь церкви.

- А как?
- Всяко. Но порой с монашеским смирением признаваясь, что и мои носки могут дурно пахнуть. Защита Церкви не означает тотальной апологии ее жизни, быта и истории (в отличие от ее Веры). Защита может быть покаянной. Для христианина покаяние не есть что-то постыдное...

- Сейчас еще остались миссионеры в Русской Церкви?
- Есть такой священник Игорь Крапачев. Он, поехав в горный Алтай, изучил шорский язык и обычаи алтайцев, жил с ними несколько лет. Вот это — настоящее миссионерство. Жаль, что пресса не заметила его подвиг…
Издалека вызывает мое уважение решение игумена Агафангела (Белых) поехать служить в Тикси...
У меня же желания решительного пространственно-культурно-бытового разрыва не было. Я всегда был ориентирован на публику городскую и образованную – «племя советской интеллигенции». Потому что и здесь работы выше головы. Так я понимаю слова Апостола Павла: «Не заботящийся о домашних хуже язычника».

-Отец Андрей, скажите, вы, как церковный человек, счастливый?
- Думаю, что да. По крайней мере, если мне кажется, что это не так, я представляю себе многотысячный список батюшек, которые мне завидуют.

- Что в дьяконе может вызывать зависть священника?
- Среди слагаемых моего счастья есть реалии, доступные любому человеку – вот внучки вокруг бегают, а старшая на днях шепнула: «деда, я по тебе всю жизнь скучала!»…
Есть слагаемые счастья, доступные только клирикам - возможность церковного служения.
Дьякону же священники обычно завидуют как безответственному человеку: он ни за что не отвечает, не исповедует, не проповедует, не настоятельствует. Просто молится на радость себе и людям. У дьякона ниже церковный и социальный статус, меньше доход. Но зато у него больше свободы. Вечный выбор. И обычно имеющий одно завидует другому.
О сложных отношениях свободы и доходов говорит старое пикирование между Диогеном и философом Аристиппом. Аристипп, наживший состояние, восхваляя царя, увидел, как Диоген промывает чечевицу, и сказал: «Если бы ты прославлял царя, тебе не пришлось бы питаться чечевицей!» На что Диоген возразил: «Если бы ты научился питаться чечевицей, то тебе не пришлось бы прославлять царя!».
Нет, я не бомж и не питаюсь чечевицей. Определенная жизненная и финансовая независимость у меня есть. Есть убеждение в том, что Бог меня еще зачем-то терпит, а, значит, не выдаст. Все это вкупе с отсутствием карьерных планов дает мне очень важную свободу: я могу не аплодировать вместе с залом. Вам разве еще не завидно?

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив