О народном монархизме

krylov — 25.03.2010 Читаю я тут историческое сочинение Лукина «Народные представления о власти и государстве в России XVII века».

Читая учебники по русской истории и особенно с исторические романы на русскую тему, хочется волком выть – такой гнилой капустой несёт, таким безнадёжным унынием, мерзотиной, скотством, паскудством. Дрянь страна, дрянь народ, рабы и падлы, падлы и рабы, уроды, срань, испоконно в зле да шёпоте под иконами в чёрной копоти. Как, ну я не знаю, акунинский «Алтын-Толобас» - и понимаешь вроде умом, что человек специально какашку лепил и в русских кидал, но ведь думаешь – метко ведь кинул, «мы такие».

А вот когда начинаешь ознакоммляться со сколько-нибудь специальными источниками, картинка поворачивается ну очччень сильно. Выясняются подробности, которые меняют дело, причём до того, что только охаешь: ну да, ведь правильно, так и должно было быть, мог бы и догадаться. И тоскливое – «суки, как же передёргивают».

Ну например. Есть такая традиционная до оскомины тема – русский народный монархизм. Дескать, русские – рабы по природе, и в силу рабской своей натуры ужасно обожали своего царя, на него молились как на бога, и вообще всячески ползали на брюхе. Даже иностранцы писали: мол, московиты сами себя называют рабами и холопами своего царя. Ну просто сиамцы какие-то, тьфу.

И вот читаю я на эту тему. Про народные представления о власти, особенно о царской. Причём автор книжки сам разделяет такое воззрение, по нему и работает. Видит, что нитки торчат – но другой гипотезы у него нет. Как же, «сакральный царь» и всё такое.

Между тем, натуральные высказывания – а Лукин работал ни с чем-нибудь, а со следственными делами по противугосударственным разговорчикам («непригожими речами») – демонстрируют совсем другую картинку. Кстати, совершенно понятную.

Она, в общем, такова. По мнению народному – XVII, повторюсь, века – главной обязанностью царя является защита народа от наездов «сильненьких людей». Царь должен покрывать подданных. Или, как мы скажем сейчас, КРЫШЕВАТЬ.

Откуда вообще берутся «сильненькие», народ не особенно задумывался. Точнее, думал так, что «сильные» заводятся сами по себе в любой луже, и никакой санкции сверху для этого не требуется. Нажрал мужик много, руки цепкие, наглый – вот, глядишь, и возвысился над прочими, и тут же начал теснить, обижать. Это так всегда. А чтобы жизнь под «сильненькими» была сколько-нибудь сносный, сильненькие должны хоть кого-то бояться. Таких инстанций всего две – Бог да царь. Правда, до Бога высоко, а до царя далеко, но не так далеко, как до Бога, и реально надеяться можно только на царя. У которого работа от Бога поставлена – давать сильненьким укорот. И смотрели на него как на гаранта… ну не Конституции, но хоть какого-то НЕБЕСПРЕДЕЛА.

Кстати, того же ждали от сил небесных. Представление о «царском покрове Богородице» над Россией – явно из той же оперы.

Но вернёмся к фигуре царя. Из подобного представления о царских обязанностях вытекает целый ряд следствий, иногда неожиданных.

Например, народ был уверен, что каждый обиженный имеет право обратиться к Царю, чтобы тот его защитил. Обратиться лично или хотя бы с челобитной, но – сразу к Царю. При этом не предполагалось даже, что защищать он будет «по справедливости». Идеальный царь «милостив», то есть отмажет от наезда в любом случае. Хороший, годный царь разберётся по каким-то своим понятиям (народ знал, что законов не знает, законы у царя и у сильных), но явить некоторое снисхождение он должен. Правда, царь мог и наказать без особой вины, но это тоже было, в общем, понятно.

Далее, главной добродетелью царя должен был быть страх, внушаемый «сильненьким». Государь, не способный «излить царёву грозу» на какого-нибудь боярского сына – не гуманист, а плохой, негодный царь. При этом опять же – чем больше царь бьёт «сильненьких» (неважно, виноваты они или нет – народ того не разбирал и считал, что разборка по понятиям не его ума дело), тем больше он демонстрирует свои царёвы качества. Раз бьёт сильненьких – знать, простых людей защищает. Правда, недовольными оставались люди тех, кого били, и недовольство распространяли довольно быстро. Отсюда и амбивалентное отношение к тем государям, которые были особенно скоры на царский гнев. «С одной стороны оно, конечно, царю виднее, а с другой – Федька-ключник сказал, что не по закону царь болярина Степана Пантелеевича ободрал да побил, да Федька не вор, напраслины не скажет… что ж выходит-то?» Выходил когнитивный диссонанс. Каковой проявился в полный рост, скажем, в народном отношении к Ивану Грозному, монарху в одном смысле популярному, в другом - совсем даже нет.

Далее. Формула «я холоп царёв» (а то и «раб царёв»), столь смущающая современных исследователей (ну как же, какое унижение, какие рабы) означала во всех случаях – «не тронь меня, я человек царский». Обычно говорилось это в случае наезда со стороны какого-нибудь «сильненького». И в полной форме звучало это примерно так – «я человек Божий да царёв, царя да Бога боюсь, а тебя, пёсьего сына, не боюсь». Угроза в большинстве случаев была тщетной и кончалась плохо – но ведь когда-то и работала.

Соответственно, и распространённейший флюродрос «барину» со стороны какого-нибудь мелкого холуя исполнялся так – «не надо мне царя-государя, у меня един царь-государь болярин Дорофей Дормидонтович, на ево одного надеюся, ево однова боюся, в ём весь мне свет положон».

И, конечно, «сакрализации монарха в народном сознании» не было. Например, ожидаемого выражения «царь – земной Бог» (которое при любой «сакрализации» абсолютно неизбежно) в источниках не встречается. Зато зафиксировано выражение «земной царь» - в смысле, «этот, наш», а не Царь Небесный. То есть Бога с царём сравнивали, а вот царя с Богом – нет.

) потом продолжу, спать (

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив