О душе животных - Человек нарекает имена

farisaios — 23.09.2015
Наречение имен животным. Болгария, XVII в.

Оглавление.
«И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт.2:20).

Прежде чем мы приступим к размышлению над событиями, описываемыми этим стихом книги Бытия, давайте вспомним о том, что с феноменом наименования мы уже встречались в Шестодневе чуть ранее: «назвал Бог свет днем, а тьму ночью» (Быт.1:5), «назвал Бог твердь небом» (Быт.1:8), «назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями» (Быт.1:10). Безусловно, именование Богом чего-либо является одним из антропоморфизмов Св. Писания. При его исследовании блаж. Августин приходит к выводу, что под наименованием подразумевается «реальное действие Божие и пытается понять, в чем оно состояло»[1]: «А с какою продолжительностью могло совершиться действие, которым Бог назвал свет днём, а тьму ночью?»[2]. Чуть ниже, в этой главе, мы раскроем библейский аспект наречения имени, поясним в чем состояло Божественное действие. Пока лишь отметим для себя то, что Бог называет лишь стихии неодушевленные. При творении животного мира мы уже не встречаем соответствующего божественного действия. Как нам думается, это связано с тем, что Бог промыслительно оставляет эту функцию человеку, которому предстояло появиться в шестой день творения. Что, собственно, человек и осуществляет.


Что же это были за имена, которыми нарекает человек животных? Каковы последствия наречения имен? Наиболее распространенное толкование процесса наречения имен животных человеком говорит о том, что человеку было доступно понимание сущности животных. В назывании животных человек как бы выразил сущность различных пород животных. «В тот день все животные получили от Адама наименования свои по родам»[3]. Утрируя можно сказать, что в момент наречения животных Адам назвал зайчиков зайчиками, белочек белочками, а синичек синичками. «Подумай о том какая нужна была мудрость, чтобы дать имена стольким породам птиц, гадов, зверей, скотов и прочих бессловесных, ручных, диких, живущих в водах, происшедших из земли, — всем им дать имена и притом имена собственные и соответствующие каждой породе. «Всяко, — сказано, — «еже нарече Адам, сие имя ему». Видишь полноту власти? Видишь силу господства? Подумай между прочим и о том, что и львы, и леопарды, ехидны, и скорпионы, и змеи, и все другие, еще более свирепые, животные, пришли к Адаму, как к господину, со всею покорностию, чтобы получить от него имена, и Адам ни одного из этих зверей не устрашился… Наречение имен ясно показывает вам, что и звери, подобно домашним животным, признавали и свое рабство и господство человека. Имена те, которые нарек им Адам, остаются доселе: Бог так утвердил их для того, чтобы мы и помнили постоянно о чести, которую человек получил от Господа всяческих, приняв под свою власть животных, и причину отнятия (этой чести) приписывали самому человеку, который через грех утратил власть свою»[4]. Святитель Иоанн Златоуст, как мы видим, подходит к пониманию процесса наречения имен Адамом со всей прямотой Антиохийской школы экзегезы, проецируя на библейские события знакомый из обыденной жизни уклад вещей. Аналогичный подход использует другой антиохиец преподобный Ефрем: «Слова: «приведе я ко Адаму», — показывают мудрость Адама и мир, какой был между животными и человеком, пока человек не преступил заповеди. Они собрались к человеку, как к исполненному любви пастырю, без страха; по родам и видам проходили перед ним стадами, не боясь его, не трепеща друг друга. Впереди шло стадо животных вредоносных, за ним без страха следовали ряды животных безвредных. Так Адам, прияв власть над землей, соделался владыкой всего в тот же день, в который приял благословение. Творческое Слово стало делом, и благословение, действительно, исполнилось: человек в тот же день соделан владыкой всего сущего, хотя сам вскоре явился непокорным Господу всяческих. Бог дал человеку не только обещанное над всем владычество, но присовокупил и наречение имен, которого не обещал. Если же Бог даровал человеку более обетованного, то отказал ли бы ему в обещанном, если бы человек не согрешил?»[5]. Если святитель Иоанн описывает животных в привычных нам современных категориях – наделенных свирепостью, способных напугать простого человека, но не Адама. Присутствие Адама укрощает природную свирепость животных, что позволяет им находиться вместе в одном месте возле человека. Святой Ефрем в умилительной картине наречения имен лишь разделяет животных на вредоносных и безвредных. Преподобный отец как бы наделяет животный мир, современный праотцу Адама, возвышенными нравственными качествами, поэтому и не видим мы страха и трепета. Вместо простой покорности уже кротость паствы любвеобильного пастыря. «Подход сирийских богословов был взлётом веры в Писание, веры в подлинность библейского Откровения. Но используя лишь обыденные и очевидные образы, совсем непросто… составить непротиворечивую в деталях картину Творения. Тем более, что естественнонаучные представления того времени были подчас далеки от действительных реалий»[6]. Подобно святителю Иоанну Златоусту преподобный Ефрем Сирин проецирует на библейские события привычный жизненный опыт. Так Адам наделяется способностями, свойственными для среднестатистического человека. «Не невозможно человеку изобрести немногие имена и сохранить их в памяти, но превышает силы человеческого естества и трудно для него в один час изобрести тысячи имен, и последним из именуемых не дать имени первых. Человек мог дать многие имена многим родам гадов, зверей, скотов и птиц, но не наречь один род именем другого есть уже дело Божие, а если это сделано человеком, то сие дано ему от Бога»[7]. Божественная помощь лишь помогает преодолеть «естественную» ограниченность человеческой памяти Адама.

При понимании наречения имен как наименовании видов животных от нашего внимания ускользает тот факт, что имя это не только идентификатор класса или категории вещей, или даже определенной вещи в некотором заданном контексте, но и уникальный[8], персональный, ипостасный для людей или животных идентификатор. «И у людей есть обычай полагать знак своей власти в том, что они, купив себе рабов, переменяют им имена. Так и Бог заставляет Адама, как владыку, дать имена всем бессловесным»[9]. Отметим для себя, что и наречение личных имен могло иметь место в Эдеме. Если Бог помог Адаму запомнить «многие имена многим родам гадов, зверей, скотов и птиц», то при наречении персональных имен, думается, Бог Адама бы не оставил.

То, что Адаму было доступно понимание сущности животных не поддается сомнению. «Создавая человека по образу Царя веков, "имеющего в Себе ведение о природе и сущности всех вещей", и поставив его, словами прп. Никиты Стифата, "царем творения", Бог дал ему "иметь в себе не силу только все познавать, но и то, из чего все созданное составлено", логосы всех тварных естеств [Св. Никита Стифат. Сотница 3-я, 10, PG 120, 957D-980A; Русское Добротолюбие. Т. 5, М., 1900. С. 147.]»[10]. В древности имя или название носили не роль некоего «ярлыка» для обозначения предмета или явления, но были тесно связаны с сущностью обозначаемых вещей. «Для нас название чего-либо или имя кого-либо являются не более, чем символическим обозначением, более или менее благозвучным. Мы давно не понимаем значений слов, используемых для названий и имён. По-иному было в древности, и это отражено в Библии. В те времена название места, вещи или живого существа производилось с учётом важных свойств называемого. Название строилось, как правило, по принципу уподобления или связи с известными вещами или свойствами. Названием стремились выразить главные свойства вещи, как бы её сущность»[11].

Вместе с тем, при более подробном рассуждении о процессе наречения имен, возникает ряд вопросов.

Зачем Адаму было отождествлять сущность животных с неким набором звуков, неким понятием, которым называют кого-либо или что-либо? Мы уже сказали, что Адаму действительно было доступно понимание природы (сущности) животных. Однако, необходимо заметить, что абсолютно выразить сущность вещи, «смысл данной вещи, то, что она есть сама по себе, в отличие от всех др. вещей и в отличие от изменчивых состоянии вещи под влиянием тех или иных обстоятельств»[12] одним или несколькими словами невозможно, ведь «под сущностью мы понимаем смысл, значение, ответ на вопрос "Что это такое?"… Сущность… можно назвать и смыслом, значением, идеей»[13]. Для понимания сущности чего-либо человеку необходимо личное взаимодействие с объектом познания. Только после взаимодействия с каким-либо объектом человек понимает, что «если нам нужна, напр., сущность дома, то она будет заключаться в том, что это есть сооружение, предназначенное для защиты человека от атмосферных явлений. Если нам нужна сущность сапога, то она есть кожа, обработанная так, чтобы служить человеку для защиты ног от холода и ушибов. И т.д.»[14]. Для человека никогда не видевшего дом, сколько не говори: «рус.: дом», «англ.: home», «араб.: منزل», «испан.: casa», «китай.: 家», «франц.: maison»[15], сущность дома останется недоступной. Оперируя в своем мышлении сущностями предметов или событий, мы оперируем скорее образами, чем названиями или именами. Именование предметов нам необходимо для упрощения коммуникации. Чтобы, обращаясь к другому человеку, не говорить каждый раз «сооружение, предназначенное для защиты человека от атмосферных явлений», мы просто говорим другому человеку «дом», чего вполне достаточно для передачи общего смысла. При этом мы подразумеваем, что наш собеседник уже имеет личный опыт познания сущности того предмета, о котором мы ему хотим рассказать и владеет языком, на котором мы хотим что-то рассказать. Мы так же понимаем, что если мы хотим более конкретизировать объект беседы, то наименование предмета будет более персонифицированным – «дом – высотка», «дом типа коттедж». Или даже персонально – «дом Павлова».

Таким образом, наименование чего-либо является не средством познания или постижения, а результатом уже совершенного человеком познания.

И еще более важный вопрос – для кого необходимо было это наречение? Предположить, что через наречение имен человеком, Бог, как наблюдатель, мог «увидеть» сущность животных – абсурдно. «Название для всеведущего Существа, всегда знающего любую вещь как до момента её возникновения, так и до конца её существования, не представляет для Него Самого какого-либо смысла»[16]. Знал ли Бог, что Адаму известна природа животных – без сомнения, знал ли Адам, что Богу известна природа животных – тоже без сомнения. Необходимо ли было Адаму как-то обозначать виды животных для общения с Богом (вспомним, что никаких людей возле Адама еще не было)? Очень сомнительно. В идеале общение человека с Богом происходит не в рассудочно-словесной форме, а в умно-сердечной (вспомним безмолвие исихастов). Сложно предположить, что безгрешный человек, каким был Адам, для общения с Богом использовал слова, пусть даже глубоко отражающие суть вещей. Даже словесное имя своей жене «Ева» Адам дал только после грехопадения, когда человеческая природа претерпела искажение, и понадобилось рассудочное закрепление за именами сущности, обозначаемых ими понятий: «И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих» (Быт.3:20). В Септуагинте: kaÜ ¤k‹lesen Adam tò önoma t°w gunaikòw aétoè Zv®, ÷ti aìth m®thr p‹ntvn tÇn zÅntvn («И назвал Адам имя жены его Жизнь, потому что эта мать всех живущих»).

Таким образом, наречение имен для коммуникации «человек-Бог» было ненужно. Не нужно было наречение имен для коммуникации «человек-человек». Ведь Адам был один. Более того, именно в результате наречения имен выяснилось, что у Адама нет помощника «подобного ему» (для наречения).

Однако наречь имена человеку было необходимо. Как уже было сказано, наречение произошло «в рамках» выполнение заповеди о владычестве. Без наречения имен заповедь о владычестве в полноте не могла быть исполнена. Именно поэтому Бог лишь наблюдает за процессом, подразумевая, что Адам знает, что делать и умеет это делать. Адам не мог не назвать имена животным. Но для кого он это сделал, если ни Богу, ни Адаму, ни другому человеку это объективно было не нужно? Остается сделать необычное предположение о том, что наречение было нужно для животных, ведь «есть еще один важный аспект называния в библейской традиции: «Вещь окончательно обретает своё бытие лишь тогда, когда ей дается нестоящее имя («день», а не просто «свет»; «ночь», а не просто «тьма»; «небо», а не просто «свод»; «земля», а не просто «суша»; «моря», а не просто «собравшиеся воды»)»[17]. Характерно в этом смысле наречение имён животных – Быт. 2:20. Это может быть объяснено тем, что мало создать какую-то вещь: нужно ещё обеспечить возможность её бытия в настоящем и будущем в связи с другими окружающими её вещами и живыми существами, ранее созданными и теми, которые еще будут созданы… Итак, название Богом вещи или явления – это не только информация, но и промыслительное действие, «обеспечивающее на существование» в настоящем и будущем. Это «право» может дать только суд Бога, Который осуществил его «излиянием» на материальный мир «логосов суда»»[18]. По аналогии можно предположить, что название Адамом животных – это не только информация, но и промыслительное действие, обеспечивающее существование. «Благодаря этому служению (которое проявилось, например, в наречении имен) животные и не подпадали под свойственное всему сотворенному изменение вплоть до уничтожения. Если бы Адам и Ева победили искушение и чрез то стали непоколебимы в добре, тогда и животные также чрез них достигли бы окончательной неуничтожимости»[19]. Еще блаженный Феодорит Кирский описал каким образом происходит дарование Богом «неуничтожимости» животным посредством человека: «Иной же найдет в человеческой душе и другое еще более точное подобие, потому что имеет она в себе и разумную и жизненную силу. Ум рождает слово, с словом же исходить дух, не рождаемый, подобно слову, но всегда сопровождающий слово, исходящий вместе с рождаемым словом. Впрочем, в человеке это бывает только как в образе, а потому и слово и дух не самодеятельны»[20].

Необходимо сказать несколько слов и о «технологии» наречения имен. Как мы уже говорили выше, наречение имени или наименование чего-либо в знакомом нам из жизни опыте сопровождается присвоением определенному объекту некоей словоформы. Присвоение же имени в словесной форме необходимо для коммуникации. Если Адам имел собеседником лишь Бога, с которым общался посредством ума и сердца, то возникает вопрос – а использовал ли Адам речевой аппарат, подобно нам? Или же общение человека с окружающими (сначала Богом, потом Евой) носило словесную, но не речевую форму? Есть такое устойчивое выражение – «понимают друг друга без слов», которое характеризует взаимоотношение очень близких людей, которым для понимания друг друга не обязательно пользоваться речевым аппаратом. Слова при таком общении имеют не форму сочетания звуков, а сердечно-душевных образов. Вообще библейское слово выходит далеко за рамки исключительно лингвистики. Чтобы не давать повод суесловам, сразу скажем, что такое общение не является формой телепатии или гипноза.

В связи с предположением о том, что общение прародителей носило словесную, но неречевую форму, наименование Адамом своей жены словесным именем «Ева» после грехопадения (см. Быт.3:20) как бы подчеркивает, что между мужем и женой, пораженными грехом, пролегла тень сердечного непонимания.

Если допустить, что наше предположение о неречевом общении прародителей верно, мы можем избежать подобного колебания в понимании общения Евы со змеем: «змий говорил, и то было или свойственное змию шипение, которое понимал Адам, или в змие говорил сатана, или змий по собственному умышлению испросил себе дар слова, или сатана испросил Бога дать этот дар слова змию на время»[21]. Ведь можно предположить, что человек мог воспринимать душевно-сердечные образы и от зверей. Кстати, и сейчас некоторые владельцы животных, у которых завязалось тесное общение со своими питомцами, могут понимать их без слов. Безусловно, нельзя возвести бессловесных в разряд словесных. Словесность человека является следствием присутствия в нем Божественного образа. Все душевно-сердечные образы зверей не выходят за рамки телесных инстинктов. Именно поэтому беседа змея с Евой посвящена красивому виду и приятному вкусу. Змею не обязательно было шипеть или произносить звуки человеческим голосом. Сатана, используя змея как орудие искушения, мог общаться с Евой сердечно-душевным образом. Еще раз подчеркнем, что это не телепатия, внушение или гипноз, являющиеся по нашему мнению греховным искажением той первозданной способности словесного, но неречевого общения людей. «Тогда язык совпадал с самой сущностью вещей, и этот невозвратно утраченный райский язык обретают вновь не изыскатели оккультизма, а только те «милостивые сердца», о которых говорит Исаак Сирин, те сердца, «которые пламенеют любовью ко всему тварному миру... к птицам, к зверям, ко всей твари». И дикие животные мирно живут около святых, как в то время, когда Адам давал им имена»[22].

«То, что эмпирическая наука называет "человеческим естеством", в библейском и святоотеческом понимании есть уже позднейшее естество, состояние, вошедшее в силу после падения, а не первозданная, подлинная человеческая природа: "Поскольку только жизнь, устроенная по подобию божественной, поистине подобает человеку и находится в согласии с его природой" [Св. Григорий Нисский. Толкование на Экклесиаста 1, PG 44, 624B.]»[23].

Получив после грехопадения грубые кожаные ризы, словесное общение человека переходит в грубую рассудочно-речевую форму. «Важно понять, что душевные силы и сами стали "плотью" наряду с телесными. Их, вместе с телом, свт. Григорий называет "завесой сердца, то есть плотью,... плотским одеянием ветхого человека"… [Свт. Григорий Нисский. О девстве, 12, PG 46, 376B.]»[24]. Уместно сделать небольшое отступление. Давно известен лингвистический парадокс, связанный с тем, что все без исключения древние языки сложнее современных. «Мы вроде знаем из диалектики, что развитие идет от низкого к высокому, от простого к сложному. А в языке почему-то все наоборот! Все языки без исключений развиваются от сложного к примитивному. Древние языки - латынь, древнерусский, санскрит - значительно сложнее современных версий (итальянский, русский, хинди). Казалось бы, интересы древних людей должны были сводиться к тому чтоб пожрать, выжить, размножиться. Так зачем им тогда очень сложные языки? Обладающие огромным количеством временных форм и падежей? В санскрите есть, например, такая форма: «Я бы хотел, чтоб ты это сделал, при условии, чтоб это не противоречило Божественным установлениям». Это форма глагола такая, это все одним словом выражается! И вот в древности люди это не то что писали, а говорили! Значит, им это для чего-то надо было!»[25]. Одной из теорий, объясняющих этот парадокс, как ни удивительно, является теория большого языкового взрыва. «По одной из теорий, язык возник практически моментально. Наблюдался своеобразный лингвистический Большой Взрыв, сходный с тем, что породил Вселенную»[26]. Множество сторонников теории придерживается материалистических взглядов на происхождение мира, поэтому неудачно пытаются объяснить возникновение языков из некоего хаоса. Но, если предположить, что общение человека до грехопадения (большого духовно-нравственного взрыва) происходило в душевно-сердечной форме, после грехопадения с получением кожаных риз резко огрубело, а после рассеяния языков (см. Быт.11:8) получило разнообразие форм, то становится понятным постепенная примитивизация языков во времени, сопровождающая секуляризацию общества. Если бы Господь по Своей милости не набросил кожаные ризы на форму общения людей, останься во всей полноте возможность знать настоящее душевное стремление собеседника, на сколько бы трагичной была бы история человечества, плененного грехом.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив