О блокаде, эмоциональной тупости и тягучей пошлости

В многочисленных публикациях о блокаде много политических оценок. Сволочи-коммунисты не пожалели людей – не сдали город. Не обеспечили продовольствием. Или наоборот – правильно всё наши сделали: все для фронта и победы, а живая сила она на то и живая, чтобы на войне становиться неживой.

И вообще-то эти разговоры не сегодня начались. Антисоветчикам (я сам из их числа) всегда хотелось обвинять коммунистических вождей, благо, недостатка в том, в чем этих самых вождей можно (и нужно) обвинять, не было. А коммунистам с их презрением к отдельной человеческой жизни вообще было непонятно, о чем здесь говорить: какая разница, сколько погибло – сколько надо, столько и погибло.

Так что в сегодняшних пикировках ничего нового нет. Кроме, пожалуй, одного.

Что антисоветчики, что коммунисты в старые добрые времена («добрые» – это в буквальном смысле) одинаково смахивали слезы на Пискаревке и одинаково пытались проглотить комок в горле, когда читали дневник Тани Савичевой. И когда читали дневник Анны Франк, к слову, тоже одинаково боролись с этим самым комком. Сегодняшним же читателям, да и сегодняшним писателям этот комок в орле не знаком.

Конечно, войну в целом и любой ее эпизод можно изучать с разных точек зрения. Естественно, задавать вопросы о том, что было БЫ, если БЫ, серьезный человек не станет. Но и без этого есть немало ракурсов, в которых можно рассматривать и светлые, и темные стороны войны. Но наше знание истории войны никогда не будет сколько-нибудь объемным, если мы не сумеем представить себе, а для этого хоть чуть-чуть пережить сами, чувства ее участников: генералов, добровольцев, дезертиров, героев, предателей, пленных, карателей... И конечно – жертв блокады. Хотели ли они сдачи города? Что они вообще чувствали в обледеневшем голодном городе? Как преодолевали себя? Как умирали? Как выживали?

Только пережив то, что пережили ленинградцы, пусть и в миллион раз ослабленной форме художественного переживания, мы могли бы даже не то что правильно говорить о блокаде, но хотя бы просто правильно молчать. И разговор у нас был бы тогда не таким пусто-бездушным, каким пусто-бездушием поражают в массе своей публикации, посвященные этому информационному поводу.

Но в том-то и беда, что способность к такому переживанию сегодня у нас атрофировалась. Не чувствуем, не можем мы почувствать чужой боли. И чужого подвига, а любой подвиг – это всегда преодоление себя, тоже пережить мы не можем. Не в состоянии. У многих из тех, кто постарше, эта способность куда-то делась. А у ногих, тех то помоложе, и не сформировалась никогда.

И поэтому разговоры наши о блокаде отдают этой тягучей, все обволакивающей пошлостью.