Ностальгия

Одну из бабулек звали Хоббитом. Нет, на самом деле она была Галина Ивановна, но почему-то каждый, кто на Галину Ивановну глядел, обязательно думал про себя: "Хоббит". Так и повелось. Даже начальник ее так звал. Вторая была Пална. Опять же Галина. Она тоже хотела звать Ивановну по отчеству, а не по имени, но и кличка Хоббит ей страшно нравилась. Поэтому скоро Пална начала звать Ивановну ХоббИтовной. Третья была батичка Юрьевна, самая молодая из тусовки, еще до пятидесяти. И помимо этой охуенной компании были еще мы с Виталием, примерно ровесники – верстаки-плоттерщики. Ну а лучшим временем на работе был, конечно, обед. К обеду бабки готовились основательно: могли наварить борща с уткой, щей, нажарить блинов или барабульки. По осени вся слива с их дач тоже оказывалась на работе. Тогда мы ставили сливовую наливку прямо в гладилке. "Чем это пахнет?" – спрашивал шеф. "Это краска так воняет, краска!" – не моргнув глазом лгала Юрьевна. У Юрьевны за ножкой персонального стула всегда пряталась чекушка разведенного технического спирта, которую она то и дело поднимала на стол и плескала себе писят. "Ничего, хороший спирт, – говорила Юрьевна. – Зрение он правда садит, но мне-то уж чего". Хоббитовна питалась отдельно. Она позже всех пришла в коллектив и была прижимистая. Поэтому Пална, едва завидев Хоббита в кухне, тут же прятала сахарницу и шепотом в сотый раз рассказывала, как нагло и с криком "Песку мне!" Хоббитовна покушалась на чужой сахар.
Каждый обед начинался с дифдиагноза. Обсуждались все имеющиеся и подозреваемые болезни, после чего разговор плавно перетекал к похоронам. Однажды целых два перерыва про похороны не было сказано ни слова. Тогда я отметила:
– Что-то скучно с вами стало, дамы.
Минуты две все молчали. Не тягостно, нет. Задумчиво. Пална глядела в стол, Хоббит флегматично скребла вилкой сковородку. А потом Юрьевна совершенно буднично сказала:
– Когда моя свекровь собралась помирать, то строго-настрого наказала: "Нипочем не хороните меня в платке. Только чепец!". Сшила себе чепец и положила в смёртное его.
Публика с горящими глазами смотрела на Юрьевну, а та выпила и принялась закусывать, полагая свой рассказ оконченным. Не выдержала Пална.
– И чо? – спросила она.
– Ну и ничо она такая в гробу лежала. В чепце. Симпатично так было.
Пална просияла и вынула из ящика бандану с черепом.
– Ну и меня тогда не в платке, а вот в этом.
– Вы бы не шутили про похороны, – подала обиженный голос Хоббитовна. – Это сейчас столько стоит, что и умирать не захочешь.
Когда Юрьевну начинала бесить Хоббитовна, она применяла проверенное оружие.
– Мой папа никогда не ел огурцы, – говорила она. Иногда Хоббит успевала скрыться даже до того, как Юрьевна заканчивала фразу: – Говорил, что они пахнут спермой!
После этого волшебного слова Хоббита уносило, точно ураганом. Никто не знал, почему она так реагирует, а спросить было невозможно – слово "сперма" она не переносила точно так же, как папа Юрьевны – огурцы.
Иногда, очень редко, к обеду попадала и курьерша - семидесятипятилетняя Петровна. У нее было свое амплуа.
– Да, я смело и гордо захожу в секс-шопы, – хвасталась она. – Что, говорю я им, какие у вас тут новшества?
Если была Петровна, то Хоббит по таким дням не обедала.
И сейчас я нет-нет да и вспомню эти ламповые времена. А то и захожу в гости. И те, кто остались, кричат: "Нюрка!" – и лезут обниматься.
И хоть это и не была работа мечты, а вспоминаю я почему-то чаще всего именно её. Спустя 10 лет.
|
</> |