Николай Головин: я горел в танке.
seva1 — 28.01.2023
Ветеран Великой Отечественной войны, танкист Николай
Головин, дошедший до Праги и сменивший за войну семь танков - о
бандеровцах, освобождении Праги и том, что увидели в концлагере
Майданек.
Родился я в Крыму, в Керчи. Отец во время войны погиб под
Перекопом. А мать… бомба попала в дом, даже могилки не осталось.
Сестру после гибели мамы забрали в детдом. А я… я в то время
воевал.
Школу после войны оканчивал, два старших класса доучивался. А в
40-м до войны успел поучиться в ремесленном училище. Учился и на
заводе имени Войкова проходил практику. А когда немцы напали, наше
ремесленное училище эвакуировали и заодно забрали нас всех.
Увезли на Урал, в город Серов. Там окончил училище, там работал
на заводе до 1943 года. В мае на Урале начали формировать
добровольческий танковый корпус. Брали добровольцев из Челябинска,
Свердловска и Перми. Мы вчетвером посоветовались и решили тоже
пойти добровольцами. Нам казалось, танк – это здорово. Помню, дядя
Митя, муж маминой сестры, генерал-майор как приедет – такая
красивая черная форма. Бывало, спрашивает нас: «Будете танкистами?»
– «Будем, будем!» А ведь могли бы на фронт и не ходить, мы ж имели
бронь.
В военкомат пришли, а нас троих комиссия не приняла. Во-первых,
несовершеннолетние, во-вторых, физически слабые. А у меня еще и
рост метр шестьдесят девять с кепкой. Один военный в комиссии, явно
на излечении после фронта, спрашивает меня: «И ты хочешь быть
танкистом?» – «Да, хочу и буду!» – «Как будешь?» – «Генерала
Кравченко знаете? Это мой дядька». Этот военный удивился: «Так я
под его командованием воевал!»
Ну, и мы после этого разговора отправились в Свердловск, где я
три месяца учился на командира орудия. Значит, стоит настоящая
башня от «тридцатьчетверки», в ней пушка, и мы ползаем по ней -
изучаем. Сначала учили, как все называется. Потом начались учебные
стрельбы. Стрелял я без промаха. Жаль только, стрелять давали очень
редко. А механики в это время водили танк. Кормили в учебке плохо,
борщ дадут – одна вода. С утра подъем ранехонько. Вскочишь и бегом.
Не дай Бог остаться последним – оставят полы мыть…

«Мы атаковали в районе Подволочиска. Там я первый раз
горел. Попал снаряд – всех в танке убило. Из всего экипажа остался
живым я один.
Помню, по броне удар такой, что только треск стоит. Танк
встал, загорелся. С танка прыгал по ветру, как учили, чтоб в дыму
спрятаться. Пистолет в руках. Нос к носу столкнулся с немцем.
Здоровый рыжий детина, автомат на шее висит, руки ко мне тянет.
Наверное, хотел меня в плен взять. Выстрелил ему в грудь, прыгнул
куда-то вбок, побежал»
***
«Я обычно шел вторым, с командиром взвода. А кого первым
пускают – это, считай, смертник, ему первому болванка достается. В
атаку пошли – ляп – первый горит. Ляп – второй готов. Мне уже стало
безразлично – знал, что все равно убьют. В атаку сходили, смотришь
– тот погиб, этот погиб, этот сгорел... люди гибли безбожно.
Похоронная команда пойдет, а там и собирать нечего. Тело
человеческое горит – будь здоров»
***
«Под Львовом с этими стервами познакомились. Сначала вроде
не замечали их. Но потом они ночью у нас разграбили обоз. Заразы,
ведь били и своего, и чужого.
Как-то мы стояли в лесу. Прибегает под утро, часа в четыре,
старик: «Спасите! Налетели бандиты… и детей, и женщин, и стариков –
всех убивают». Ну, командир батальона приказывает: «Берите три
танка». Пошли... а у нас на каждом танке по двенадцать
автоматчиков.
К деревне подходим, автоматчики с брони попадали – стоп
машина! Кричат, показывают, где пулемет. Мы из пушки туда врезали –
«На, сволочь». В деревню заскочили: перебили сволочей, остальные –
в леса. Ведут пацана ко мне – поймали с винтовкой. Говорю: «Стерва.
За что ж ты, говорю, своих-то бьешь?» – «Вони москалям допомагають»
– «Ну вот я москаль, мне восемнадцать лет. Что я тебе плохого
сделал? Тебя ж, гад, от немца освобождаю, два ордена получил». Да
что с ним говорить… автоматчики злые – насмотрелись, чего они в
деревне натворили, «положили» его прямо у танка»
***
«Женщина одна, молодая, двое деток. Спросил ее: «За что ж
они вас-то бьют? Ты ж хохлушка» – «Ой, не говорите, нет от них
жизни. Приходят с леса ночью, забирают всю еду. А мне надо детей
кормить…»
***
«Когда нашу гвардейскую бригаду развернули на Прагу, немцы
их там разделывали как бог черепаху. Чехи ведь тоже американцев
ждали. Говаривали тогда, что Бенеш с американцами договаривался. Мы
через горы к Праге подскочили буквально за пару дней. На третий
день мы уже немцев там трепали.
Комбат первым отправил танк Гончаренко. Тот как к мосту
подскочил, ему «четверка» влепила. Всех ранило, ему голову
оторвало. Потом мы подскочили, врезали им. Они бензиновые, хорошо
горят.
А чехи встречали – у-ух, орут: «Наздар! Наздар!» Цветы
вокруг. Вообще, лучше чехов никто встречал. На танк садились,
помогали по улицам идти»
***
«Моим последним танком «Комсомолец» я сбил 11 штук танков
немцев. Причем нечаянно я сбил одного «королевского» тигра. Немцы
тогда рвались в Берлин, а мы отрезали их. Мы зашли в лес, дорога
такая узкая – не развернешься. Там как раз этот «королевский»
стоял. Он как врежет первому танку – тот в клочки! Господи, мы
вторые идем. Этот кричит: «Давай тридцать градусов». Я сразу стал
башню разворачивать. А сам уже расстояние прикидываешь. Сто
пятьдесят метров! Считай, почти в упор. С перепугу как дал ему...
один снаряд, второй, третий... Ребята потом говорили, даже в пушку
ему попал»
***
«А что они с нашими в лагерях творили! Мы в Майданек
подскочили, насмотрелись. Колючая проволока, вышки кругом. А нам
приказ – не рвать проволоку, потому что там электричество. Так я
сразу по вышке врезал. Потом по столбу – тот разлетелся. Охрана
бежать, автоматчики их лупят. Господи, а эти худые там, что не дай
бог. На танк лезут. Девки подбегают, целуют нас.
***