Незримая империя

antoin — 04.07.2012 Для того, чтобы представить себя королём Испании Филиппом II, вовсе необязательно облачаться в чёрные костюмы, пошитые по моде шестнадцатого века, и отправляться говорить по-кастильски с другими ряжеными чудаками. Гораздо эффективнее будет попробовать вести свою переписку в том же темпе, в каком её вёл этот правитель.

Например, если открывать каждое пришедшее электронное письмо спустя два-три месяца после его получения, а свой ответ отправлять через те же два-три месяца после написания, вы будете общаться с адресатами так же быстро, как Филипп со своими чиновниками, работающими в Брюсселе. (Останется только каждый день работать с письмами и документами с раннего утра до 10 вечера без обеда и ужина, для полного сходства). И ведь эти сроки не предел: изданный Благоразумным Королём указ шёл к вице-королю в Новой Испании как минимум три, а нередко все восемь месяцев. Если Филипп II посылал из Мадрида в Лиму письмо с «Привет, как дела?», то ответ мог прийти через два года. И это всё при условии, что гонца никто не подстерёг на широкой дороге, а корабль миновал штормы и пиратов. Пресловутый «туман войны» по сравнению с этим — жалкая отмазка ограниченных солдафонов. Как шутили в то время, «если бы смерть шла из Испании, нам была бы уготована вечная жизнь». (Учёные подсказывают мне, что "если использовать связь с помощью света, то 2 года на обмен письмами - это империя до кометного облака Оорта :р").

Когда над твоей империей никогда не заходит солнце — это очень круто, но одновременно очень неудобно. По выражению Джеффри Паркера, дистанция была для монархов «врагом номер один». И всё же, три столетия время и расстояния преодолевались, а Испанская империя оставалась единой... Стоп, это слово тут не к месту. О единстве как раз и речи не было в условиях общеевропейского принципа «король, который правит всем, правит в каждом месте так, будто он правитель только этого места и ничего иного». То есть, политически значимые жители какого-нибудь принадлежащего Филиппу графства воспринимали его лишь как своего графа и оценивали в первую очередь по соблюдению местных законов, прав и привилегий, а на прочие титулы им было плевать с Хиральды. Жителей каждого отдельно взятого королевства, конечно, грело чувство «как могуч наш король», но отжать у них деньги на ненужные лично им имперские войны (а тем более на мадридские балы и театры) было сложнее, чем лишить англичан habeas corpus'а. Приходилось находить для них понятную и осязаемую выгоду, либо ретироваться несолоно хлебавши. Для развеивания создаваемой властью иллюзии патриотизма лучше рецепта, чем подобное административное деление, ещё не придумали.

Даже завоёванные территории (Наварра, Индии и в определённой степени Неаполь), которые теоретически должны были быть частью Кастилии, на практике всё больше стали напоминать отдельные королевства. Так, изначально в них стали действовать кастильские законы, но с течением времени росло количество законов, изданных специально для этих территорий с учётом их специфики. Вскоре стало необходимо проводить и местные кодификации. Например, в 1680 году было издано обширное собрание законов Индий, а в 1685 году вице-король Перу издал ещё и собрание ордонансов вице-королей, начиная с самого дона Франсиско де Толедо.




И всё же эти разношёрстные образования худо-бедно держались плотной кучкой. Почему? На этот вопрос можно отвечать бесконечно, потому что придётся разматывать тугое сплетение интересов самых разных группировок, изучать нитку за ниткой, и каждая будет не важнее, чем следующая. Например, чем полезен был Мадрид Неаполю или Сицилии в борьбе с османской угрозой на Средиземном море? Что получала Фландрия за счёт принадлежности к габсбургской тусовке? Всё это можно изучать годами и всё равно остаться с ощущением, что многое становится ясно, но ещё больше — непонятно. На поверхности всё просто, например, португальская элита в 1580 г. сочла, что её заморские владения будут лучше защищены, если отдать трон Филиппу и его наследникам, а в 1640 году португальские купцы и аристократы склонились к противоположному мнению — это факт, но что стоит за этим фактом? И в одиночку много ли они смогли? И что важнее — реальные обстоятельства, или заблуждения, на которых те люди основывали свои действия? Всё это слишком сложные материи, чтобы их легко было понять и описать. А уж с Каталонией и вовсе чёрт ногу сломит, чего они хотели и чего могли добиться. В конце концов, в каждом отдельном королевстве были разные группировки, спорящие не только с испанским королём, но и между собой.

Империю в осязаемую сущность связывали не законы и не мощь центральной власти. Её делали единым целым люди. Люди, жившие вне местных границ. Это и выпущенные университетами юристы, которые сновали с кипами бумаг под мышкой по коридорам государственных учреждений от Мадрида до Перу, выступали в Советах с проектами законов и воплощали верховную власть на краю мира, служа лишь Короне, а не родным городам. Это и пехотинцы, нанятые в королевствах Испании, отправленные в гарнизон Милана, а потом «доставившие пику во Фландрию», чтобы лечь там в землю без вопросов, кому это нужно, Галисии или Валенсии. Это и монахи, которые сначала без особенного успеха проповедовали среди морисков Гранады, а потом переместились к более податливой пастве в Новую Испанию и Перу, где не только крестили, но и защищали индейцев от местных царьков. Это и негоцианты, ведущие торговлю между Антверпеном и Севильей, между Севильей и Веракрусом, лично переплывая моря на белокрылых галеонах. Это и тысячи эмигрантов, которые пересекали Атлантику в поисках лучшей доли, но изо всех сил старались не терять связи с родственниками, оставшимися в Кастилии или Эстремадуре — мало что даёт такое живое чувство столетия, как опубликованные сборники писем, которые летали туда и обратно через океан несмотря на более томительные задержки с ответами, чем допускала королевская почта. Испанская империя в реальности прежде всего имеет именно такое значение — общего жизненного пространства, а не политического явления.

Империю, разделённую официально, на практике соединяли сети групп родственников и личных связей. Но многие такие сети обеспечивали лишь культурное и экономическое единство, а не политическое. Вопросы подчинения и независимости решались лишь теми группировками, целью которых была не провинциальная грызня, а влияние на действующие в Мадриде Советы с помощью придворного лоббизма. Ошибочно было бы противопоставлять центр и периферию — речь скорее стоит вести о том механизме, который был выгоден и неаполитанскому аристократу, и мексиканскому землевладельцу. Все они играли в одну и ту же игру близ престола. С хорошими связями, большим умом и толикой удачи можно было найти точку пересечения своих интересов с потребностями Короны — а из этой точки извлекались деньги, контракты, военная защита, нужные законы... (А внутри каждого королевства или графства, в свою очередь шла такая же игра вокруг вице-короля или губернатора, просто поменьше масштабом, и так далее, вплоть до самых мелких поселений).

И пока центр империи мог быть центром этой борьбы и стороной взаимовыгодных отношений, единство сохранялось. А где местная элита чувствовала себя исключённой из общей игры или видела более выгодный приз на другом поле — там и вспыхивали по её подстрекательству мятежи, которые заканчивались или не заканчивались независимостью, но всегда оплачивались кровью простых людей, для которых империя была более единой и реальной, чем для политиков и олигархов.

продолжение следует

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив