НЕРАЗРЕШИМЫЕ МИРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ФРОНТОВОГО ПОЭТА

27 февраля родился Павел Шубин (1914-1950), поэт, чей высший взлет пришелся на годы Великой Отечественной, а вот с мирным временем он не ужился.
Да разве только он?

Воскликнувший, - «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем», - Семен Гудзенко оказался пророком не только своей судьбы, но и судеб товарищей.
Быстро ушли только набирающий поэтический разбег Алексей Недогонов (1924-1948), сам Гудзенко (1922-1953), едва успел разменять сорокет Алексей Фатьянов (1919-1959). Ну и Шубин.
Старые раны не всегда были виной. Так Недогонова просто сбил трамвай.
Да и Шубин вроде на здоровье не жаловался.
Что же произошло?
Пописывающий стишки слесарь Павел Шубин, едва ему исполнилось шестнадцать, отправился в Крым, показать себя любимому писателю Александру Грину. Грин посоветовал юноше получить образование. В 1934 Шубин поступил на филологический факультет Ленинградского педагогического.
До войны Павел успел выпустить два сборника стихов и жениться на скрипачке Елене Лунц.
А потом началась война.
Шубин служил корреспондентом на разных фронтах, но в солдатском сознании связан оказался с фронтом Волховского направления.
Знаковое стихотворение Шубина «Волховское застольное» стало песней.
Это оттуда:
Вспомним о тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу…
Воевал Шубин храбро. Складывалось впечатление бравады, отсутствия
усталости, двужильности.
А еще фантастического везения.
Шубин, скажем, уцелел на минном поле, куда пошел малину собирать.
А однажды тащил на себе из боя четыре километра товарища, а затем, отряхнувшись, пошел к армейскому телеграфу, дабы передать в редакцию материал.
Хотя на гражданке поэта ждали жена и сын Шубин не желал покидать фронт, чувствуя где его место. После победы над Германией отправился на войну с Японией. С этим связан второй его знаковый текст: стихи на мотив вальса «На сопках Манчжурии».
Вообще же одно из лучших стихотворений Шубина называется «Полмига»:
Нет, не до седин, не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;
Прижаться к земле и в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить ее, врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нем пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!
...Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!

Но все войны кончились и Шубин вернулся.
Внешне все выглядело прекрасно. Поэт выпускал книгу за книгой. Но качество стихов падало, да и обращался Шубин все больше назад, к дням войны. Он мог бы подписаться под строками ошарашенного Гудзенко: «Я научился писать, а пишу хуже. Впрочем, это понятно…»
Многие поэты фронтовики подорвались на успокоенном благополучии. Бросил поэзию Симонов, с каждым годом писал все хуже Сурков, почти перестал интересовать читателя Луконин.
Каждый выкарабкивался из душевного кризиса, как мог.

Не в силах обрести ориентиры Шубин все больше уходил в переводы и пьяноватое чудачество.
Константин Ваншенкин вспоминал:
«Покойный Павел Шубин говорил, что находился в рабстве на островах Фиджи, где содержался закованным в кандалы в глубокой яме. Рассказывая это, он плакал.
Еще я слышал его историю о том, как, будучи в Индии, он познакомился с великим Ганди.
Ганди протянул руку и представился:
— Ганди.
— Шубин, — отрекомендовался наш поэт.
— Павел? — поинтересовался Ганди.
И так далее. За границей, однако, Шубин не бывал — в командировки его не посылали, а туристских поездок тогда не было»
Ваншенкин также оставил воспоминания о переводческой работе, которую Шубин лабал на пару с Ярославом Смеляковым:
«Это была поистине неразливная дружба. Они с Ярославом вместе уезжали в длительные командировки — например, в Азербайджан, — участвуя в подготовке идущих одна за другой декад национальных литератур и искусства. Неделями, если не месяцами, жили на госдачах и переводили, переводили. Свое писалось все реже и трудней.
Шубин всегда был крепкого, плотного сложения, а Смеляков, наоборот, нервный, худой. А тут оба неожиданно стали схожими: округлившиеся животы, налившиеся затылки».
Касаемо старых ран, - Шубин на здоровье не жаловался, разгуливая по морозцу в легком пальто. Потому скоропостижная смерть его современников потрясла.
10 апреля 1950 года поэт присел на лавочку перекурить. С лавочки уже подняли мертвое тело. Шубина настиг сердечный приступ.
Что ж, ушел он на небо легко, как праведник.
Оставшись в поэзии парой прекрасных, чистых стихотворений.