Не суть

amiram_g — 13.10.2012

1994 год, лето. Дядя мой Додик решил меня познакомить с дочерью своей знакомой. Та знакомая была инженер. Звали её то ли Анна Давидовна, то ли Алла Давидовна. А дочь звали Света. Короче говоря, идём мы с Додиком по улице Архипова, от метро "Площадь Ногина". А Додик твердит мне без передышки что-то о той самой Свете, говоря: "у неё квартира, квартира на Соколе, трёхкомнатная своя квартира, бабушка оставила, квартира, в Москве, на Соколе, квартира, 3 комнаты, квартира" и т.д. Я слушал его в пол-уха, глазея по сторонам.

Как я выглядел тогда, это был особый разговор. На мне были чёрные брюки, в узкую серебристую полоску. Кожаный длинный пиджак югославский, что оставил Рафик, когда уезжал в Америку, остроносые чёрные туфли, лакированные, причём на каблуках, а я и так роста немалого. Чёрная рубашка, и огромная кепка, как шляпка несъедобного гриба, сшитая примерно из того же материала, что и брюки. Был я тощ, бледен, поскольку почти три года, последние мои бакинские три года, я из дома практически не выходил, потому что на улице было опасно, а всё время посвящал чтению. Круто налегая на религиозные книги моего деда. Который был моим едва ли не единственным собеседником. Беседы же с дедом, который под конец жизни поехал на религии, велись, в основном, на тему прочитанного.

Дед зачитывал что-то на неведомом мне иврите (или арамите), а затем растолковывал по-русски, обильно уснащая язык Пушкина библеизмами, азербайджанизмами и развесистыми историями, случившимися в Кубе в конце 19 века. Как нашедший кошелёк, и вернувший кошелёк хозяину, вскоре находил клад, и становился миллионщиком. Ещё, помню, дед с таким жаром рассказывал, как евреям Ниневии было велено сделать тшуву, и те сделали, что можно было подумать – ассирийская столица стоит и по сей день, в полной неприкосновенности.

Кроме этого, я ещё читал учебник Ландау-Лившица, дивную книгу «квантовые состояния», электродинамику Тамма, и, по причине непонимания многого там, заучивал формулы наизусть. Вы спросите, а как личная жизнь эти целые три года? В Баку, скажу я Вам, её у меня тогда не было. Потому что девушка моя уехала. Но не суть.  

Итак, подходим с Додиком к синагоге. Там, где сейчас стоят одни сплошные грузинские и горские мужчины, солидные, с животами, в те годы тусовались ашкеназские тётеньки. Собственно говоря, это было место, где они сговаривались, как бы им переженить своих детей. То был рудимент ещё советского еврейства. Хвост эпохи, когда московские евреи отдыхали в эстонском Пярну, играли в шахматы и на скрипках, работали преподавателями и инженерами, травили анекдоты, которые были по-настоящему смешны. Когда они не все ещё рассосались по миру. Когда среди них ещё попадались настоящие сионисты, ветхозаветные, пламенные.

Честно говоря, для меня, тогдашнего, Москва не была чем-то симпатичным. И «московский еврей» звучало вполне, как «содомский еврей». Я шёл, преисполняясь неприязни. И приземлённый материализм моего дяди, ханжи изрядного (он и сейчас такой) меня бесил. Ну сказал бы он, что у этой Светы, к примеру, хорошая задница! Или сиськи хорошие! Нет, блять, квартира!

Подошли, и тут я вижу эту самую коллегу Додика. Маленькая, приземистая, как пивной бочонок, тётенька возрастом за полтинник. С фальшивыми передними зубами, настолько непохожими на настоящие человеческие зубы, насколько непохож на ногу деревянный протез Джона Сильвера. С улыбкой, исполненной не меньшей фальши, чем даже зубы. С какими-то буклями, с чудовищными дешёвыми перстнями и брошкой из полированного гранита. Ещё с ниткой бус, таких здоровенных, что походили они на ёлочные украшения. «Так выглядит униформа женщин из интеллигенции» - сказал я себе очень мрачно.

- Ой, очень приятно! Ой, как приятно! А он кто? Физик! Ах, какая прелесть! А моя Светочка химик! Ах, они почти коллеги! – щебетала тётка.

«Почему она говорит обо мне в третьем лице?» - подумал тут я.

- А как он учится? Отличник? Ах, отличник! И моя Светочка тоже. Почти. Но Вы ведь знаете, что тут, в Москве, так тяжело учится, если у тебя определённая внешность!

Я на дядю посмотрел. Тот улыбался так, что, казалось, его лицо треснет в нескольких местах. Так, наверное, улыбались ископаемые рептилии, чтобы простимулировать секрецию своих слюнных желез. Они стояли и улыбались друг другу, и при этом разговаривали, напрягая лицевую мускулатуру, как сцепившиеся вольные борцы – мышцы плечевого пояса. При этом глядели друг на друга глазами, пустыми и невыразительными, как кнопки.

- А вот и Светочка! – сказала тётенька.

Я, признаться, ожидал чего-то маленького, плотного и с буклями, оттого и выход Светы произвёл на меня сильнейшее впечатление. Я и сейчас её помню в подробностях. Итак.

Света оказалась немалого роста. Это дополнялось и обувью – на ней были чёрные туфли на сплошной платформе высотой сантиметров 15 – выглядело это, как стопы робота. Далее шли ноги. От туфлей до колен ноги были тощими, как палки, от колен и выше (поскольку Света была в мини-юбке, и можно было видеть) ноги, вернее, уже бёдра, были полными, причём были они с той избыточностью плоти, что позволяло им неприятно трястись при ходьбе, наподобие недоваренного хаша. Обтянуты эти ноги были фривольными розовыми чулочками. Дальше была задница, которую я не смог рассмотреть толком, потому что всё моё внимание притянула верхняя часть Светы. Мало того, что под майкой с надписью то ли Депеш мод, то ли ещё чего-то в этом духе,  никаких приятных округлостей не угадывалось. Она, эта Света, была сутула до невозможности, у неё было унылое очкастое лицо, носившее определённое сходство с маминым, но, при этом, в противоположность компактной родительнице, лицо Светочки было каким-то чересчур  большим и в форме рабочей части лопаты, пресловутого совка.

Я снова посмотрел на дядю. Тот глядел на Свету с той же улыбкой! Глаза его были пусты по-прежнему, а губы шевелились. Мне кажется, я понимал, что он про себя проговаривает. «Квартира, трёхкомнатная квартира, московская квартира».  

Маман тут же принялась суетливо твердить, что мол, они сейчас пойдут, а вот «детям» нужно пообщаться.

И тут дядя сделал что-то невообразимо пошлое, но то, что по идее, в его духе, настолько, насколько это бывает вообще. Он отзывает меня в сторону, жестом просит, чтобы я нагнулся, поскольку Додик маленького роста, суёт мне в руку несколько купюр, и громко шепчет, обдавая меня омерзительным запахом изо рта, (это и сейчас так, годы над этим ароматом не властны):

- Поведи её в кафе, слышишь! Сразу всё не трать, да! Это на несколько раз! Аккуратно заказывай! Кофе-мофе!

Это было слышно всем. Я, бледный от унижения, почти полуживой, возвращаюсь к Свете, Додик и его знакомая удаляются. Света продолжает рассматривать носки своих клоунских туфель. Мы молчим. Тепло, и мне жарко в лайковом плаще. Пауза затянулась, и стала практически невыносима. Нарушила молчание Света. Она подняла голову, посмотрела на меня (и тут я увидел её глаза – близорукие, навыкате, круглые, как у барана) и сказала голосом, слишком тонким для такого немаленького лица, да и роста, практически маминым, при этом как-то блатновато растягивая гласные:

- А как мы тут афигенно атдахнууули! Чума!

Я тут спросил, (а что ещё было спрашивать?):

- И как отдохнули?

- Круута! Непаддецки дунууули! С ребятами!

- И что?

- Улёёёт! А потом пошли на дискаааатекууу! В клубе! Слушали рооок! Чума, блин! Ты был в клууубе?

Я отрицательно покачал головой. Что было ей говорить? Что я помогал открывать самый первый клуб в Баку? Вообще самый первый? В здании средневекового караван-сарая? Ещё в конце 80-х, до всех этих жутких событий? Да нахуй это говорить?

И после этого Светочка затарахтела, как печатная машинка. Текста, собственно, я не помню – сыпала она какими-то именами и погремухами, своих друзей и бывших молодых людей, и так, под её болтовню, мы дошли до Лубянской площади, где торчал измалёванный и пустой постамент Дзержинского. Напротив, с видом на этот постамент, была кафешка-кофейня.

- А чё это у тебя на голове? Это у вас там так носят, типааа? Ты азербайджанец, да? Прикооол.

Я молчал. Я понял, что на ней надо будет, очевидно, жениться. На ней. То есть, вообще на Москве. На её квартире. На её маме. На её ботинках-котурнах. На её очках. На её сутулом безгрудом теле.

Только потому, что я из Ниневии, и мой город пал.

Когда-то, на нашей бакинской улице, была громкая свадьба. Йося, по кликухе Полотёр, женил одного из своих сыновей. Их было 7 штук, и были они так похожи, что уж и не помню, кого именно тогда женили. Абрашу или Шалума. Или, может, Звулуна. Они все были меня старше, только один был ровесником. Но не суть.

Перекрыли улицу. Поставили столы. Накрыли так, что некуда было плюнуть, попадёшь в шашлык. Пили, танцевали, музыканты играли, стреляли в воздух, и дед, набравшись, зашёл домой, взял винтовку и пару раз пальнул с балкона (собственно, свадьба была прямо рядом).

- Девочку взял, вася, - говорил в жопу бухой Йося про сына наутро, - ала, открыл, э, бля буду, э!

А свадьба шла и шла. Пришёл и дядя Яша, в пиджаке с криво налепленными медалями, купленными им вместе с пиджаком с рук, со своим нервным тиком и блатной походочкой:

- Кейфуете, жиды?

И тут же ему немедленно налили. Безусловно, что не чая налили. Гулял, дурачился и выполнял мицву веселить жениха и невесту весь Джуут махалля. Ну, почти весь. Папа мой сидел в Мордовии, и принять участие во всём этом не мог физически. Впрочем, отличился мой дядя. Не Додик, другой. Он исхитрился сломать ногу, танцуя. Переборщил с выполнением заповеди. Хотя, возможно, с коньяком он переборщил. А я с тех пор полагал, что моя свадьба будет примерно такой же. И с плясками, и с «девочку взял», и перекрытием улицы, и со стрельбой, и чтобы все бродяги могли придти, и выпить за здоровье, чтобы всего было много, чтобы обильно, чтобы пела кавказско-еврейская наша душа, которой нет края и нет износа.

Я почувствовал, вспомнив всё это, одно – ненависть. Я ненавидел Свету – как Москву тогда ненавидел, а именно, всей душой. Ненависть была такая, что в носу слёзы закипели, и стало ясно, что я сейчас просто расплачусь. Я схватил её за руку, и она, наконец, заткнулась.

- Маму твою я видел, а папа твой кто?

- Нууу, у меня нееет папы, типааа, - сказала Света, удивившись такому напору.

- Как нет? Или ты тоже Иисус Христос? Или что, партеногенез? Не пизди. Кто папа? Он еврей?

- Нууу. Паапа. Нуууу.

- Он нееврей, так? Русский? Гойко Митич, да? («Гойко Митич» было выражение дяди Яши. Он бывало, терроризировал Лозовского, нашего бакинского соседа, дочь которого вышла замуж то ли за русского, то ли за армянина, уже не помню: А как ваша Машенька? А как там ваш Гойко Митич?)

- Русский? Нееврей? А ты - девочка? Девочка ты?

- Чтооо?

- Хуй через плечо! Ты еблась? Еблась? Давала кому-нибудь? Немедленно скажи, ты давала кому-то? Если давала, то я не куплю тебе никакого кофе, на деньги, которые мне сейчас дал дядя, потому что это будет пустая трата этих денег, я их лучше себе оставлю! Итак, я слушаю!

Света раззявила рот, и тут я, признаться, был ошарашен. Я до того никогда в жизни не видел брекетов. То есть, золотые зубы я видел в ассортименте, а вот брекетов – никогда.

- Знаешь, что? Вот если бы ты была девочка, тогда бы тебя не пытались выставить, как кило баранины на прилавок. Не пытались. Ты ещё, скажу я тебе, страшная. Один твой рот чего стоит. Я в такой рот хуя не положу.

Света тут сняла очки. Сунула их в сумку. Развернулась и ушла. Быстрым шагом, сутулясь, как фламинго, оглянувшись пару раз, видимо, боясь, что я за ней пойду. Рот её так остался незакрыт. Я поглядел, как уходит эта трёхкомнатная квартира на Соколе, и вспомнил про дядины деньги. Сумма была не заоблачная, поскольку дядя мой скуп, как тюремщик (он и сейчас такой), но для меня изрядная, поскольку я был долго вообще без денег.  Сначала я купил хорошие, дорогие сигареты, и с наслаждением выкурил одну, под кофе. Потом я спустился метро и поехал гулять на Пресню. Там, полюбовавшись на здание СЭВ и обугленный Белый дом, я снял с головы кепку и зашвырнул в Москву-реку. Потом я пешком дошёл до зоопарка, увидел кинотеатр «Баррикады» и зашёл посмотреть кино. Там, в «Баррикадах» я познакомился с буфетчицей. Звали её Наташа. Она стала моей первой девушкой в Москве, и вообще – первой после заточения, после изрядного перерыва, полного книг, тоски, старческих голосов и мёртвой, как кости динозавра, традиции. Мы с Наташей, тогда же, гуляли до рассвета по Москве, и пили коньяк. Ночной летний город, несмотря на перестроечную разруху, пах черёмухой. И стало понятно, что не так уж он и противен. Дядя же мой, услышав от своей Аллы (или Анны) Давидовны историю о моём со Светой общении, решил, что я сошёл с ума, и, в связи с моей неявкой домой хотел объявить меня в розыск. Потом он хотел вернуть и деньги. Но я сказал, что меня ограбили. Впрочем, не суть.

Оставить комментарий

Популярные посты:

verus

QR-код на столе: как сократить время расчёта и повысить комфорт гостей

anna_bpguide

Глаз города

olgakubay

Похвала пахлаве

congregatio

Наши девочки и база

matsam

300+

matsam

Верю я

nathoncharova

Почему анализ крови берут из безымянного пальца

pro100_mica

Фото дня от Валерия Плотникова

cher_l

Народная артистка французской республики

• Архив