«Не мать ты мне, оккупантка!»

Живет по соседству со мной добрейшей души старушка. Светленькая и теплая, как осеннее солнышко в пору «бабьего лета». И имя у неё такое уютное, стариной и кружевными занавесочками да душистым вареньем отзывает – Груша. Баба Груша.

Идешь мимо её дома – а баба Груша на скамеечке у калитки своей сидит, кругленькая такая, улыбчивая, поздоровается так, будто только тебя и ждала. И нельзя не остановиться, не поговорить со старушкой. А она ещё и угостить норовит – пирожком ли, яблочком ли из сада своего.

Любят бабу Грушу в нашем переулке. Она у нас счастливая: дети, внуки, правнуки бабулю свою только что на руках не носят. И хотя живет старушка одна, она совсем не одинокая. Каждый день к ней то сын, то дочка, то молодежь наведываются. Продукты несут, лекарства, в саду и в доме что-то помогают. Всего у бабы Груши шестеро детей – четверо сыновей да две дочери. Двое-то сыновей далеко живут – один во Владивостоке, другой в Киеве. А остальные все рядом, в одном городе. И молодого поколения человек двенадцать уже, внуков-правнуков. На днях бабе Груше 80 лет исполнилось.

А сегодня иду – вижу, баба Груша сидит на скамейке, раскачивается из стороны в сторону, полотенчиком слезы вытирает. И полушепотом горько так причитает: «За что ж так-то зло сказал, креста на ём нет, лишенько!»

Остановилась, спрашиваю, что случилось.

А она сморкается в полотенчико своё, глаза красные, в морщинках слезы дрожат, вздыхает и слова мне не вымолвит. Насилу добилась ответа.

Оказывается, увидела баба Груша по телевизору новость про упавший в Египте самолет. Распереживалась, расплакалась. Горе-то какое! Людей жалко, особенно деток – и не пожили ведь ещё. Валокордину накапала, сердце успокоить. И, не в силах в одиночку пережить такую новость, стала детям названивать.

Дозвонилась и сыну Николаю в Киев. Он у ней старший, тоже в нынешнем году юбилей отметил – седьмой десяток разменял. И вот, говорит, стала ему пересказывать, что по телевизору да по радио про катастрофу передают. А он только что матом не ругнулся. Матери-то! Мне, говорит, до фонаря, хоть во всей россиянии самолёты побьются. Это вам, говорит, вроде кары божьей, за оккупацию Украины.

Баба Груша так и осела с телефонной трубкой возле уха. Залепетала растерянно, мол, как же так, сынок, люди ж там погибли, ничем не виноватые, что ж такое несёшь-то, родненький?

А «родненький» в ответ только пуще ярится. Про Крым, про Донбасс, про президента российского, про москалей и кацапов. И напоследок совсем уж непотребное выдал, точно тягучую похмельную слюну сплюнул. Про то, что баба Груша и братья-сёстры «зомби путинские», «ватники» и вообще ему, Николаю, ни с какого боку не родня с некоторых пор. С тем и трубку бросил.

Вот сидит теперь баба Груша, плачет и никак понять не может: что с сыном её старшеньким случилось? Такой, говорит, душевный добрый хлопчик рос. Рассудительный и с умом. Что ж в голове, в душе и в сердце должно было у него произойти, чтобы наполнились они злобой к братьям, к сёстрам, к матери? Не иначе как с ума спрыгнул, говорит баба Груша. Со здоровой-то головой так матери не сказал бы. Надо, говорит, в Киев ехать.  Может, сыну помощь нужна там…