"Наполеон без четверти часа". Л.М. Донич-Добронравов об Александре Керенском

philologist — 06.07.2024 Из книги: Донич-Добронравов Л.М. Русская революция. Воспоминания, очерки, впечатления / пер. с рум. Александра Тулбуре ; вступит. статья, подг. текста, коммент. К.А. Пахалюка. СПб. : Нестор-История, 2024. 304 с.

"История русской революции тесно связана с именем Керенского. Можно сказать, что в первой половине 1917 года это было самое популярное в России и Европе имя по сравнению с любым другим представителем революции. Петроградцы его прозвали «Наполеон без четверти часа». И в самом деле, Керенский всегда подражал, но без особого успеха, жестам и манерам великого консула, императора Франции и покорителя Европы.

Шутка о «Наполеоне без четверти часа» была острой и точной, согласно русской поговорке — «не в бровь, а в глаз». Все его слова и жесты выдавали претензии маленького человека стать великим, но, как говорится, сам себя за волосы из болота не вытащишь. Первое и неожиданное моё знакомство с Керенским произошло в ресторане «Вена». Это был самый популярный ресторан среди писателей, художников, артистов и учёных Петрограда, одним словом — столичной интеллигенции.

Сюда заходили, особенно после спектаклей, писатели, артисты, художники и частная публика. Тут обсуждались различные вопросы, и я помню случаи, когда весь зал — позабыв о еде и питье — дружно вовлекался в горячие споры. Там зачастую рождались глубокие мысли и рассуждения, сюжеты драм, романов и повестей. Это была настоящая лаборатория, в которой формировалось общественное мнение в том, что касается искусства и политики. Газеты очень часто на второй день повторяли то, что накануне было решено и обговорено в залах этого ресторана.



Не удивительно было встретить там учёного или университетского профессора с европейским признанием и студента первого курса, увлечённых страстной дискуссией. Великий Шаляпин выпивал там с никому не известным хористом. Полиция закрывала глаза на эти сборища в ресторане «Вена», особенно после того, как во время внезапного обыска столкнулась лицом к лицу с несколькими членами Государственного совета и Думы, двумя губернаторами и даже с самим министром внутренних дел. Полиция тогда, принеся извинения, удалилась, и ресторан продолжал безбоязненно процветать.

В 1912 году я окончил Петербургский университет. В один из вечеров после представления какой-то новой драмы я встретился в ресторане «Вена» со своими студенческими друзьями — один из них сейчас университетский профессор в Москве, другой — оперный певец, известный в Петрограде и в Париже, третий — адвокат. Вместе с нами находился журналист известного столичного издания Василий Регинин. По соседству с нами за столом сидели две дамы и господин в штатском. Неизвестный господин что-то громко рассказывал своим соседкам в расчёте на то, что все вокруг его услышат.

Я расслышал несколько величественно произнесённых фраз.
— Я показал Государственной Думе… Я огрел Пуришкевича… Они ещё попомнят мои слова…
— Слушай, друг, ты знаешь этого попугая, кто он такой? — тихо спросил я журналиста.
— Как не знать? Отлично знаю, это Керенский, депутат Государственной Думы. Посредственный адвокат и революционер.

Я посмотрел на него. Лицо чисто выбрито. Светлые волосы. Глаза неопределённого цвета, то ли голубые, то ли серые. Своими банальными жестами он был похож на актёра. Очень самоуверенный, он желал произвести впечатление на своих дам и старался подать себя в самых ярких и эффектных красках. После этого я не встречал его где-то год. В 1913 году я зашёл однажды в редакцию ежемесячного журнала «Заветы», в котором печатался мой роман. В кабинете редактора, известного критика Р.В. Иванова-Разумника, встречаю Керенского.
— Позвольте Вам представить, сотрудник и юрисконсульт нашего журнала Александр Фёдорович Керенский.

С этого началось наше знакомство, которое продолжалось до Октября 1917 года, когда наш «Наполеон без четверти часа» — исчез. При этой встрече Керенский показался мне более скромным. Он очень внимательно слушал всё, что говорил Иванов-Разумник. Два раза в неделю мы встречались в редакции журнала, и каждый раз он раскрывался всё полнее и шире. Керенский был сделан не из того теста, из которого создаются государственные мужи. Его взгляды и мнения были банальны и узки.

Может быть, с точки зрения партийных интересов, узость взглядов и посредственность — это необходимые качества — не знаю, но с точки зрения каждого человека, стремящегося к независимости и неповторимости, Керенский не представлял никакого интереса. Он был крикуном, фразёром, чьи фразы отличались не столько красочностью, сколько звонкостью, были рассчитаны на дешёвый эффект.

Я видел его в качестве адвоката, когда он выступал в Сенате во время процесса над партией «дашнакцутюн» с Кавказа (местная социал-демократическая партия). Керенский умел говорить пространно. Впечатление о нём сложилось не очень лестное. Позднее его революционные выступления пользовались огромным успехом, но это была не столько его заслуга, сколько заслуга великого оратора Французской революции Сен-Жюста, у которого он позаимствовал мысли, рассуждения, форму и даже целые фразы.

Людям, не читавшим Сен-Жюста, он казался хорошим оратором, а интеллигентское меньшинство относилось к нему с пренебрежением. Керенский был в общем-то человеком легкомысленным, он искал популярности любой ценой во всех кругах, и особенно в кругах буржуазных, против которых он произнёс столько суровых речей. Керенский действительно пытался стать слугой двух господ. В начале войны он никак не мог решить, каких взглядов придерживаться, к какой партии примкнуть — к пораженцам или к оборонцам.

Проголосовав за военный бюджет, он, тем не менее, в близком кругу выступал против войны. У него отсутствовала какого-либо рода искренность. Труден путь человека, который не может решиться, куда пойти — направо или налево, в итоге — он топчется на месте. Так и Керенский со своими речами и декларациями. Войдя в совет министров Временного правительства, он не решился твердо сказать:
— Да, я вхожу в правительство со всеми классами, потому что в стране сложилась критическая ситуация.

Нет, он добавляет:
— Я вхожу в правительство как «залог демократии».

В газете «День», где мы оба сотрудничали — он отвечал за раздел внутренней политики, я за литературную и театральную часть (это было накануне революции), — мы часто беседовали, и могу засвидетельствовать, что тогда он не чувствовал всей серьёзности положения и даже не задумывался о будущем. Писал безразличные, без тени таланта статьи. Один знакомый медик говорил мне, что Керенский неврастеник, который не в состоянии нести ответственность за свои слова и поступки.

Тогда неудивительно, что он так высоко взлетел во время революции. Керенский был молодым, резким и энергичным. Он первым сформулировал мысли и чувства революции, используя для этого бессмертные идеи Сен-Жюста; дело лёгкое и быстрое. Те, кто сравнивали его с Родзянко и ставили Керенского выше, глубоко заблуждались. Родзянко и вправду был медлительным, потому что он чувствовал груз ответственности момента, он взвешивал каждое своё слово. Керенский нисколько не заботился о будущем. У него не было чувства ответственности. Для него не существовали ни история, ни понимание страны. Его интересовала только история русского социализма, и его роль в ней как революционного министра. Всё".

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив