На размышление и обсуждение

Люди часто иронизируют над стрелкой осциллографа, повесившей Геббельса – Юлией Латыниной. Я и сам грешен, но порой и среди ее болтовни мелькают яркие мысли. Помню, как-то раз она задала вопрос: почему в России, в ее новую мафиозную пору, так и не появился отечественный дон Корлеоне? Ну вы понимаете – солидный и вежливый мафиозо, играющий по правилам, связанный традицией и принципами, мыслящий перспективой. Вы можете не любить его, можете видеть не в гробу, так за решеткой, но не можете отказать ему в уважении. Российская криминальная субкультура почему-то категорически отказывается давать нам таких людей. И понять почему – проще простого.

Я лично вижу три типа взаимодействия закона и общества. Первый находит корни в полисной традиции: государство в таких странах родилось из своей гражданской общины, а не было навязано внешней силой. Граждане таких стран принимают закон, как часть своей жизни, привыкают подчиняться ему. Современные успешные демократии в основном принадлежат к первому типу.

Ко второму типу же относятся средиземноморские страны, Ближний Восток и Африка. Как раз для них государство навязано извне, а закон – чуждое для общества явление. Чиновника можно обманывать, подкупать и игнорировать – он недостоин внимания. Нельзя, однако, сказать, что они живут в анархии. Просто для них куда важнее традиция – религиозная, семейная, культурная и так далее.

Именно для таких обществ характерны мудрые доны Корлеоне. Не надо смотреть, что оригинальный Крестный отец жил в Америке – он сицилиец по крови и духу. Он не просто бандит, он – авторитет, покровитель и защитник. Когда закон изменяет сицилийцу, за справедливостью он идет к такому дону, целовать его перстень. Справедливость не заставляет себя ждать.

Но дело не в личной порядочности конкретного дона, а в источнике его власти – традиции. Да, ему не нужно соблюдать закон и выигрывать выборы, чтобы быть популярным, но ему нужно тонко чувствовать принятые понятия хорошего и плохого, иначе от него отвернутся. Эти люди не боятся быть преступниками, куда больше их пугает infamita – бесчестие.

За рассуждениями о втором типе отношения к законности, я все молчал о третьем, довольно редком. Россия относится как раз к нему.

Внешних сходств с сицилийцами в этом вопросе у нас много. Мы не уважаем закон и чиновников, даем и берем взятки, жмем педаль на красном свете и так далее. Чего полно у нас, но чего не сыщешь у сицилийцев или тех же арабов – так это полной покорности. Мужчина в традиционном обществе хватается за ружье, стоит чинуше оскорбить его. Чтобы довести нашего мужика до бессмысленного и беспощадного, нужно быть изощренным и несдержанным садистом.

Про мафиозо можно сказать многое, но холопом его не назовешь. Тем временем, любой вор в законе при первой возможности припадет к ногам чиновного барина, если тот покажет свою корочку. И главная мечта нашего вора – самому разжиться такой корочкой. Что он и пытается сделать.

Это касается не только преступности. Любой институт общества, обычно независимый, в России отличается верноподданичеством. Религия – частный случай Католическая церковь привыкла возвышаться над миром, низкопоклонный цезарепапизм православия стал притчей во языцех. Папы боролись с переменным успехом бросали вызов светским правителям, у нас – вечное авиньонское пленение. Генрих четвертый, император Рима, унижался в Каноссе, наш властный и сильный Никон отправлялся в ссылку по царскому требованию.

Так или иначе, в России все вертится вокруг государства. И поп, и вор мечтают примкнуть к ментам и чинушам – вечным правителям страны. Те, в свою очередь, царствуют не по закону, как в цивилизованном мире, не по традиции, как в диком, а по своему произволу. Наш бандитизм национализирован, ему нет нужды считаться с населением, у него слишком большая дубина. Именно поэтому у нас нету донов Корлеоне: целуют не перстень, а ботинки власть имущих.

И снова: найти корни этого довольно легко, нужно лишь копнуть поглубже.

Мать нашей современной государственное традиции – Московское княжество. В суровые 14-15 века оно сражалось за выживание с богатой Новгородчиной, растущей во все края карты Литвой и слабеющими, но еще опасными татарами. Борьба была не холодная, а вполне себе горячая, победить золотом или идеями шансов не было, единственный подручный инструмент – меч. Никаких технологических или тактических преимуществ у Москвы не могло быть – Литва ближе к западу, Новгород – торговый центр, для инноваций потенциал у них был куда лучше. Значит, нужно было делать ставку на численное превосходство, но и в демографическом плане особых аргументов не было. Решение, тем не менее, нашлось.

Москва стала расширять свой военно-административный аппарат до размеров гоббсовского Левиафана, рождая Левиафана Звягинцева. Со всех краев Руси, из Литвы, из татарских земель, а порой и с Запада приезжали в дружину московского князя пассионарные элементы. Из дружины родился княжеский двор, из него – дворянство. Дворянство всегда было под государевой рукой, все его привилегии были достигнуты верной службой, и оно постоянно росло, поглощая новые элементы.

Наивно убеждение советское историографии, что боярство и удельные князья – феодальный элемент, источник раздробленности. Да, они владели вотчинами, но почти все они обладали и жалованными поместьями – часто превышающими эти вотчины. Возможно, они были чуть более независимы, чем простой дворянин, но и только.

Более того, сам факт причисления боярства к феодальной аристократии абсурден. Боярин – чин, выдаваемый за службу, а не наследственный титул. Отец или дед боярин заметно улучшали твои местнические перспективы, но не гарантировали того, что ты сам станешь таким. Что само по семе очень характерно для нашей системы: знатность европейского рода определялась титулами предков, знатность русских – их служебными успехами.

Так или иначе, московское государство стало располагать солидной армией и бюрократией благодаря дворянству. С обилием демографических и экономических ресурсов для их содержания не посчастливилось. Выход нашелся простой – повышение норм эксплуатации. Уже в 14 веке начинает расти господская запашка, вслед за ней – барщина. 15 век «дарит» российскому крестьянству первые серьезные ограничения в свободе передвижения. Кажущиеся репрессии Ивана Грозного против крупного землевладения – лишь попытка равномерно разверстать служилую массу.

Сверхэксплуатация российского крестьянства рождает новые ментальности – для населения и господствующего класса. Мужик обретает пресловутое рабское сознание, покорность и вечное холопство. Среди бар же распространяется характер, который господствует и сейчас – заглавный тип личности служилого разбойника.

Служилый разбойник не связан сложной феодальной традицией, как его дальний родственник – европейский рыцарь, и сам не гнушавшийся разбоя. Для него есть лишь служба, покорность правителю, а взамен – отданная на кормление страна. Он презирает закон, он презирает обычай, он презирает производящих что-то, он уважает лишь силу и власть. Царство служилого разбойника – царство не понятий, а беспредела. Весь мир – его добыча, он имеет на него право, потому что он служит правителю, а вы – нет.

Наших либералов часто называют космополитами, Иванами, родства не помнящими. Между тем, это куда больше касается любимого патриотами служилого сословия - класса государственных авантюристов. Они не ценят пространство вокруг, ни социальное, ни даже физическое, они не ценят семью, общину или родной район. Им дорог лишь начальник, и пистолет в родной кобуре. Они оторваны от земли и приросли к власти.

Здесь большая ирония слова «почвенничество». Ведь почвенник защищает тех, кто не имеет отношения к почве, самое настоящее перекати поле – людей без корней, но с погонами. Им принадлежало гос.аппарат, и их интересы двигали политику властей.

Не надо очаровываться западным консерватизмом, также являющимся реакцией на прогресс. Но он куда симпатичнее консерватизма отечественного тем, что стоит на каких-то вечных ценностях, держится за настоящие социальные институты. Наша реакция глубоко ситуационна: все, что выгодно государству служилых татей в данный момент, в их глазах становится освященной веками традицией.

«День опричника» Сорокина жирно подчеркнул сходства грозненского опричника и современного мента. Но вековая древность ментальности служилого разбойника – не его фантазия. Иноземный элемент всегда был важен для нашей автократии, но об этом, пожалуй, позже. Важно то, что дневник Генриха Штадена, немца-опричника, отлично погружает в оргию безнаказанности и насилия тех лет. Нужно ли лишь знать образ мыслей фсбшника, убэповца или омоновца, счастливо унижающего человека с деньгами, чтобы разглядеть сходство.

Так или иначе, та жертва населением в пользу геополитики удалась, не в пример нынешней. Россия поглотила татар, потеснила Литву и выгрызла себе место на мировой арене. За него, однако, нужно было сражаться. Противники теперь были еще серьезнее: образцовая шведская армия, по-прежнему огромная Речь Посполита и еще не оставившая попыток завоевать Европу Порта. Простым числом служилого сословия тут было не взять – в противниках были сильнейшие страны региона. Но и тут помогла экспансия – у России наконец появляются каналы связи с западной культурой и технологией. Иван Грозный приглашает английских купцов в снежную Московию, Борис Годунов расширяет список, Романовы строят немецкие слободы. За торговлей приходят масштабные новшества: сотни иностранцы расселяются по Руси, принося с собой западные порядки и обычаи, за ними приходят полки нового строя, а там недалеко и до европеизации армии и бюрократии, совершенной Петром Великим.

Сверхэксплуатация крестьянства не прекращается, при этом, а становится еще жестче. Цели по-прежнему те же: обеспечить относительно бедной России место среди великих держав, но меняются детали. Раньше мужик просто содержал ораву служилых татей, то теперь он скорее оплачивал их образование и роскошь, сражаясь рекрутом под их командованием в бесконечных войнах.

Меж тем, потребность в модернизации вызывает эрозию государства служилых воров. Весь 19 век Российская Империя балансирует между старой деспотией и современным капиталистическим государством, в конце концов падая на дно социального коллапса.

Октябрьская революция физически уничтожает старый класс служилых разбойников вместе с его европеизированной прослойкой, но не наносит существенного ущерба его традициям. Сам класс быстро возрождается в гбшниках, сохранивших тенденцию к институционализированному грабежу. Его идеология – государственнического консерватизма – интегрируется с официозным коммунизмом в сталинские годы.

Однако, неправильно говорить, что служилые разбойники правили советским государством. Ранний СССР был полем для экспериментов, а Сталин, вернувшись к старой модели геополитики за счёт сверхэксплуатации, серьезно переосмыслил ее. Для империй 20 века ВПК и тяжелая промышленность были важнее дворянства, соответственно, народные и природные ресурсы шли уже на его поддержание. Сталин держал откормленные спецслужбы как цепного пса, не как правящее сословие.

Возращение к прежнему образу жизни для правонарушателей началось с эрозией уже советского государства. Сталинский режим оказался эффективен для короткого рывка, но он быстро истощил модернизационный потенциал. По мере стагнации советской экономики идет усиление уже возрожденных архаичных черт казенного патриотизма. Коррупция 70ых еще больше приближает чекистов к старому типажу.

Принципиальной вехой, однако, послужил распад СССР. Во-первых, гбшники остались голыми, без старого финансирования; во-вторых, правовое поле в стране отсутствовало; в-третьих, коммунизм умер, как идеология, а значит чекисты остались наедине с уже живым казенным патриотизмом, пусть и с внешне советскими чертами. Спецслужбы и социально им близкие менты быстро вернулись к старому, опричных времен окологосударственному хищничеству.

Ельцинская Россия, как и Советская Россия в 20ые годы, была, все же, полем экспериментов. Возродившееся сословие служилых разбойников не могло еще конкурировать с местными баронами, еще сильными олигархами и разбойниками частными.

Долго так продолжаться не могло. В конце 90ых ельцинская семья идет на союз с чекистами и выдвигает их представителя в президенты. Тать в погонах вновь берет власть, поглаживая дубину – полицейскую конечно. Скоро все эти олигархи, воры и бароны приползли к нему на коленях.

С воцарением Путина установилось господство дистиллированного типа служилого бандита, а удачная экономическая конъюнктура дала ему крепкое основание. Цари и коммунисты нуждались в модернизации для своих геополитических амбиций, дорогая нефть освободила нынешних правителей от таких забот. Никто не стеснял беспредел, который вновь национализировали. Рэкет государственный сменил бандитский, а крыши предпринимателей покрылись красной краской. С неограниченным хищничеством расцвел и архаический, синкретический патриотизм – в котором монархизм, православие, сталинизм, путинизм и любовь к наживе органично сочетаются.

Заканчивая, хочу сказать, что единственный способ совершить модернизацию в нынешней России – уничтожить, или хотя бы существенно ограничить интересы служилого разбочничеств.