Мой безымянный город
mishemplushem — 05.06.2022Все фотографии – с Елагина, потому что Петропавловку и так все видели, а разное удивительное я показываю в специальных постах.
Вернулся намедни из Новгорода, которому посчастливилось сохранить свое имя на всем протяжении истории, в город, который не могу назвать. Это меня огорчает. Когда-то, лет сорок тому, мой друг рассказывал о своих приключениях и упомянул «одну девушку».
- Как зовут? – спросил я немедленно.
- Да неважно, это эпизодический персонаж.
- И всё равно, - сказал я, раздуваясь от сознания, что изреку нечто
важное, быть может, даже афористичное. – Когда объект поименован,
он тем самым как бы дан.
- О! Эк сказанул-то. Ну - Катя.
С разными семиотическими концепциями я ознакомился существенно позже, но тому подростковому экспромту до сих пор в общем рад: он и сейчас адекватно выражает мое отношение к именам.
Петербург – пудреные парики, кареты, «век золотой Екатерины» (что бы это ни значило), неуместное «петербуржец», хуже того – «петербурженка», безвкусное и претенциозное, с поджатыми губами. Собственно, Санкт-Петербург, еще того не легче, парадное, тяжелое, державное с завитушками, пристало мало чему: Зимнему, да Белосельским-Белозерским, да, может, Строгановскому еще, - но и тот скорее принадлежит Питербурху, пряничный домик, часы с кукушкой, заводная диковина. Вот Летний сад исторически восстановили - роскошно, пышно, а был легкий, сквозной, невесомый. Я его и нынешним люблю, но как отдельный исторический аттракцион: тут вам и Санкт, и Петербург.
Петроград прошумел весенней грозой; я называл бы мой город Петроградом, но слишком короток был его век, и ничего туда не попадает, разве крейсер Аврора. Мне слышится это слово во всем модерне, в особняке Кшесинской, в Доме Зингера, в шедеврах Лидваля и Хренова, но это ошибка: в основном всё построено до первой мировой, мне слышится анахронизм. И все равно Петроград – хорошее слово, мимолетное, эфемерное, сегодня звучащее совсем не тем, что ненавидела Гиппиус, дышащее историей и близкое, живое.
Питер – ну да, конечно! но тут же набегают нео-петербурженки с криком «Да кааак же можно!.. Стыд и срам!.. Понаехали тут!...» А, да, я понаехал, как и все – правда, понаехал еще в восемнадцатом веке, и прабабушка моя похоронена в Александро-Невской Лавре; как раз вчера ходил туда травку полоть, вот ужо цветочки сажать буду, как каждый год. Нет, это слово не из новых понаехов, оно - aaz1z и ovcezhaba не дадут соврать – всегда бытовало в определенных кругах, еще тогда – тогда! – когда мы пытались уйти от официоза не то внутрь себя, не то в альтернативную культуру, в небывалое; хоть как-то по-свойски перемигнуться с параллельной исторической вселенной, сделать условный шаг по дороге, с которой страна свернула, - а надежда на возвращение, к добру ли, к худу ли, исторического названия была не то что призрачной, а попросту нулевой. Но нынче это слово звучит кокетливо, оно было нашим, когда мы были молоды и всё было в неосуществимых перспективах, а нынче и мы не те, и оно тоже, и когда я говорю «Питер» - чувствую, что пытаюсь молодиться или еще как присвоить себе то, что мне больше не принадлежит.
Я, правда, и тогда говорил «Ленинград»: не по инерции, а сознательно, в силу крайней молодости желая идти поперек среды, подразнить тех, кто сразу вскидывался на дыбы с криком «кровавый тиран».
Никакого кровавого тирана я в данном тексте обсуждать не планирую; но слово Ленинград существует само по себе, независимо от Владимира Ильича. У него такая – незаменимая – история, фонетика и графика! Случайно наткнулся в одном из комментов, кажется, в kino-teatr.ru, на определение, которое мечтал бы дать сам:
Ленинград – звучит холодно, светло и высоко.
Холодно, светло и высоко. Так звучит мой город, и Петропавловка, и Инженерный, и набережные, и Медный Всадник, и лодки на Островах, и Новый Эрмитаж, потому что атланты держат небо на каменных руках в Ленинграде, не в Санкт-Петербурге: их красоту снарядами уродует война.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу
В Ленинград. Не в СПб.
Давно, еще в девяностые, в магазине: бабушке рядом со мной не
хватило сколько-то рублей. Конечно, я полез, а как же, но вопрос:
как сказать, чтобы не обидеть, не унизить, это такая бабушка была –
из тех, настоящих, портмоне, шарфик. Неловко сунулся со своими
рублями… и на ее «да что вы, что вы» как-то само сказалось, словно
подсказал кто:
- Мы же ленинградцы.
Она поняла и улыбнулась. Это – пароль. Моя собственная бабушка,
родившаяся в Санкт-Петербурге за двенадцать лет до того, как он
стал Петроградом, тоже была ленинградкой.
Для тех, кто сюда забрел случайно и, по традиции, вычитает из текста что-то свое: нет, я не предлагаю переименовать обратно. Того города уже не будет. И Петрограда не будет. И Санкт-Петербурга никакого нет: безымянный фантом, мой родной город.
«Живи, бессмертный город… любимый наш Лениград» (Два бойца, 1943). С днем рождения!