Москва 1917

watermelon83 — 10.04.2017 - и первая (вторая?) революция. Февральская, то бишь. Посмотрим на фотохари солдат, горожан и прочих торжествующих москвичей. Кстати, что морды такие кислые?

Мне думается, что ее (ФР) нельзя в полной мере назвать буржуазной, ибо о какой собственно буржуазии могла идти речь? О правительстве кадетов, с примкнувшим к ним заложником демократии Керенским? Мы же не говорим о феодальном перевороте только потому что первое Временное правительство возглавило такое ничтожество как князь Львов.
То что т.н. цензовые круги сыграли с социалистами в поддавки во время февральско-мартовских дней, легализировав перерастание уличного бунта и городских беспорядков в победоносную революцию (этим я никоим образом не хочу бросить тень на нее - как известно, законных норм переворотов не существует) - тоже не меняет картины.
Таким образом, весь 1917 г. это перетягивание каната между социалистами неумелыми и умелыми (т.е. большевиками). Вся буржуазия, к сожалению, сыграла в ящик задолго до "великого Октября" - ее дело погибло когда она отделилась от старой власти, оказавшись один на одни с огромной чудовищной страной, проснувшейся после дурного сна под гром германских пушек. Остальное уже было делом времени - крайне недолгого времени.
Впрочем, иногда полезно напомнить о том как быстро разваливаются несокрушимые вертикали.

"Император Николай II не был ни лидером, способным повести людей для собой, ни символом, способным сплотить людей вокруг себя. Коронованные лица могут быть вполне успешными в любой из двух ипостасей, но горе тем кто зависнет между ними. Император не мог управлять, но и не позволял делать это другим, наивно пытаясь совместить принцип самодержавия с чисто представительской моральной позицией по отношению к обществу. В итоге это выливалось в отстраненность от подчиненных, которые не доверяли своему царю и растущую ненависть со стороны интеллигенции, дворянства и среднего класса, что в совокупности и составляло тогдашнюю российскую общественность: всех кто мог писать, читать и особенно судить (обо всем и смело). Для подавляющего числа жителей империи царь был далеким и могущественным символом, но для всех остальных, всех кто был вокруг трона, для горожан, он был неудачливым правителем, стоящим между страной и прогрессом по англо-французскому образцу. Думская оппозиция, которую возглавили т.н. кадеты (конституционные демократы), готовила смену власти прямо в ходе войны, заговоры плелись и среди офицеров, вплоть до великих князей. Отсутствие власти, вакуум воли и безусловные недостатки бюрократии служили питательной средой для всякого рода недовольства: от забастовок и обструкции до планов ареста царя на какой-нибудь железнодорожной станции и принуждения его к отречению. Недовольство было везде и всюду, оно пропитывало и отравляло атмосферу. Даже нечувствительный к такого рода вещам император был извещен о нем, но традиционно воздерживался от каких-либо действий. В пропагандистском смысле императорская власть безнадежно проиграла еще до своего падения, она была символом всего дурного и воспринималась обществом как затянувший свой уход еврейский козел отпущения. Царский поезд продолжал вяло тащиться в бездну: задолго до падения короны большинство грамотных подданных перестали считать императорскую власть в полном смысле легитимной.

В феврале-марте 1917 г. совпали два процесса, неизбежно вытекающих из паралича власти: разлад на железных дорогах привел к перебоям поставок муки в столицу, а совершенно разложившиеся тыловые армейские части запасных войск стали питательной средой для мятежа. Все началось с простых забастовок: петроградским женщинам из черни и так было непривычно стоять в долгих очередях-хвостах, а тут еще начались перебои с дешевым черным хлебом (белого было в достатке, но поди его купи, цены кусались). Вообще, продовольственное дело в империи начало разлаживаться с начала войны: промышленность была занята армейскими заказами, а экспорт из Германии и Австрии по понятным причинам прекратился. В результате деревня перестала получать адекватное замещение своему хлебу - кроме денег, которые стремительно обесценивались. Более того, Дума и ее прогрессивная общественность Прогрессивного блока буквально ослепла на один глаз, нещадно громя черносотенных помещиков, вздувающих цены на хлеб и абсолютно не обращая внимание на ничем не ограниченные доходы промышленников (которые были для думцев своими людьми и вообще наполняли партийные кассы). Требование твердых цен на зерно, в условиях инфляции и мягких цен на промышленные изделия, привело к тому, что в России начались перебои в снабжении городов и даже армии. За первые месяцы 1917 г. план по доставке муки для столицы выполнялся лишь на четверть. В принципе, имевшихся в городе запасов еще хватало, но временные перебои послужили аналогом той самой грошовой свечи от которой когда-то сгорел Лондон. На улицу вышли не голодные, а лишь уставшие: шествия начинались как народные гуляния. Изредка громили лавки, забирая весь хлеб, портили трамваи и вообще бродили, по-русски, без особой мысли и цели. Анархия витала в воздухе и реальный повод не требовался.
На это власти ответили полицейско-казачьими отрядами, предпочитая все ж не доводить дело до стрельбы. Считалось, что как только продовольственный вопрос разрешится, то и движение уляжется. Малочисленная полиции (всего несколько тысяч) чисто физически не могла воспрепятствовать броуновскому движению толп, а казаки, не чувствовавшие твердой руки, да и бывшие такими же запасными-второсортными как и солдаты гарнизона, предпочитали срывать овации толп и не вмешивались, фактически саботируя приказы начальства. Более того, зачастую они поддерживали демонстрирующих, нападая на городовых. Почуяв слабость, на окраинах города начали громить и жечь полицейские участки, держащиеся лишь на страхе формы и неизбежности наказания. Николай в Ставке получал традиционно обтекаемые доклады, но все же сумел отдать последний в своей жизни четкий приказ, повелев прекратить смуту решительными мерами. Это означало армию и стрельбу.

К сожалению, армии-то в Петрограде и не оказалось. Свезенные со всех концов бескрайней империи призывники не знали своих офицеров и будущих полков, запасным материалом для которых и служили их безумно раздутые роты в несколько тысяч человек. Весь 160 т. гарнизон столицы был не более чем толпой неграмотных, не имевших ничего общего с военной службой. Ими управляло несколько тысяч офицеров, оставленных в тылу по непригодности или восстанавливающихся после ранений на фронте. Их командира можно было (сильно польстив) охарактеризовать не более чем как посредственность. Вместо того, чтобы разместить солдат в полевых лагерях за городом, их скучивали в тесных казармах посреди рабочих кварталов столицы, позволяя агитаторам беспрепятственно работать в войсках. При этом царская госбезопасность, т.н. охранка, была такой возможности официально лишена и питалась информацией о настроениях в войсках лишь из косвенных источников. И все же солдаты открыли огонь, появились десятки убитых. Отдельные части стрелять не желали, случились первые убийства собственных офицеров. Первые попытки мятежа были подавлены, но делалось это все крайне не энергично, с явственным стремлением уладить постольку-поскольку. Некоторое время после стрельбы казалось, что дело окончено - напуганные выстрелами толпы разбежались и победа вроде бы осталась за правительством. Это была лишь видимость: бунт в одном из полков привел к эффекту домино. Солдаты убившие своего офицера не заперлись в ожидании карательных мер, а принялись поднимать соседние части, точно так же как рабочие-забастовщики поднимали другие заводы. Покуда медлительная и тупоумная военная власть столицы лишь фиксировала события, к мятежу присоединилась значительная часть гарнизона. Теперь, разумеется, вновь поднялась и чернь. И - власти не стало. Правительство разбежалось, уйдя в постыдную отставку, полиция тоже исчезла с улиц, остатки верных частей бестолково маршировали из одного убежища в другое, а город охватила анархия. В этом безвластии образовалось два центра бессилия: Дума, депутаты которой стремились соблюсти приличия и обстроить переворот как бы не причисляясь к нему, и новосозданный по образцу революции 1905 г. Совет собачьих и рачьих рабочих и солдатских депутатов, плод социалистов и левых, стремящихся запоздало оседлать массы. Первые стремились ввести движение в берега, а вторые вовсе устранить монархию, но и все вместе они контролировали ситуацию в городе не более чем рыбаки шторм. Море псевдосолдат и горожан бурлило, не слушая ничьих приказов, по улицам носились грузовики и случайные пули, поубивавшие большинство будущих жертв революции.

В это время Николай и его генералы столкнулись с дилеммой вставшей в последствии перед военными Третьего рейха: неспособностью использовать имевшихся солдат для переворота или, в данном случае, его подавления. Формально у царя на руках все еще был многомиллионный фронт, огромная страна и мантия законного правителя, но при ближайшем рассмотрении все это оказывалось такой же видимостью как и спокойствие столицы накануне революционного оползня. Дурно снабжаемая армия, с отвратительной системой ротации войск (в отличие от своих противников и союзников, русские солдаты гнили на передовой до определенного истощения части, и только после этого отводились в тыл на отдых и переформирование) и расстроенными железными дорогами была крайне слабым инструментом для гражданской войны. К тому же о событиях в столице вскоре стало известно по всей империи, в основном благодаря нескольким расторопным думским революционерам-путейцам, разославшим по железнодорожной линии известие о перевороте. Но главная проблема лежали не в технической, не в материальной сфере - для подавляющего большинства грамотных подданных императора (т.е. и офицерства) Дума и общественное мнение стояли неизмеримо выше нежели священная власть хозяина Земли Русской, унаследованная им от предков. Проще говоря, армия могла подавить бунт в столице, но не собиралась воевать с Думой, возглавившей общественный протест. А именно таким образом ситуация представлялась из Ставки. Так что когда царь, повелев послать на Петроград войска, бросил последний из имевшихся у него рычагов влияния и покатил на поезде к семье в Царское Село - он потерял свое государство. Медлительный рутинер Алексеев и бесталанный хвастливый старик Иванов, непосредственно возглавивший усмирение, действовали с крайней оглядкой, постоянно ожидая стоп-приказа. Фактически они саботировали дух приказов императора, выполняя лишь букву, причем крайне неоднозначно. Чувствуя себя в западне, останавливаемый на уже контролируемой Петроградом железной дороге, Николай заметался и вскоре затих, как обычно предпочтя бездеятельность жертвы. За это время между Ставкой и Думой был перекинут мостик, генералов постепенно убедили в том, отречение царя единственно возможный вариант и армейская верхушка фактически присоединилась к мятежу. Все это, а также искреннее стремление императора не навредить своей стране, привели к его отречению за себя и наследника в пользу брата, который тоже отказался от короны спустя некоторое время. Монархия растворилась в воздухе словно ее никогда и не было - это говорит о том, что произошедшее, несмотря на хаотичность, не было случайным событием."

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив