Мне нравится эта девочка

txt_me — 19.04.2016 - Мне нравится эта девочка, - говорю я.
Нёхиси смотрит на меня... скажем так, с неподдельной нежностью. Неподдельная нежность – это такое удивительное возвышенное чувство, которое обычно удерживает нас от желания засветить в глаз ближнему своему. Поэтому испытывать её приходится довольно часто. Особенно тем счастливчикам, чей ближний – я.
- Не понимаю, - наконец говорит Нёхиси. – Почему именно эта? Что ты в ней нашёл?
- Почти ничего, - ухмыляюсь я. – Почти ничего не нашёл, прикинь! Ключевое слово: «почти». Всё как я люблю. Устоять невозможно.
Небо стремительно наливается тёмным, вязким свинцом. Счёт идёт не на минуты даже – на секунды. Вот-вот на тротуар плюхнется первая так называемая капля; точнее будет сказать – опрокинется первое ведро воды. Небольшое такое предупредительное ведёрко, литров на десять. Остальные сто миллионов тонн небесной влаги выльются на нас чуть позже. То есть, ещё три-четыре секунды спустя.
- Извини, - говорю я. – Не хотел тебя огорчать. Напротив, собирался предложить развлечься вместе. Мы же ещё не решили, что будем делать сегодня вечером. И тут как раз эта девочка. А на улице, чёрт побери, весна. Такое чудесное совпадение, ну!
Первый раскат грома больше похож на репетицию увертюры к Страшному Суду. Даже скорее на предварительное прослушивание, когда архангелов с трубами пришло гораздо больше, чем требуется для проекта, и все стараются компенсировать незнание партитуры силой звука, чтобы впечатлить работодателя и получить контракт.
Я хочу сказать, первый раскат грома совершенно невыносим даже для моих, не самых нежных в мире ушей. Что при этом чувствуют прохожие, думать не хочу.
Впрочем, в обморок пока никто не упал. Одни ускорили шаг, другие, наоборот, притормозили, прикидывая, каким укрытием воспользоваться. Народ в наших краях крепкий.
- Да ладно тебе, - говорю я. – Было бы с чего так грохотать. Отлично проведём время.
- А я уже начал отлично его проводить, - в тон мне отвечает Нёхиси. – У всех свои предпочтения. Тебе - девушки, мне – буйство стихий. Всё честно.
- Договорились, - киваю. - Ни в чём себе не отказывай.
И на город обрушивается ледяной водопад. Вот это, я понимаю, веселье! Такие ливни у нас даже в июле редкость, не то что в апреле. Я, на самом деле, в восторге, но старательно прикидываюсь недовольным. Нёхиси имеет полное право думать, будто он меня проучил.
Впрочем, он прекрасно понимает, что сейчас мне непогода только на руку.

***

Дождь начался так внезапно, что пришлось спрятаться от него в ближайшем кафе. Ванда неодобрительно огляделась: обшарпанные стены, пластиковые столы, неудобные табуреты, на подоконниках валяются дешёвые пёстрые подушки и сидят, забравшись с ногами, прямо в грязной обуви, голенастые девицы, кофе подают в картонных стаканах, а варят его щуплый мальчишка с неопрятными косицами и козлиной бородкой, да толстуха в татуировках, нормального человека от одного только их вида может стошнить. Но нормальные в такие забегаловки не заходят, поэтому у прилавка выстроилась очередь: юная пигалица в юбке чуть ниже пупа, долговязый придурок условно богемного вида с длинными патлами, по-бабьи собранными в хвост, и рюкзаком, как у школьника, тощая старуха в вызывающе ярких, не по возрасту тряпках и парочка неприятных, слишком смуглых мужчин, не то турок, не то индийцев, поди пойми, кто они такие, лучше бы их не было совсем.
Ванда никогда не посещала дешёвые сетевые кофейни. Но примерно так их себе и представляла, когда проходила мимо: грязь, антисанитария, мусорная калорийная пища в витрине, посетители, не прилагающие никаких усилий, чтобы выглядеть нормальными людьми. Будь её воля, выскочила бы сейчас на улицу, но за окном бушевала самая настоящая буря, не просто дождь, от которого можно прикрыться зонтиком, а ливень, стена воды, заранее ясно, что зонт не поможет, придётся оставаться здесь. Одна надежда, что её не заставят что-нибудь покупать, денег жалко, очень жалко денег на такую дрянь, и Витя будет ругаться, он каждый вечер проверяет Вандин счёт в интернет-банке и сердится, когда она тратит деньги, не посоветовавшись, особенно на все эти нездоровые перекусы в городе, разрушающие организм и семейный бюджет, это тяжело, но он мужчина, он должен принимать финансовые решения, он совершенно прав.
Очень не хочется тут оставаться, трудно стоять, ноги болят, устала, всё-таки целый день на каблуках, а садиться за стол, ничего не заказав, наверное, нельзя, тогда точно заметят, что не купила кофе и велят заплатить или уйти, а на улице такой дождь. Такой дождь, что даже до троллейбусной остановки не добежать, ветер сразу вывернет зонт наизнанку, сломает спицы, вода испортит светлое пальто, и сапоги промокнут, а новую обувь в этом году решили не покупать, поэтому надо тихо стоять, прислонившись спиной к стене, чтобы не так тяжело, и радоваться, что не выгоняют, хотя времени, конечно, жалко, очень жалко терять здесь время, которое можно было бы потратить с пользой, собиралась сегодня помыть коридор, погладить полотенца, убрать в кладовку зимние вещи, но самое главное - ужин, на ужин Витя велел приготовить овощное рагу, а значит, придётся ещё зайти в магазин, а время идёт, пока я тут стою как дура, - уныло думает Ванда. Витя уже через час приедет домой с работы, а там никого, и ужин не готов, поди объясни, что не могла выйти под дождь, он такие оправдания не принимает, порядок есть порядок, должна – значит должна, и не надо оправдывать собственную лень и глупость каким-то дождём. Следовало всё предусмотреть, встать на час раньше и приготовить ужин с утра, вместо того, чтобы дрыхнуть почти до половины восьмого. Конечно, он прав.
Ванда достаёт из сумки телефон, пишет смс: «На улице ливень, мне пришлось спрятаться в кафе», - тут же стирает слово «кафе», пишет: «в подъезде», - продолжает: «Пожалуйста, не мог бы ты за мной зае...» - но тут же снова стирает, теперь уже всё, целиком: и так ясно, что Витя за ней не заедет, ему не по дороге, а бензин стоит огромных денег, поэтому раз и навсегда договорились, что с работы домой она должна добираться сама, тут совсем близко, три троллейбусные остановки, пешком – всего полчаса, заодно бесплатный фитнес, очень полезно, нет ничего полезней, чем ходить пешком.
Патлатый великовозрастный придурок с подростковым рюкзаком отходит от прилавка, довольный, с кофе и каким-то ужасающим кремовым пирожным, жирным и липким даже на вид, как же это наверное вку... отвратительно, на голодный желудок может сразу стошнить, не смотри на него, не смотри, отвернись, дура, он же решит, что ты с ним заигрываешь, начнёт знакомиться, и что тогда?
Но придурок, к счастью, не лезет знакомиться, а садится за стол, правда совсем рядом с Вандой, но на неё даже не смотрит, шумно отхлёбывает из картонного стакана, достаёт телефон и громко, как будто всем вокруг интересно слушать о его делах, говорит: «Отличный получился ливень, загнал нас в «Кофеин», такой молодец. Хочешь, не хочешь, придётся кутить».
Ванда помимо воли снова косится на него, вернее, на пирожное в его тарелке, просто лишний раз убедиться, что сам вид нездоровой еды внушает ей отвращение, а вовсе не аппетит, и тут замечает, что вместо телефона придурок прижимает к уху здоровенную берцовую кость, искусственную, конечно, искусственную, такие продают в зоомагазинах для собак, вернее, для их ненормальных владельцев, которым зачем-то приспичило держать в квартире животных; неважно, факт, что никакого телефона у патлатого психа нет, только эта игрушечная кость, а он говорит так, как будто его внимательно слушает какой-то другой человек, явно такой же придурок, и отвечает глупостями на глупости: «Кути на здоровье, душа моя, только предпоследнюю голову не прокути»... Так, нет, стоп, никто ему не отвечает, это же не телефон, ясно, что псих разговаривает сам с собой, как его только на улицу выпустили, и главное - зачем?! И что теперь делать – выскакивать под дождь? Или оставаться тут в надежде, что псих не заметит и не набросится, а если набросится, можно будет убежать и спрятаться за стойку, где гудят кофеварки и хлопочет толстая татуированная дура? Или за это могут оштрафовать? А может быть лучше спрятаться в туалет? Прямо сейчас? Там наверное жутко воняет, зато можно запереться и никого не впускать. Впрочем, легко сказать – не впускать. А если они начнут стучать и требовать, чтобы вышла? А вдруг туалет платный? Нет, не надо туда ходить. Лучше тихо стоять, помалкивать, крутить в руках телефон, смотреть на дверь, как будто я договорилась здесь встретиться с... например, со своим мужем, и теперь его жду. Кстати, хорошее объяснение, если начнут выгонять за то, что ничего не купила, так им и скажу...

***

- Вы проголодались и хотите пирожное, - сказал псих.
Оставалось надеяться, что он продолжает говорить по телефону, то есть, лопочет бессмысленные глупости, прижав к уху собачью игрушку, но надежда не оправдалась.
- Вы проголодались, - повторил псих.
Теперь он стоял перед Вандой с картонной тарелочкой в руках. Из нагрудного кармана его куртки торчала берцовая кость, уместившаяся там едва ли наполовину.
- Забирайте, - предложил он. – Я его ещё не ел. Принести вам чистую ложку?
От ужаса Ванда оцепенела. Больше всего на свете она боялась посторонних мужчин. То есть, пока они просто идут мимо по улице, ещё ничего, но когда подходят и начинают говорить, хуже не придумаешь. Спросит о чём-нибудь, и сразу становится невозможно не ответить. А отвечать нельзя: слово за слово, и он пойдёт за тобой до самого дома, а назавтра вернётся, уже никогда не отстанет, и что тогда делать? Что тогда делать, что?! Кто меня защитит? Все скажут: сама виновата, меньше надо кокетничать с посторонними мужчинами, - и будут совершенно правы.
А тут даже хуже, чем просто посторонний мужчина. Какой-то псих с костью. И на помощь позвать нельзя, потому что ничего не купила, не заказала, не оплатила, просто зашла спрятаться от дождя, спасибо, что не выгнали, но если начать скандалить, выгонят непременно, истерички никому не нужны.
И дождь, как назло, никак не перестаёт.
Ванда собрала всё своё мужество и отрицательно замотала головой. «Я позвоню в полицию, - думала она. – Я сейчас позвоню в полицию». Ясно, что звонить бесполезно, но каждый молится, как умеет. Ванда – вот так.
- Не хотите? – огорчился псих. – Ладно, дело хозяйское. Сам съем. Это моё любимое пирожное – с громом. Сезонное блюдо, обычно их начинают печь ближе к лету, и вдруг, пожалуйста, в середине апреля, нам очень повезло.
Безмолвная молитва про полицию, похоже, помогла. Псих оставил Ванду в покое, вернулся на место, взял пластиковую вилку, отломил кусок пирожного и отправил в рот. На улице громыхнуло, так страшно, что Ванда сперва подумала, террористы что-то взорвали, но после того, как в небе коротко вспыхнула злая белая молния, поняла: ничего страшного, просто гром. Первый весенний гром. За зиму успела забыть, как это бывает.
- Вот видите, я говорил чистую правду, - заметил псих. – Это пирожное с громом. Отлично удалось, вон как гремит. Зря вы отказались. Может быть, всё-таки попробуете?
«Позвоню в полицию, - твердила про себя Ванда. - Позвоню в полицию, позвоню в полицию, позвоню в полицию». Всё-таки слишком короткая молитва. И, судя по результату, не очень действенная. Но может заткнёт его хотя бы на пару минут.
Извините, что докучаю, - сказал псих. - Просто не могу спокойно смотреть на голодных людей. Однажды, много лет назад меня укусила заботливая-бабушка-оборотень. И теперь чем ближе полнолуние, тем больше мне хочется всех вокруг накормить. Вам ещё повезло, что сегодня всего лишь двенадцатый лунный день. И я более-менее держу себя в руках. Но всё равно...
Внезапно оказалась, что голова его по-старушечьи повязана платком – синим, в мелкий белый горох. А из кармана вместо пластиковой кости теперь торчала поварёшка, измазанная чем-то подозрительно похожим на томатную пасту. Если называть вещи своими именами, на кровь.
- Борщику тарелочку? – дребезжащим тоненьким голоском предложил псих. – Котлеточку? С картошечкой? Компотику? Или всё-таки кофе с пирожным? Соглашайтесь, не пожалеете. Только скажите: «да»!
И ведь сколько вокруг народу, а никто бровью не повёл. Не обратил внимания, что посреди кафе сидит взрослый мужчина в бабьем платке, с окровавленной поварёшкой. И пристаёт к незнакомой женщине. А что, им – нормально, как будто так и надо. Как будто можно вообще всё.
Надо уходить, - решила Ванда. – Он теперь не отстанет. Поэтому надо немедленно отсюда уходить. Очень жалко сапоги и пальто, но ничего не поделаешь. Высушу как-нибудь. Зато может быть ещё успею приготовить ужин. Овощное рагу – это довольно быстро. И Витя не будет ругаться.
С самого начала надо было идти домой, а не отсиживаться в грязном кафе, - думала она, переступая порог.
Зонтик даже из сумки не достала. Ясно, что на таком ветру сразу сломается. Жалко, хорошая, почти новая вещь. Витин подарок на позапрошлое Рождество. Стоит почти десять евро. Лучше уж потерпеть.

***

На улице оказалось даже хуже, чем можно было представить, глядя из кафе, что творится за окном. Как будто не просто дождь, не ливень даже, а водопад. Очень холодный. Как лёд, только жидкий. И всюду. Везде. Буквально за несколько секунд Ванда промокла насквозь. Теперь даже прятаться где-нибудь не имеет смысла. Всё равно всё уже испорчено – и пальто, и сапоги. Страшно подумать, что скажет Витя, когда увидит, в каком состоянии её одежда. Не уберегла! Хоть вовсе домой не возвращайся.
Но что я могла поделать? – беспомощно подумала Ванда. – Там – псих, тут – дождь. И зонтик всё равно не помог бы. И ужин до сих пор не готов. И...
Она поняла, что плачет. Идёт по улице, среди бела дня взрослая женщина тридцати четырёх лет, под дождём, без зонта и плачет у всех на глазах, как городская сумасшедшая. Подумала: вот бы меня сейчас сбил троллейбус. А ещё лучше - какой-нибудь мотоцикл, я их ненавижу. И я бы сразу умерла, а подонка на мотоцикле посадили бы в тюрьму. И так было бы хорошо!

***

Удар оказался довольно сильным. Но всё же не настолько, чтобы не устоять на ногах. Сперва Ванда оглядывалась по сторонам в поисках сбившего её – неужели и правда мотоциклиста? - но никого не обнаружила. Не только мотоциклиста, а вообще никого. Никаких людей и транспортных средств. И наконец поняла, что сама на ходу врезалась в каменную стену, ослепла от слёз и дождя, не увидела, куда идёт, теперь наверное лицо разбито, нос, по крайне мере, болит, что на работе подумают, и пальто... ПАЛЬТО! – в панике спохватилась она. Так и есть, порвала. Ну всё. Конец.
Чему и кому именно конец, не стала уточнять даже в мыслях. Достаточно и того, что она стоит сейчас под ледяным дождём, мокрая, страшная, с разбитым носом и потекшим макияжем, в порванном пальто на центральной улице города, и до дома ещё далеко-далеко... Нет, погоди. На центральной ли? Что это за улица? Где я вообще?
Только что, нет, правда же, только что, и минуты не прошло, как вышла из кафе на улице Вильняус и вроде бы, пошла в сторону проспекта Гедиминаса, а на самом деле... Боже, куда я попала? Куда?!
«Я позвоню в полицию, - подумала Ванда. – Я сейчас позвоню в полицию».
Но это не помогло.
Улица, на которой она оказалась, выглядела просто ужасно. Слева – какой-то кирпичный барак с разбитыми окнами, в стену которого она только что врезалась, с табличкой, такой ветхой, что разглядеть можно только отдельные буквы: «A. St z e i». Справа, вроде бы, строение поприличней, но какая разница, что тут за дома, когда ничего не видно ни впереди, ни сзади, то есть, вообще ничего, а потому невозможно понять, куда забрела, и как теперь отсюда выйти.
- А никак не выйти! – вслух говорит Ванда. Теперь она смотрит на свои руки, торчащие из рукавов пальто, чужие, опухшие, посиневшие, со вздутыми венами, страшные, как у старухи, и наконец заключает: – Потому что меня всё-таки сбил мотоцикл. И я умерла. И ужин готовить теперь не надо! Никогда!
Она садится на мокрый, грязный тротуар и начинает смеяться. Быть мёртвой, оказывается, очень хорошо. Знала бы, давно уже умерла бы. Зачем было тянуть?

***

- По-моему, ты перегнул палку, - говорит Таня.
Она большая молодец. Во-первых, как-то так хитро появилась в кафе, что я её не заметил, пока не уселась рядом. Во-вторых, одежда её суха, и волосы сухи, и ботинки. Словно нет на улице никакого дождя. Впрочем, с чего я решил, будто Таня вошла сюда с улицы? Глупо недооценивать нашу городскую полицию. По крайней мере, сотрудников её Граничного отдела.
- Конечно перегнул, - легко соглашаюсь я. – Тоже мне новость. Я всегда перегибаю палку. Это, можно сказать, моя основная специализация. Совершенно не повод являться по мою душу. У нас с твоим начальством договор: я творю, что взбредёт в голову, а вы все как-то с этим живёте, нравится вам или нет. Не предпринимая восхитительно бессмысленных попыток меня перевоспитать.
- Того факта, что у меня есть сердце, ваш с шефом договор не отменяет, - угрюмо говорит Таня.
- А при чём тут твоё сердце?.. Так, стоп, дай сам угадаю. Неужели до тебя дошли её молитвы?
- Ну да, - почти невольно улыбается Таня. – Я, вообще-то, сейчас не на дежурстве. У меня выходной. Даже два выходных подряд, но, как видишь, только теоретически. Пришла домой, упала на диван, не раздеваясь, закрыла глаза... И, похоже, сразу уснула обратно на работу. Сплю и слышу, как кто-то зовёт полицию – страстно, как Деву Марию. Очень трудно в таких обстоятельствах просто перевернуться на другой бок. Надо будет сказать начальству, что мне теперь положен отгул. А ты всё-таки иногда поразительное чудовище. Такой милый, покладистый, был бы котом, забрала бы к себе жить. И вдруг – бдыщь! – привет, уважаемое человечество, я твой самый страшный кошмар. Сколько лет тебя знаю, никогда не привыкну. Ну вот зачем ты к ней прицепился?
- Как это – зачем? А зачем вообще цепляются к девушкам? Она мне понравилась. И будет нравиться примерно до заката, таков мой прогноз. Потом отстану. Забуду её навсегда. Верь мне. Было бы из-за чего хипешить.
- Теперь это называется «понравилась»! И к чему это приведёт? Будет у психиатров одной безнадёжной пациенткой больше – ты этого добиваешься? Другого результата всё равно не дождёшься.
- Пари? – предлагаю я.
- Пари? С тобой? Матерь Божья, на что?
- На поцелуй, - смеюсь. – Если я проиграю, тебе приснится, что я тебе поцеловал, а если выиграю, мне приснится, что ты – меня.
- По-моему, ты и правда свихнулся, - вздыхает Таня.
- Да не то чтобы. Просто стараюсь быть забавным. В честь твоего выходного.
- У тебя не получается, - сухо говорит Таня.
- Знаю. Но само намерение делает мне честь. Скажешь, нет?

***

Ванда сидит на мокром тротуаре и думает: я умерла, а дождь почему-то идёт и идёт. Ванда смотрит на свои руки, теперь они стали прозрачными, сквозь них, как сквозь мутное стекло, можно увидеть улицу, не в подробностях, только в общих чертах: жёлтое пятно - стена, белое пятно - другая стена, длинное узкое тёмное пятно – фонарный столб, или древесный ствол, господи, да какая разница, и вода, всюду вода, зачем здесь столько воды? Льётся и льётся, течёт и течёт, и я растворяюсь в ней, как кусок сахара в чае. Столько лет уже не пила чая с сахаром – пять? Или шесть? Кроме одного-единственного раза, тогда, в день рождения, на тридцать лет, думала, в день рождения можно полакомиться, но всё равно потом чувствовала себя виноватой, а чай от одного маленького кусочка намного вкуснее, будем честны, не стал. Знала бы, что так рано умру, пила бы сладкий чай каждый день, по три раза, жалко, что теперь этого не исправить, вот это действительно жалко, а всего остального почему-то нет.
Ванда сидит на мокром тротуаре и думает: если бы мне сказали, что после моей смерти все исчезнут, а я останусь, я бы совсем не боялась умирать. Наоборот, захотела бы. Потому что жизнь только тем и страшна, что вокруг всегда какие-то люди, ходят, говорят, требуют того и другого, и третьего, требуют-требуют, даже когда молчат, придумывают правила, а сами по ним не живут, делают, что хотят, выглядят, как заблагорассудится, и из-за этого всё так запутано и непонятно, что потом, когда умираешь, не грустишь, а сидишь счастливая – просто потому, что никого больше нет.
Всё растаяло в этом дожде, - думает Ванда, - всё растаяло, и я тоже, и я. Давно было пора.
Наконец-то, - думает Ванда. И потом зачарованно смотрит, как её прозрачные руки превращаются в костяные, кости вспыхивают яростным, белым, совсем не жгучим огнём и рассыпаются пеплом, а пепел смешивается с водой, растворяется в ней и течёт.
Ванда думает, будто течёт, а на самом деле поднимается с тротуара и ковыляет куда-то, не видя дороги, путаясь в мокрых складках прилипшей к телу одежды, в разбухших от воды сапогах, с окровавленным носом, улыбаясь блаженно от сладкой свободы не быть.

***

- Видишь, что ты наделал? – спрашивает Таня. – Она уверена, что умерла.
- Ну и отлично, - киваю. – Значит, теперь есть кому воскресать. Ещё полчаса назад, можешь поверить, не было.
- Ты не...
Я прикладываю палец к губам:
- Тише. Всё, что хочешь сказать мне, скажешь потом. А пока просто смотри, что будет. Следи за руками! Пошли.

***

Ванда думает: после смерти я стала водой, как будто была русалкой, как в детстве мечтала, - и спускается вниз, к реке, стонет от наслаждения, избавившись от сапог, оставляет их на берегу, входит в воду, здесь, оказывается, совсем мелко, чуть выше колена, а дно такое мягкое и густое, самое время прилечь и уснуть, и смешаться, и течь, и проснуться уже где-нибудь в море, все речные воды рано или поздно попадают в моря, а даже если не так, пусть со мной всё равно случится, я этого очень хочу.
Ванда ложится на дно и сразу захлёбывается речной водой, это удивительно, странно: разве может одна вода захлебнуться другой? Неужели и так бывает? Неужели вода чувствует так себя всякий раз, когда её добавляют в чайную заварку, или разбавляют ею позавчерашний суп, чтобы хватило на две тарелки? Или добавляют в аквариум, или доливают холодной в слишком горячую ванну? Неужели воде так мучительно трудно смешиваться с другой водой? Я не знала, - думает Ванда, - я никогда больше не буду ничего ничем разбавлять... Впрочем, я-то уже в любом случае не буду, я умерла.
Ванда лежит на речном дне и не дышит. Это довольно легко тому, кто убеждён, будто умер. И уж всяко легче, чем жить.

***

- Матерь божья, это что за?..
Таня сразу забыла, что она на меня сердита, двумя руками вцепилась в мой, будем считать, что рукав; ладно, девочку можно понять, а синяки на плече пройдут через несколько дней, куда они денутся.
- Что это? – сдавленным шёпотом спрашивает Таня, глядя, как над рекой сгущается тёмный, нечистый, изжелта-сизый туман и постепенно приобретает очертания существа, которого не только ей, а даже мне лучше бы никогда в жизни не видеть; впрочем, переживём.
- Ничего, - отвечаю. – Смотри внимательно и запоминай: это и есть ничего. Именно так оно выглядит в те редкие моменты, когда безуспешно пытается стать хоть чем-нибудь – прожорливый демон небытия, поселившийся в человеке, чтобы прожить вместо него и без того короткую жизнь, наполнить её страхом и бесконечной унылой мукой, забрать себе всё, ради чего человек рождается на земле, весь этот наш невыносимый внутренний свет и... и всё остальное, неважно, у каждого персональный перечень высших смыслов, глупо было бы оглашать тебе свой. Важно сейчас только одно: этого обжору довольно легко обмануть. Достаточно просто поверить, что умер – не только умом, а всем телом поверить, тогда эта крыса спешит убежать с тонущего корабля, и корабль получает шанс стать настоящим «Летучим Голландцем». Очень мизерный, будем честны, но всё-таки шанс.
- Не хочу это видеть, - говорит Таня. – Уже зажмурилась, а всё равно вижу поганую эту тварь, состоящую из бездонной пасти и вздутого брюха. Пожалуйста, сделай меня слепой.
Ослепить человека совсем нетрудно. Но я, конечно же, не умею. Я умею только наоборот. Зато обнять, как ребёнка, позволить спрятать лицо у себя на груди – этот фокус мне вполне по плечу. Иногда. Незадолго до полнолуния, будем считать, что так.
- С тех пор, как меня укусила заботливая-бабушка-оборотень, со мной стало чертовски приятно обниматься, правда? – спрашиваю я, и Таня смеётся, а я – за компанию с ней.
- Что ты будешь делать с... вот с этим? – спрашивает Таня. – Чтобы оно не смогло вернуться обратно, когда... ну, если... мы же её потом воскресим, эту твою девочку?
- Мы воскресим? Да упаси боже. Воскресать следует самостоятельно, это полезное упражнение развивает разнообразные мышцы души, например, трёхглавые, ягодичные и портняжные...
- Портняжные?!
- Кстати, я не выдумываю, такие мышцы действительно есть. Не знаю, в каком месте души они расположены, а у тела, если ничего не путаю, на передней части бедра.
- Да ну тебя к чёрту. Ты мне лучше скажи, что делать с...
Я прижимаю палец к губам.
- Тише. Ничего не надо нам делать. Потому что на самом деле, никакого демона небытия, конечно же, не существует. Лично я в такую пакость не верю, сколько мне их ни показывай, говорю: «примерещилось», – и тут же выбрасываю из головы. Это единственное, что я могу сделать в сложившихся обстоятельствах. И ты, кстати, тоже. Просто запомни: ничего подобного в мире нет. Иначе я не согласен. И ты не согласна, уж настолько-то я тебя знаю.
Таня поднимает на меня глаза, высвобождается из объятий, поворачивается к реке, смотрит внимательно на клубящееся над ней облако в виде пасти и брюха, наконец, кивает:
- Конечно, ты прав. Ничего подобного в мире нет. И быть не может. По крайней мере, пока есть мы с тобой и... и все остальные. Это факт.
- Спасибо, друг, - улыбаюсь я. – Взять тебе кофе, пока не проснулась?
- Было бы здорово, - говорит Таня. - Потому что именно сегодня мне, как назло, не приснился мой кошелёк.

***

Ванда течёт в направлении моря, Ванда лежит на дне, Ванда сидит на мокром тротуаре... о боже, она и правда сидит! Но не на тротуаре, а в нелепой кофейне, за пластиковым столом, почему-то совершенно сухая, но босая, в рваном пальто. Но ей сейчас всё равно.
Рядом с Вандой устроилась милая кудрявая женщина в полицейской форме, а напротив - старый знакомый, псих с собачьей костью, слава богу, уже без платка в горошек, и из нагрудного кармана не торчит окровавленная поварёшка, человек, как человек.
- С вами всё в порядке? – приветливо спрашивает он. – Если что, имейте в виду, предложение насчёт пирожного с громом по-прежнему в силе. Все думают, я шучу, когда говорю, что меня укусила заботливая-бабушка-оборотень, а это правда так. И я теперь очень мучаюсь от неконтролируемого желания вас накормить. И напоить кофе, но это только при условии, что вы его любите.
- А вот даже не знаю, люблю или нет, - говорит Ванда. – Много лет его не пила. Может быть, стоит попробовать? Я и правда как-то странно себя чувствую, очень кружится голова. И сапоги куда-то пропали. Но это как раз не беда, я их терпеть не могла.

***

- Так и сказала? – восхищённо спрашивает Нёхиси.
Он так увлёкся усмирением им же поднятой бури, что пропустил финальную сцену; впрочем, не только её.
- Так и сказала, - киваю. – «Я их терпеть не могла». И согласилась взять у нас кеды, которые очень вовремя приснились Тане. Она в этом смысле большая молодец. Даже не знаю, как бы я выкручивался, вечно забываю о всяких мелочах, а потом оказывается, что мелочи – это и есть самое важное. Как бы она, интересно, добиралась домой босиком?
- Ничего, - улыбается Нёхиси. – Главное, у тебя получилось! Я был совершенно уверен, что на этот раз ничего не выйдет, и заранее ломал голову, прикидывая, как тебя утешать. Но ничего, кроме ещё одной грозы так и не придумал. А это, боюсь, не совсем то, что требуется. Эй, ты чего приуныл? У победителей таких мрачных рож не бывает.
- Да какой я, к лешему, победитель, - говорю я. – Их так много! А меня – всего одна штука. До всех я не доберусь.
Хорошо, что при Нёхиси можно плакать. Он лучше всех в мире умеет делать вид, будто ничего не замечает. Сидит, болтая ногами, на краю моей крыши и, смеху ради, ещё на полутора сотнях городских крыш одновременно, травит байки о тёплых краях, подслушанные у перелётных птиц, то и дело прикладывается к фляге с заначенным с прошлого года ноябрьским дождём, а мне тем временем кажется, будто-то кто-то невидимый гладит меня по голове. И ничего не говорит. Хотя вполне мог бы поднять меня на смех; впрочем, с этим я и сам отлично справлюсь, буквально минуту спустя.

***

- Мне нравится этот мальчик, - говорю я.
- Нет, - твёрдо говорит Нёхиси. – Этот мальчик тебе не нравится. Он нравится тебе не сегодня. Сегодня тебе вообще никто не нравится. Нет. Слышишь? Нет.
И смотрит на меня с неподдельной, скажем так, нежностью. Будем считать, это она и есть. Где-то, пока ещё очень далеко раздаётся первый предупредительный раскат грома.
- Да ладно тебе, - говорю я. – Отлично проведём время.

_________________

Использованы темы:
Можно вообще всё и Мои любимые пирожные с громом от varjanis
Нет, нет, ты должен умереть от sap
теперь достаточно воды от kattrend

__________________

Осаливаю, уже практически по традиции, двоих: по воле генератора случайных чисел kattrend, а по своей воле - kostik, который не любит блицы, а потому ждал "настоящие пятнашки" больше всех - мечты должны сбываться :)
Но следующего игрока назначет только Кэти!

Рецензию требую от sap и varjanis, патамушта их темы лишили меня разума, и получилось, что получилось. Такие дела.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив