Мне было тогда, наверное, лет 10.

Сообщество «Back in the USSR» — 24.02.2014 Это абсолютно правдивая история из моего детства, и  если у тех, кто не жил в то время, она вызовет какие-то аcсоциации, мысли или ощущение понимания, пусть даже смутного, то она рассказана не зря...
Мне было тогда, наверное, лет 10. А может быть, меньше на год, или больше на два...Не помню.
Но вот, что я запомнил на всю жизнь.

Было тепло. Ярко светило солнце. И я шёл с родителями из гостей со стороны Владимирского проспекта домой, на Канал Грибоедова.
Была это весна или осень — не помню. Но помню, что мы шли пешком по той стороне Невского, где находится Пассаж. И подходя к магазину, я увидел очередь.
Долгую. Длинную. И, как, мне показалось тогда, — какую-то скорбную. Она выходила из "Пассажа" и продолжалась уже на улице, далеко уходя прочь от входа, как раз в ту сторону, куда мы шли — в сторону Канала Грибоедова. И в этой очереди стояли женщины. Почти все — женщины. Это была какая-то особая очередь — тихая и безмолвная.
Я был с отцом и с матерью. Они держали меня за руки. И мне было очень хорошо! Спокойно! Кам и полагается в этом возрасте.
Когда мы подошли к этой очереди, мать сказала отцу: "Смотри! Платки! Давай встанем!"
Это была очередь за теми самыми платками, которые вы все видели практически в любом фильме о войне и блокаде Ленинграда, снятом в советское время.
Это были большие, серые, тёплые шерстяные платки, которыми наши мамы спасались тогда, во время голода, холода, обстрелов и бомбёжек, в которые умудрялись закутываться вместе с уцелевшими родителями, детьми и даже кошками, чудом не съеденными в те страшные дни, когда на улице было -40, когда не было ни воды, ни света, ни еды, ни шансов на жизнь. Когда в мире не было ничего, кроме смерти.
И вдруг отец и мать одновременно дёрнули меня за руку и остановились. Я с удивлением посмотрел на них, потом вокруг и понял причину.
Прямо впереди нас шли двое иностранцев. Они выглядели точно так же, как в то время их рисовали в карикатурных журналax: оба в пёстрых, ярких куртках или рубашках, один — высокий и тощий, другой — маленький и толстый, оба в тёмных очках, у обоих висели большущие фотоаппараты на груди, и оба явно пытались проникнуть внутрь этой самой очереди, видимо, стремились сделать самые лучшие снимки, во всяком случае, именно так мне тогда казалось.
И я хорошо помню, как посмотрели на них из этой очереди, и как посмотрели на них мои родители.
"Немцы!", — сказал отец.
"У, cволочи", — сказала мать.
А немецкие туристы уже расчехляли свои аппараты, деловито протискиваясь в самую середину толпы,  туда, где, видимо, был заветный прилавок. Они были уже почти внутри магазина, но в этот момент очередь как-то странно изогнулась, утолщилась, и оказалось, что пройти дальше нельзя. Немцы остановились в недоумении. Потом решили сфотографировать эту очередь с улицы, как они её  видели. Но очередь вновь изогнулась у нас на глазах, и мы все вдруг оказались внутри кольца. Немецкие туристы были всего  на несколько шагов впереди нас, и они оказались как раз в середине этого круга, а тихая и скорбная ленинградская очередь вдруг стала  странно напряжённой, совсем недружелюбной, абсолютно незнакомой и пугающе опасной.
Немцы остановились в недоумении, которое очень сильно походило на страх. Они уже не хотели снимать. Но этого оказалось недостаточно.
Когда эта непокорная ленинградская очередь замкнулась вокруг нас сплошным кольцом так плотно, что я — ребёнок — испугался всерьёз, из толпы вдруг вышел мужчина лет 40-45, в сером, стареньком  пальто, с рыжими, как мне запомнилось, усами, не спеша приблизился к нашим немцам и совершенно спокойно и негромко сказал:
"Аппарат открой!"
Ich verstehe nicht!— залопотали немцы хором.
"Понятно!, — сказал мужчина, не повышая голос. Повторяю: "Аппарат открой!" И прибавил тихо, глядя, не мигая, прямо в глаза насмерть перепуганных интуристов: "Теперь понял, сука?"
И ярко светило солнце. И был какой-то 60-й год. И было страшное ощущение, что сейчас что-то случится.
Но ничего не случилось. Туристы поняли всё! Длинный немец, не говоря ни слова, быстро открыл аппарат и засветил плёнку. Коротышка сделал то же самое. Очередь опять как-то странно изогнулась и приняла свой первоначальный невинно-скорбный вид.
И мы ушли.
Я смотрел на лицо отца. Оно было каменным. А мать улыбалась и с видимым удовольствием повторяла: "А и чёрт с ними, с этими платками!"
Я старательно вышагивал в ногу с родителями, стараясь не отстать от отца, который, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Однако, я ошибался.
Через несколько минут он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
"Ну что, теперь ты понимаешь, что такое народ?"
"Да, — сказал я не совсем уверенно.
Отец опять улыбнулся и прибавил: "Ладно, потом поймёшь! Вот так мы и победили."
Только спустя очень много лет я понял, что он имел в виду.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив