Майские

Отлюбил на праздник труда девять соток земли.
Бабуля, как водится, уперлась: никаких таджиков или других наемных тракторов – не допущу.
Огород свой, копать его надо самим. И не с такой кислой рожей, как у тебя, а радостно. Весело. Землю надо любить.
Взял лопату, через час- подумал, что сдохну, через полтора – был в этом полностью уверен, а еще спустя часок – сдох.
Что, в общем, ничуть не удивительно – из всех нагрузок за зиму – только жесткие похмельные кардио по утрам.
Но живой ты там или мертвый, а копать надо, иначе бабуля в расцвете всех своих девяносто трех лет примется за дело сама.
Так и бормотал до самого вечера, не разгибаясь: да любил я это все. Всю эту родную странную землю, как же я это все любил.
В вечор, покончив с земледелием, выпил чуть ли не залпом бутылку водки и...
- Слушай, - говорю ей я, пытаясь не зайти в квартиру, оставаясь прохожим – не гостем, за спасительной чертой порога. Тут такое дело: да, обещался, что как-нибудь зайду - выпьем чаю. Но катер на большую землю отходит уже через пятнадцать минут. Мне никак не успеть и опаздывать нельзя.
- Да делов-то, - вроде как обиделась она. – Подождешь следующего.
- Так следующий придет только через полгода. Где мне его ждать?
- Да у меня и жди…
Всполохи северного сияния напрасно пытались искупить отсутствие фонарей.
Поселок на новой земле – крохотную кучку панельных голубеньких пятиэтажек, да бледную, скупую россыпь двухэтажных коричневых бараков, заметало пургой.
Ни следов, ни людей – только снег, куда ни глянь – везде он.
Где же этот долбанный причал с этим долбанным катером? Прав ли я был, что ушел?
- Конечно же, прав, уже понимая, что безнадежно опоздал, думал я, поудобней усаживаясь в сугроб и закрывая глаза.
В голове мелькало, - а может, все же… Вернись. Глупо замерзать. Так – нельзя.
- Понимаешь, - говорю себе я. – Ты, конечно, тоже прав. Только возвращаться – нельзя еще больше. Ушел – так ушел.
Белое безмолвие ненавязчиво и мягко убирало с листа ночи все лишнее: городок, сияние, меня.
- Ты что, всю ночь спал тут? – раздался голос. – Не замерз? А мы не видели, думали – уехал домой.
Огляделся – яркий утренний свет, подзелененный яблочный сад.
Похоже, вчера я прилег отдохнуть на скамейку в огороде, а встать с нее – счел занятием чересчур надуманным.
- Да нет, - говорю. – Нисколько не замерз.
- А ведь что-то такое уже было, - думал я, собираясь в гости на шашлыки.
– Понятно, что было уже вообще все, но ведь было и точно такое. Вспомнил!
Один мой знакомый по поздней весне остался ночевать на даче у девушки.
Вернее, как остался – после выпивки и гуляний - задремал в гамаке, где был благополучно забыт всеми. Кроме хозяйки дачи, тоже изрядно выпившей, а в силу того – придумавшей хитрый план.
- Значит, так, - решила она. – Сейчас он слегка поспит, замерзнет и придет в дом.
Спальное место – одно, а там – я. Он - холодный, я – горячая, все случится само.
И не надо поступаться гордостью и предубеждениями, - эротично танцевать и падать в костер, задевая его, будто невзначай.
Разбрасывать томные взгляды из под поплывших кулис ресниц и бровей, фу – ничего этого не надо.
Все будет.
И когда их, семейная уже, пара, смущаясь и хохоча, рассказывала мне эту историю, думал, - чорт, отчего же мне так не везет? Ведь все могло бы быть круто, окажись на его месте я.
Я не чувствую холода, по крайней мере, до той самой поры, когда чувствовать его уже не имеет ни малейшего смысла, потому что – поздно, не отогреть. Тупо не проснулся бы.
И с утра такая она: башка трещит, свинарник весь этот прибирать, а тут еще этот труп.
- Я, - говорит знакомый, - тогда еще у нее спросил, - а чего же ты меня не укрыла? Или не разбудила?
- Хотела, - отвечает, чтоб ты пришел. – Потому что – люблю.
- А чего он такой довольный – думаю, - будто не знает, зачем они, после каждой попытки тебя прикончить, мило так пожимают плечами, честно смотрят в глаза и говорят, - Я же люблю тебя!
Ведь все для того, и только для того, чтоб попытаться сделать это еще раз.
И пока все решали, кто же будет ответственным за крики – горячее сырым не бывает! – то бишь, станет жарить шашлык, меня отозвали в сторону.
- Макс, - сказала хозяйка дома, - помоги мне? Хочу посадить фиалки, там буквально два раза копнуть.
Мы принялись два раза копать.
На сотом копке, - стой, ты что, не видишь? – сказала она. – Убей его.
В свежей лунке вяло копошился чрезвычайно грязный и сонный майский жук.
- Как это, убей, - недоумеваю я. – С чего бы вдруг – убей?
- Они вредители. В том году их личинки пожрали мне всю клубнику и землянику.
- Знаешь что, - говорю, - Я могу копать, могу не копать. А убивать – это другое. Всегда слишком личное. Не хочу.
- Дай его сюда.
- Не дам.
- Господи, хорош придуриваться. Тоже мне – спаситель. Вот там еще две грядки, и еще две. Может, и их вскопаешь и всех спасешь?
- А ведь было и это, - думал я. – И это – тоже было.
- Как же там ее звали? Платье это, в горошек, хотя – нет, это не у нее. Это – у Булгакова, и у той, которую я тогда не выбрал.
И главное, сначала показалось – что не показалось.
Да где же ты была все это время, отчего я не встретил тебя раньше?
А потом стало понятно, что в те глубины ада, где обитает она, я, наверное, просто не попадал.
Но сначала было совсем иначе, - ты же будешь отгонять от меня майских жуков? Я их ужасно боюсь.
- Я буду отгонять от тебя всех.
Но отогнал только себя.
Багровое, темное солнце болезненно тряслось и дребезжало у горизонта голых полей. Черные шрамы свежих грядок уродливо вспухали на серой шкуре огорода.
- Спасибо, конечно, макс. За помощь – спасибо. Только вот скажи – чего ты все время придуриваешься?
В пластмассовой бутылке лениво и спокойно шуршали живые майские жуки.
Возле покосившихся, местами – насквозь проржавевших ворот, стоял казенно-обшарпанный стол.
- Как же, как же, ждали! – неприятно обрадовался мужчина, с бегающим, но профессионально цепким ментовским взглядом.
- Присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет. А вот здесь, кстати, есть. Все - святая правдочка, все сто шестьдесят пять томов!
И он с отвращением пнул груду разбухших картонных папок, лежащих под столом.
- А это, простите, что? То есть - где? В смысле – зачем? – никак не мог сообразить я.
- Понятно, - задумался он. – Хорошо, представлюсь. Я - Петр. Апостол. Вот эта ржавая конструкция, как вы могли бы уже догадаться – ворота в рай.
Но вас это все не касается. Грешны? Так будьте любезны. Подпишитесь вот здесь – с моих дел записано верно, мною прочитано, понято, принято и я больше так никогда не буду, честное слово. И обратно, домой - попробуете еще разок. Но учтите - это было в самый последний раз, и то – только потому, что за вас очень сильно попросили.
- Ах вот что. Идти навстречу следствию и правосудию – вообще не моя фишка, но знаете. Я готов на сделку: просто, покажите мне Его, а я все подпишу, все пойму и все не буду.
- Надеюсь, вы понимаете, что находитесь совсем не в том положении, чтоб диктовать условия, - сухо ответил Петр. – Но, он предупреждал, что такое возможно. Не смею препятствовать, смотрите, коли есть охота.
И я смотрел, и видел, как Он явился, и расправил свои мохнатые крылья, щелкнул жвалами и ласково сказал мне, - бжжжжжжж
|
</> |