МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: ГРАФИНЯ ЛИДА

lucas_v_leyden — 14.01.2022 Виктор Петрович Буренин, полвека прослуживший литературным пугалом для всей читающей России, весьма ценил демонический аспект своей репутации: в пьесе "Раскаяние Буренина Грозного" Муза критики предъявляет лирическому герою список лиц, замученных им за годы карьеры. Тот добавляет:

      "Постой, забыл
      Я Надсона вписать: его убил я
      Пародией и вместе с ним ту женку,
      Что назвала сама себя облыжно
      Графиней Лидой: ее сгубил
      Я, грешник окаянный, фельетоном...".

      Современникам комментарии не требовались: эта история была на слуху. Началась она 22 мая 1886 года, когда двадцатитрехлетний поэт Семен Яковлевич Надсон получил письмо от неизвестной. Культура только начинает в это время формировать вакансию поэта-эстрадной звезды (которую за следующий век придется подгонять по мерке то Северянину, то Элвису Пресли): вероятно, в России Надсон был первым, чье публичное чтение стихов многократно прерывалось овацией. Слава застала его лишь в последние годы и без того короткой жизни (и многократно увеличилась после смерти), но вкусить ее он успел: в частности, корреспонденцию имел обширнейшую. Это не помешало ему среди вороха писем поклонниц обратить внимание на послание, подписанное литерой "Л". Завязался диалог, продлившийся семь месяцев - до самой смерти поэта. Его последнее собственноручно написанное письмо также было адресовано этой же таинственной корреспондентке, с которой ему так и не довелось повстречаться по эту сторону роковой черты.
      Циничный читатель XXI века, помнящий Черубину де Габриак, Соню Гордон и нескольких других очаровательных обманщиц, сразу заподозрил бы неладное уже по тем пышным деталям, которыми украшала свою переписку скрытная незнакомка: муж ее был графом, состоящим при одном из петербургских министерств, сама она, несмотря на малороссийское происхождение, носила иностранную фамилию; училась пению в Петербурге и Париже (у Виардо); изнемогала от обилия великосветских поклонников; по-русски говорила с французским акцентом, жила в отсутствии мужа с двумя тетками-фрейлинами и двумя левретками и так далее… Надсон ничего не заподозрил. Эта игривая, кокетливая, легкая переписка (по крайней мере, с одной стороны: умиравший от чахотки поэт не всегда мог поддержать капризный тон корреспондентки) прервалась самым трагическим образом: 12-го января 1887 графиня, негодуя за промедление с ответом, посылает Надсону требовательную записку: "В наказание за ваше молчание, пишу на лоскутке бумаги, влагаю письмо в самый пошлый конверт и посылаю с вашим другом мою самую скверную, самую глупую куклу - китайца. Можете, если хотите, свернуть ее болтающуюся голову". Эту куклу, "богдыханчика", вернули ей вместе с запиской через несколько дней - вместе с сообщением о смерти ее корреспондента.



      Литературным наследием Надсона после его смерти занималась писательница Мария Валентиновна Ватсон (1848 - 1932), заботившаяся о нем в последние годы жизни. Среди прочих незавершенных дел ей досталась и переписка с убитой горем графиней. Естественный союз двух осиротевших душ был дополнительно скреплен практической задачей - было решено напечатать письма Надсона, чтобы на полученный гонорар заказать ему надгробный памятник у модного и дорогого скульптора. В какой-то момент графиня, лечащая расстроенные нервы за границей, посылает на встречу с Ватсон свою тетку (отнюдь не фрейлину), петербургскую мещанку Любовь Фадееву, жену армейского офицера и мать четверых детей. Вскоре та же Фадеева сообщает трагическую весть: графиня испустила дух, безутешный граф засел за границей, но надсоновские письма удалось у него вызволить. В ноябре 1887 года их публикует журнал "Книжки недели".
      Почти немедленно по Петербургу разносится слух о том, что "графиня" представляет собой мистификацию. Как вспоминал свидетель: ""Графиня Люба" <�так!> оказалась, по слухам, не безвременно угасшей 24-летней графиней, а здравствующей, - быть может, и доднесь, - супругой не то жандармского ротмистра, не то интендантского чиновника, особою 30-ти лет, матерью четырех детей, отнюдь не графского происхождения. Жила она не в роскошном графском палаццо, а где-то в скромной квартирке на Николаевской.
      Об этом смутные слухи дошли до А. Н. Плещеева, литературного "крестного отца" поэта. Слухи проникли и в печать. В "Новом времени" появилась злорадная заметка по этому поводу и саркастический фельетон В. П. Буренина, имя которого, к слову сказать, не раз упоминается в переписке Надсона и "графини""¹.
      Под впечатлением от разгорающегося скандала (и, главным образом, от ядовитого фельетона Буренина) Ватсон устроила Фадеевой допрос с пристрастием и вырвала у нее признание, что именно она - с совершенно, естественно, невинными целями - скрывалась за маской "графини". 18 ноября 1887 года датирован беспрецедентный документ: "Удостоверяю этим, что Мария Валентиновна Ватсон только сегодня <�…> узнала от меня лично, что письма, писанные мною Надсону под именем графини Лиды, только мною лично и составлены. <�…> Любовь Васильевна Фадеева-Волгина"². Замечательно, что на следующий же день она этот документ постаралась дезавуировать: "Вы, придя ко мне крайне взволнованной, раздраженной, требовали от меня, так настоятельно требовали от меня, фамилии графини Лиды, что я, движимая глубоким сочувствием к Вашему расстройству и для прекращения крайне тяжелого для меня разговора, назвала вам первое попавшееся мне на ум имя, т.е. мое"³. Но дело было сделано - и друзьям покойного поэта предстояло решить еще одну попутную проблему.
      Одновременно с журнальной публикацией письма готовились к отдельному изданию - и были уже набраны и сверстаны: конечно, после разоблачения выпускать их было немыслимо. Уже отпечатанная книга осталась под спудом - и в следующий раз об этой истории заговорили только двадцать лет спустя.
      В 1907 году о ней вспомнил журналист Абрам Евгеньевич Кауфман (1855 - 1921). В журнале "Огонек" он опубликовал заметку "Графиня Люба (эпизод из жизни С. Я. Надсона)"⁴, где изложил всю эту историю (не называя имен главных действующих лиц), добавив к ней несколько мемуарных впечатлений: "Графиня Люба очаровала не одного поэта. Не в меру был очарован ею публицист Г. К. Градовский, поэты Андреевский и Мережковский воспевали светскую красавицу, которая обнаружила такую идеальную привязанность к поэту-"плебею", как называл себя Надсон". Любопытные подробности касались и раскрытия мистификации: "Один покойный Глеб Успенский ничуть не был смущен газетными разоблачениями псевдонима надсоновской корреспондентки.
      - Ну что ж из того, что она не графиня? Это ничего, это даже хорошо! - заметил он".
      Заканчивалась заметка примиренчески: "С тех пор, как умер Надсон, прошло 20 лет, и можно простить графине Любе ее маленькую мистификацию. <�…> В собрание сочинений С. Я. Надсона включено почти все, имеющее значение для его характеристики, но, несмотря на протекшие две земские давности, переписка его с незнакомкой не сделалась еще достоянием всей читающей публики. Это не мешало бы сделать теперь, выпустив из плена задержанную 20 лет тому назад книгу…".
      Судя по тому, как уверенно Кауфман говорит о существовании этой книги, можно предположить, что в его распоряжении находится ее экземпляр. И точно: три года спустя он пишет статью "Пропавшая книга", где прямо в этом признается:
      "История русской книги знает факты изъятия из обращения уже вышедших книг, конфискации и сожжения их до выхода в свет. Такие конфискации и "аутодафе" совершались исключительно цензорами-инквизиторами.
      Я имею возможность рассказать здесь о никому почти неизвестном факте конфискации книги самими издателями - и по мотивам весьма любопытным.
      Речь идет о неизданной книге, связанной с именем покойного поэта С. Я. Надсона и лежащей теперь передо мною. Это, кажется, единственный сохранившийся экземпляр"⁵.
      Далее Кауфман довольно близко к тексту пересказывает собственную заметку трехлетней давности, иногда прямо переписывая ее целыми абзацами. Кое-что здесь, впрочем, есть и новое: в частности, он сообщает, что "дама, бывшая под густой вуалью" возложила на могилу поэта венок с надписью "от графини Любы".
      Книга была выпущена в свет только одиннадцать лет спустя, в 1921 году. В рецензии на нее Д. Выгодский, вовсе не вдаваясь в книговедческие подробности, сообщает: "Не случайно на этой книге не проставлен год издания. Напечатана она была 35 лет назад, а сброшюрована и выпущена в свет в 1921 году. Странная судьба ее объясняется тем, что до выхода ее в свет раскрылись некоторые обстоятельства, дающие материал для иронических и злобствующих фельетонов постоянно травившему Надсона В. П. Буренину, и выход книги был задержан друзьями покойного поэта. Обстоятельства эти таковы: неизвестная поклонница Надсона, переписка с которой составляет эту книгу, оказалась, по некоторым сведениям, не графиней, богатой аристократкой, как она рекомендовала себя, а весьма скромной женой скромного чиновника, не блиставшей ни происхождением, ни богатством.
      Книга эта в свое время встречена была бы с громадным интересом. Но часть своего интереса она сохранила и до наших дней, отодвинувших далеко назад внимание и к поэзии, и к личности Надсона"⁶.
      Действительно, выход запоздавшей почти на полвека книги оказался практически незамеченным - за одним принципиально важным исключением. Ее незаурядной судьбой заинтересовался Сергей Георгиевич Кара-Мурза - театровед, мемуарист и коллекционер⁷. В мае 1927 года он сделал о ней доклад на заседании Русского общества друзей книги⁸. Начал он с фактов, уже известных читателю, добавив, впрочем, свидетельства необыкновенной редкости книги : якобы, экземпляры имелись еще у Н. Пиксанова и А. Бурцева (последнее представляется мне сомнительным: ни в одном из его каталогов книга не упомянута). Далее следовало:
      "Но вот в 1922 году на книжном рынке Москвы и Ленинграда в большом количестве появляется небольшая книжка под названием "Надсон и графиня Лида". В ней ровно 136 страниц. Нет никакого сомнения, что это тот самый невышедший в свет томик, о котором говорит статья "Исторического вестника". Ряд признаков свидетельствует о том, что об этой именно книге писал Евгеньев. В книге нет разрешения к печати - ни Цензурного комитета, ни Главлита, не указаны ни тираж, ни год издания, ни наименование издательства или типографии. Титульный лист явно новейшего происхождения, цвет его значительно белее, чем пожелтевшая бумага книжки и формат его несколько крупнее. Приклеен он к первому листу также недостаточно искусно. Очевидно, что отпечатанные и готовые к брошюровке листы книжки в течение тридцати пять лет мирно покоились где-нибудь при типографском складе или в какой-нибудь кладовой, пока чья-то бережная рука не потревожила их покой и снабдив их обложкой и титульным листом не пустила в обращение. При каких обстоятельствах появилась эта книжка в Москве - мне не известно. Цена книжки не обозначена"⁹.
      После весьма коплиментарных рассуждений о личности корреспондентки ("В своих письмах графиня Люба рисуется нам ранней русской декаденткой, изломанной и капризной, в стиле Марии Башкирцевой или Марии Висновской. <�…> Я не знаю, чему отдать предпочтение: письмам Марии Башкирцевой к Мопассану или графини Любы к Надсону - они одинаково очаровательны"¹⁰) Кара-Мурза переходит к самому главному:
      "Кто же была в действительности эта таинственная женщина? До сих пор ее имя и фамилия не названы в печати. Мне случилось установить, что это была Любовь Васильевна Фадеева, урожденная Карлова. Лица, видевшие ее фотографию, передают, что она не хороша собой. Но все же она не мужчина, как это утверждал Буренин. Муж ее был интендантским чиновником; впоследствии он управлял сенопрессовальным заводом в Жлобине"¹¹.
      Архив Кара-Мурзы не дает ответа на вопрос, каким образом он установил истинное имя корреспондентки Надсона: вероятно, круг посвященных в эту тайну был не слишком велик. Но любопытно, что главная хранительница секретов, Мария Ватсон, жившая в Ленинграде и, по выражению мемуариста, "помешавшаяся на ненависти к большевикам"¹², сама ему написала - но уже после того, как его доклад был обнародован. Оригиналы этих писем также не сохранились, но выписки из них Кара-Мурза сберег. Приведем их:



      …Анонимная корреспондентка С. Я. Надсона подписывалась в письмах к нему "Люба", и само собой разумеется, С. Я. в своих письмах к ней называл ее также "Любой". Почему в книжках "Недели" Люба превратилась в Лиду, расскажу вам сейчас. Когда я приехала из Ялты с останками поэта для погребения их на Волковом кладбище, в тот же день или на другой день явилась ко мне какая-то старушка с запиской от графини Любы. Прислав со старушкой какого-то фарфорового богдыханчика, Люба просила меня передать его С. Я. По-видимому, она не знала, что он умер. Я сообщила ей в записке о смерти поэта и, собрав все ее письма к нему, присоединила к ним шелковое, вышитое ею и присланное ему в Ялту полотенце, а также и богдыханчика. Все это я дала старушке для передачи Любе, которая с этого дня стала вести переписку со мной и продолжала ее почти целый год. В заботах о постановке памятника на могиле поэта и получив согласие Антокольского заняться этим делом, мне вдруг пришло в голову просить Любу, не пришлет ли она мне свои письма к С. Я. и его к ней, а я их отдам в печать, получу за них рублей триста и это будет лептой ее на памятник Надсону. Она тотчас согласилась, только просила осторожности, чтобы ее как-нибудь не узнали. Тогда Гайдебуров¹³ и я, мы решили вместо "Люба" печатать "Лида" - первая буква тоже Л. и имя в два слога, как и то. Вот так и напечатали, считая это безразличным. Что же касается отдельного издания в 1922 г., то вот вся его история. Когда печатались письма в "Неделе", я одновременно сделала отдельное издание с той же целью: выручку с них на памятник С. Я. Но после блестящего успеха "Писем", вдруг появился фельетон Буренина, в котором он издевался над друзьями Надсона, устроившими, по его словам, "свистопляску" на могиле С. Я.¹⁴. Он уверял, что это не какая-то графиня Лида, а жена интендантского чиновника и т.д. и т.д. в известном жанре этого, так называемого, Нововременского критика. История вышла затем личная, вам неинтересная; но я сочла нужным задержать издание, взяла его из типографии в листах и оно пролежало у меня на квартире больше 30 лет. В 1922 г., когда я была в "Доме Литераторов", просуществовавшем около трех лет и закрытом, кажется, в 21 или 22 г., я дала там кому-то прочесть книжечку "Писем". Они так понравились, что меня убедили отдать их, сделав обложку, в продажу Д<�ому> Литераторов. Что же касается предположения, будто под именем граф. Лиды скрывается Л. В. Карлова, я ничего подобного никогда и ни от кого не слышала. И, конечно, не знаю, жива ли она, хотя переписывалась даже с графиней Лидой, но и меня, как С. Я., она просила никогда не узнавать ее имени, а письма адресовать всегда на Сиверскую, на буквы Л. В. Ф. Еще С. Я. смеялся, не Философова ли это… Итак, мне, как и С. Я. было тогда совершенно неизвестно, как мне неизвестно и по сегодняшний день, кто собственно скрывался под псевдонимом "графиня Люба". По-видимому, какая-то поклонница таланта С. Я. высказывала ему свои чувства, высказывала их литературно и по тогдашнему общему отзыву красиво - суть дела была в этом. И раз Люба считала интереснее остаться анонимной, так не все ли равно это, по крайней мере, нам так казалось…

                              М. Ватсон.




      24-го августа 1928 г.

      …Что касается статьи А. Евгеньева в "Историческом Вестнике" 1910 г. представьте себе, я совсем не помню, о чем там говорилось. Если речь шла о С. Я. или гр. Лиде, наверное, статья была написана с моих слов. А. Евгеньев - это Евгеньев-Максимов, который и прежде, и, в особенности, теперь все печатает о Некрасове¹⁵. Что касается статьи моей в "Современном слове" от 4 января 1912 г., мне приходится снова повторить - не помню, что я там писала, память у меня очень ослабела. Что касается архива моего, а главное архива моего мужа, все это погибло. Когда не было дров, один мой жилец целых два мешка моих разных бумаг сжег, употребил их на мытье своего белья. Меня не было тогда дома, я была в "Доме Литераторов". О стихотворении Андреевского или Мережковского знали только то, что оно было шуточное и начиналось так: "Бедная графиня Лида, полюбила инвалида"¹⁶. Конечно, оно нигде не было напечатано. Что касается моей переписки с гр. Лидой - право, я считаю неудобным дать читать эти письма кому-либо. Ведь это не то, что представляла собой переписка гр. Лиды с поэтом. То имело литературное значение, была, как вы сами совершенно верно выразились, "самым поэтическим эпизодом в жизни С. Я.". А письма ко мне носили больше личный оттенок, желание, что ли, утешить меня и т.д. Притом на те письма я имела разрешение писавшей их, а на эти не имею. Уверяю вас, что это совсем не то, что та переписка и никому не была бы интересна. Затем вы спрашиваете: Ваша книга кончается словами: "Вскоре после этого графини Лиды не стало". Правда ли, что она умерла?" На этот вопрос дам обстоятельные ответы. Прежде всего, издание "Писем", появившееся в 21 г. или каком, твердо не помню, было издание, повторявшее буква в букву то, что было напечатано в "Неделе". Действительно, в переписке со мной, которая длилась (после вашего письма я достала письма Лиды и перечла их) могу теперь точно сказать, с первых чисел февраля и до 5 сентября. В последних своих письмах (некоторые из них даже написаны карандашом) гр. Лида говорит о болезни сердца, описывает ухудшение и при этом просит меня познакомиться и полюбить в память ее Л. В. Фаддееву, которая такой хороший и такой несчастный человек. После 5 сентября я стала получать письма от Л. В. и бывала у нее затем. Это продолжалось до февраля месяца. После того Л. В. уехала из Петербурга и исчезла для меня. В те дни я была очень нервная, этот фельетон Буренина смутил меня. Конечно, я ему не верила. Но я спросила Л. В. "Это вы писали?" она сказала - да. Меня это возмутило, но вернувшись домой, я застала письмо Л. В., в котором она утверждает, что была поставлена моею настойчивостью в необходимость взять на себя переписку, однако, хотя она, действительно, жила на Сиверской, действительно, получала письма С. Я., но передавала их гр. Лиде и была только посредницей¹⁷. Что бы я ни думала, я не считала и не считаю себя вправе называть именем Л. В. Фаддеевой автора писем гр. Лиды. В ту минуту все это меня очень волновало, но напр. Глеб Успенский и тогда мне говорил: "Ну, Мария Валентиновна, что вы так возмущаетесь. Она не была графиней, а выдумала себе такой псевдоним. Ведь подписывается же и Буренин в фельетонах "граф Жасминов". А еще, она не умерла? слава богу, что жива", - и Глеб Успенский перекрестился при этом. Действительно, теперь прошло сорок лет, и я спокойно ко всему этому отношусь. Скажу еще, и тогда я жалела, что Л. В. уехала из Петербурга, я ее искала и все эти годы о ней ничего не слышала. Жива она еще? У вас есть ее адрес? Она ко мне хорошо относилась и верно, что она любила С. Я. Поэтому, конечно, храню к ней добрую память. Я бы давно ей написала, если б имела ее адрес… Личной истории у меня не было с Бурениным. Я его ненавидела за его низость по отношению к С. Я. То, что он в своих гадких фельетонах не называя больного умирающего поэта, обвинял его в том, будто он представляется больным, калекой и т.д., чтобы жить насчет благотворительности, и т.п. и дошел даже до того, что смел говорить, что С. Я. живет на средства женщины, - разве это не позор, не ужас? Когда я писала биографию С. Я. к его стихотворениям (вы знаете, что они выдержали 29 изданий, последнее вышло в 17 году в 20 000 экз. и разошлось в один-два месяца) я, действительно, поставила Буренина к позорному столбу, рассказав, как он не убил, а добил умирающего поэта. Правда, в тех же фельетонах были намеки и на меня: "Элеонора Обмокни", и другой вздор, но я только смеялась над этим, меня это нимало не трогало. Вообще, искренно говоря, пусть про меня распускают, что угодно, мне все так безразлично. Совсем другое, если нападают на близких мне людей… Если б я писала дневник, как другие делают, я бы теперь написала свои воспоминания.

                              М. Ватсон.




      3 сентября 1928 г.

      …Что графиня Лида и Фаддеева-Волгина одно и то же лицо, это я думала после объяснения с ней. Но письмо ее поколебало меня. Она писала, что видя меня такой крайне взволнованной, так настоятельно требующей назвать фамилию графини Лиды, она взяла на себя корреспонденцию гр. Лиды с Надсоном. Но теперь заявляет, что во всей этой истории она только третье лицо. Она жила на Сиверской, отсылала ей письма и т.д… В то время Нотович и другие считали гр. Лиду крайне талантливой, добивались, чтобы она стала их сотрудницей, искали ее, но она исчезла из Петербурга¹⁸. Они просили меня дать ее письма ко мне. Но, конечно, я не дала. Ничего общественно интересного там нет. Что касается сравнения почерка гр. Лиды с Л. В. Ф., это было сделано. Но почерк был другой. Что касается писем С. Я. к гр. Лиде - они у меня. А ее письма остались у Гайдебурова. Он считал это необходимым, если бы ему вдруг предъявили обвинение, что письма эти сочинены. Когда он умер, и редактором "Недели" сделался старший его сын, Василий, не только эти письма, но и сама "Неделя" погибла через два-три года. Вся же переписка С. Я., напечатанная под моей редакцией, кажется, к 25-летию смерти С. Я. под заглавием: "Письма, дневники и т.д." была затем роздана обратно лицам, приславшим их¹⁹. Секретарь Пушкинского Дома не мог их разыскать, потому что переписки этой еще нет у них. Что Лида рожденная Карлова, я знала, так как она в одном письме мне написала²⁰. Я слышала, будто какая-то Карлова была даже морганатической женой одного из великих князей²¹. Плещеев мне сказал насчет Лиды, услыхав о том, от Петра Морозова²², который жил тогда на Сиверской и слышал, что Л. В. Фаддеева получала письма от С. Я.
      …Фотография Л. была у С. Я. Кажется, я эту фотографию отдала вместе с письмами гр. Лиды той старушке, которая пришла от ее имени ко мне. Как Плещеев отнесся к слухам о мистификации? Был огорчен, если это правда. Ему письма очень нравились, он находил, что из них вырисовывается такой изящный и грациозный образ светской женщины, какой нет даже у Толстого.

                              М. Ватсон.



      8 октября 1928 г.
      …Отчего я написала Фаддеева-Волгина? Потому что Фаддеева сама подписывалась в письмах ко мне, иногда просто Л. В. Фаддеева, а иногда Фаддеева-Волгина.

                              М. Ватсон.


      Открытие Кара-Мурзы, хотя и прозвучало на многолюдном заседании, в печать так и не попало - и в последующие годы весь этот сюжет снова забылся: даже в самых квалифицированных указателях при упоминании "Графини Лиды" ее истинное имя не называлось²³. Наконец, в 1989 году Евгения Викторовна Иванова напечатала в "Альманахе библиофила" статью "История одной переписки (С. Я. Надсон и графиня Лида)", во многом построенную на материалах архива Ватсон в ИРЛИ. В сочетании с приведенными выше отрывками из писем Ватсон к Кара-Мурзе (которые на тот момент были для ученых недоступны) складывается довольно отчетливая картина - но все равно кое-какие противоречия в ней остаются.
      Прежде всего - все-таки Лида или Люба? В первых двух статьях она Люба, в книге Лида. М. Ватсон объясняет Кара-Мурзе, что переделали Любу в Лиду они при первой публикации - но неужели, если с Надсоном действительно переписывалась Люба, никого не насторожило, что ее посланницей оказалась ее тезка?
      Еще один принципиальный момент - оговорка про почерк: "Что касается сравнения почерка гр. Лиды с Л. В. Ф., это было сделано. Но почерк был другой" - если это не ошибка памяти (или сознательное лукавство) Ватсон, то это выводит всю мистификацию на какой-то новый уровень: Фадеева в обеих ипостасях состояла с Ватсон в долгой переписке, так что поменять почерк ей потребовалась радикально и надолго. Ну и, конечно, чрезвычайно любопытно было бы узнать, что сталось с самой Любовью Васильевной - но следы ее затерялись.
      Книга эта, несмотря на свою замечательную историю, не принадлежит к числу редких. У всех известных экземпляров титульный лист отпечатан на более светлой бумаге и вклеен между обложкой и первой страницей текста. Любопытно, что при этом был нарушен целый букет раннесоветских законов: книга вышла без каких-либо выходных данных (на обложке и на титульном листе значится "Петербург", причем по старой орфографии), без разрешения военной цензуры, без указания типографии и т.д. Мой экземпляр в старом картонаже, на оклейку которого была пущена форзацная бумага.

==





==

¹ Евгеньев А. <�Кауфман А. Е.> Пропавшая книга // Исторический вестник. 1910. № 1. С. 200 - 201.
² Иванова Е. История одной переписки // Альманах библиофила. Вып. 25. М., 1989. С. 182.
³ Там же.
⁴ Огонек. 1907. № 3. С. 17 - 19.
⁵ Евгеньев А. <�Кауфман А. Е.> Пропавшая книга // Исторический вестник. 1910. № 1. С. 200.
⁶ Печать и революция. 1922. № 2. С. 287 - 288.
⁷ См. о нем: Литературный факт. 2017. № 4. С. 68 - 82.
⁸ Информационные заметки о докладе: Кут А. <�Кутузов А. В.> Надсон и "графиня Лида" (в Обществе друзей книги) // Вечерняя Москва. 1927. № 108. 14 мая; Кут А. <�Кутузов А. В.> Надсон и "графиня Лида" (о докладе в РОДК С. Г. Кара-Мурзы) // Вечерняя Москва. 1927. № 110. 16 мая.
⁹ РГБ. Ф. 561. Карт. 10. Ед. хр. 1. Л. 52.
¹⁰ Там же. Л. 63.
¹¹ Там же. Л. 74.
¹² Воспоминания Николая и Марины Чуковских. М., 2015. С. 69. Трудно не отметить замечательный (и очень распространенный в 1920-е годы) психологический парадокс: кажется, никто из лиц, истово приближавших революцию (а Ватсон была не последним человеком в революционно-народнических кругах), не ощущал хотя бы каплю своей вины за ее результаты.
¹³ Павел Александрович Гайдебуров (1841 - 1893) - владелец "Недели".
¹⁴ Об этом подробнее см.: Рейтблат А. И. Буренин и Надсон: как конструируется миф // Новое литературное обозрение. № 75. С. 154 - 166.
¹⁵ Явная ошибка: принадлежность статьи "Евгеньева" (см. выше) Кауфману совершенно бесспорна. И, увы, эта ошибка заставляет отнестись с долей скепсиса и к другим сообщаемым ею сведениям.
¹⁶ Это стихотворение нам неизвестно.
¹⁷ Это письмо сохранилось: Ватсон передает его смысл очень близко к тексту.
¹⁸ Тоже есть у Кауфмана: "Недаром один из петербургских издателей одно время разыскивал ее, чтобы предложить ей посвятить себя литературной работе и украсить его издание своими произведениями" (Огонек. 1907. № 3. С. 19). В варианте "Исторического вестника" имя Нотовича названо полностью.
¹⁹ Надсон С. Я. Проза. Дневники. Письма. Спб., 1912.
²⁰ Это единственное упоминание такого варианта ее фамилии.
²¹ Наталья Федоровна Карлова, жена герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого.
²² Вероятно, историк литературы Петр Осипович Морозов.
²³ За единственным впечатляющим исключением: в классическом указателе "История русской литературы XIX века" под редакцией К. Д. Муратовой (М.-Л., 1962) графиня Лида названа Л. В. Фадеевой! Вероятно, кто-то из библиографов Пушкинского дома сделал пометку в картотеке после доклада Кара-Мурзы.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив