Люди, которые всегда со мной. Дурачок Вачо.

Никто не знал, откуда он взялся, но однажды город проснулся от того, что по его улицам шёл Вачо. Застенчиво улыбаясь, припадая на ногу, поминутно дёргая плечом.
-Здравствуйте,- здоровался он с каждым встречным,- как ваши дела?
-У меня всё хорошо,- спешил рассказать о себе,- я вот шёл-шёл, и пришёл.
-Тебя как зовут?- спрашивали люди.
-Вачо,- шепелявил он.
-Не может быть, чтобы тебя звали Вачо, небось, у тебя какое-то другое, русское имя?
-Меня зовут Вачаган, коротко – Вачо,- обижался он.
-Откуда ты пришёл?
-Оттуда,- взмах в сторону горного перевала.
-Из Красносельска, что ли?- переглядывались люди.- Вачо, ты из молокан?
-Где твои родные?- спрашивали люди.
-Никого у меня нет,- хмурился Вачо. Потом широко улыбался и показывал на футбольный мяч, который держал под мышкой,- зато у меня есть мяч.
-Вачо, ты футболист?
-Ага,- радовался как ребёнок.
-Травила она его?- шептались люди.- Нагуляла, а потом травила?
-Ладно,- гадали люди,- допустим, она его не вытравила. Родила. Дальше что? Он какое-то время жил у них, потом они его выгнали? И он пошел, куда глаза глядят? Через снежный перевал? Семьдесят километров пути?
-Вачо, у тебя мама есть?
Хмурится, водит стоптанным ботинком по земле. Молчит.
-А папа?
Тишина.
-А как ты к нам попал?
-Шёл-шёл и пришёл.
Вот и весь разговор.
Город усыновил его. Каждый считал своим долгом накормить – приодеть Вачо. Жил он у старьёвщика Славика. Пришёл к нему домой, снял на пороге ботинки, прошёлся по вытертым половицам:
-Я буду у вас жить.
Славик окинул взглядом троих мелких детей, вздохнул:
-Где трое – там и четверо.
День-деньской Вачо ходил по дворам с мячом под мышкой и предлагал людям помощь. Его можно было попросить погулять с ребёнком, сходить за продуктами или забрать в ремонтной мастерской обувь. Все поручения Вачо выполнял с большой охотой, искренне радуясь возможности помочь.
Часто можно было увидеть его с ребятами на поле за восьмилеткой – они там самозабвенно играли в футбол, и непонятно, кто был счастливее – десятилетние мальчики, или великовозрастный Вачо, угодивший мячом в свои ворота.
-Вачо,- спрашивали, посмеивясь, мужики,- сколько тебе лет?
-Не знаю, может, сорок.
-А может, сто?
-Может, и сто!
-На, Вачо, тебе десять копеек.
-А что мне с ними делать?
-Подари кому-нибудь.
Вачо долго разглядывал монетку, потом возвращал дарителю – вот тебе и дарю, говорил, радуясь своей находчивости.
Животные совсем не боялись его, и, очень даже может быть, считали за своего, потому по утрам во дворе можно было наблюдать воистину библейскую картину – на лавочке, подставив ласковому солнышку лицо, сидел Вачо, а кругом его обступала вся дворовая живность – кошки, собаки, птицы и бабочки.
Люди к нему привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся – дождю, ветру, смене времён года. Но, как ни странно, исчезновения его заметили не сразу, может потому, что был первый послепраздничный, по-настоящему морозный день, все спешили куда-то, по делам, на работу, дети разбежались по школам, холод разогнал по домам даже мамочек с младенцами, дворы пустовали, и только к вечеру Славик спохватился, а где же Вачо, с самого утра пропадает.
Нашли его на следующий день, за городом. Кто-то сбил его и трусливо бежал, оставив умирать под звёздами, оттащил и сбросил, ещё живого, в канаву, об этом отчётливо говорил долгий след на скудном снегу, как его волокли волоком, топтались рядом, а потом он полз какое-то расстояние, почему-то в сторону, противоположную от города, да так и умер, лёжа на боку, с вывернутыми ногами.
Люди погоревали – погоревали, но и быстро о нём забыли, потому что у каждого забот полон рот, куда уж помнить о безобидном олигофрене, мальчике, пришедшем из-за перевала, жил под небом, общался с бабочками, о чём-то самозабвенно рассказывал спящим в колясках младенцами, ушёл, словно не договорив, странный мальчик Вачо двадцати двух лет, божья улыбка.