Любовь-морковь

Морковкина любила Волкова. А Волков Морковкину
не любил. Мало того, он никогда не слышал о ней, хотя смутно
подозревал о существовании тайной возлюбленной. Морковкина училась
в девятом классе гимназии с биохимическим уклоном, а Волков был
восходящей звездой телевидения - исполнителем главной роли сериала
«Ментагон». Откуда ему было о ней знать?
Любовь кипела в Морковкиной на маленьком огне всю зиму, тихо
побулькивая и выплёскивая мутную пену в тетрадки для сочинений, а в
марте, как выглянуло из-за туч солнышко, огонь под котелком
Морковкиной любви усилился, и девушке стоило больших усилий
удержать её в себе, чтобы, не дай Бог, не перелилась через край. В
апреле дело приняло совсем худой оборот. Морковкина забросила
учёбу, начала грубить родителям, злобно облаяла во дворе болонку
тёти Моти, доведя её до инфаркта (болонку, а не тётю Мотю), а также
поколотила соседа-третьеклашку Стёпу за то, что ходил за ней
следом, показывал язык и противным голосом дразнился:
«Любовь-морковь».
В мае у Морковкиной с головы слетела крыша и там поселились в
огромном количестве тараканы, которых давно никто не видел в
радиусе трёхсот километров. Откуда только взялись? Перед сном
Морковкина их тщательно пересчитывала, но каждый раз сбивалась со
счёта и засыпала. А когда просыпалась, то не вспоминала о
тараканах. Также она не вспоминала ни об оставленном на столе
матерью завтраке, ни об опостылевшей гимназии, ни об обиженной тёте
Моте, настраивающей против Морковкиной всю округу, ни о сердитом
отце Стёпы, пригрозившем ей показать сидорову козу, как только
представится удобный случай. Нет, она помнила только о Волкове. И
все совершаемые с момента открытия глаз до глубокого вечера
поступки она производила на полном автомате, почти без запинки и
сбоев.
Поднявшись с постели и не прибрав её, лишь машинально подоткнув
одеяло, Морковкина заглядывала в ванную для того, чтобы поспешно
ополоснуть лицо и прихватить материнскую косметичку. Потом она
целый час ехала в трамвае в другой район города – туда, где жил
Волков, по дороге успевала накраситься, пересчитать оставленные
матерью деньги, погадать на воронах и номерах проезжающих мимо
машин «любит-не любит», «встретит-не встретит», «узнает-не узнает»,
«заговорит-не заговорит», а главное, кончится ли всё это тем самым,
главным… о чём в гимназии рассказывали с первого класса, что это
нормально, естественно и даже замечательно, чем давным-давно
занимались все девочки в классе, а Морковкина, хоть и училась на
биолога, и фильмы взрослые давно смотрела, а всё не очень
представляла, как это будет с ней самой…
Сойдя с трамвая, Морковкина подходила к цветочному ларьку, долго
выбирала самую белую и самую пушистую гвоздику, а затем неторопливо
направлялась к дому Волкова, который находился всего в трёх
кварталах от остановки. Каждый раз девушка старалась пройти другим
маршрутом. У неё всегда был с собой баллончик с краской, и
Морковкина на каждом доме рисовала стрелку по направлению своего
движения. И все здания в округе были помечены этими фирменными
значками Купидона, и все они вели к одному и тому же месту – к дому
Волкова. Когда Морковкина рисовала стрелки, тараканы в её голове
бегали особенно быстро. Она пыталась представить себе, что думает
Волков, когда смотрит на результат её векторного творчества.
Догадывается ли он, что стрелки ведут именно к нему? А может быть,
он их вовсе не замечает? Для пущей убедительности Морковкина
нарисовала по три стрелки с обеих сторон подворотни, которая вела к
подъезду Волкова.
С левой стороны подворотни располагалась аптека, а с правой –
продуктовый магазин. Одно время Морковкина подолгу безуспешно
дежурила в этом магазине, надеясь застать там своего любимого.
Кассирши кидали на неё косые взгляды, а охранник пристально следил
за каждым её движением. Но, видимо, Волков покупал продукты где-то
в другом месте, а может, и вовсе обедал не дома, а в каком-нибудь
ресторане – всё-таки он не обычный человек, а звезда сериала
«Ментагон»! Перед тем, как покинуть магазин, Морковкина покупала
два батончика сникерса, клала их в карман и шла к подъезду Волкова,
стена рядом с которым вся была испещрена стрелками.
Морковкина ухитрилась оставить свой уникальный автограф не только
по бокам двери, но и сверху, над ней, и на асфальте, перед входом,
но всё-таки она сомневалась, что Волков замечает столь явные и
трогательные выражения её великой любви. Поэтому на всякий случай
она изрисовала стрелками и все стены на лестнице до третьего этажа,
где жил любимый. И только его собственную дверь она оставила в
покое. Рука с краской не подымалась на святыню. Лишь с тихим
трепетом Морковкина осмеливалась дотронуться до ручки двери, и её
тут же передёргивало словно электрическим током. Тихо млея, она
представляла, как совсем недавно за эту же ручку держался
Волков…
Поджидать Волкова на лестнице Морковкина не пыталась. Один раз
попробовала и столько страха натерпелась – просто жуть, и тараканы
так бешено в тот день разогнались, и сердчишко ни с того, ни с сего
разболелось… В общем, она не рисковала повторить столь опасный
эксперимент. Единственное, что она себе позволяла – это совершить
короткий, но ёмкий ежедневный ритуал: пропихивала в щель почтового
ящика Волкова один из купленных в магазине сникерсов и прицепляла
гвоздику к звонку в его квартиру. После этого, с чувством
исполненного долга Морковкина отправлялась в дальний угол двора,
чтобы в течение пары часов последить за дверью подъезда. Несколько
раз она видела входящего и выходящего из дома Волкова. Тогда она
вытаскивала из кармана второй сникерс и съедала его, представляя,
что Волков в то же самое время ест вместе с ней.
Если Волков не появлялся в течение трёх часов, Морковкина очень
расстраивалась, но не оставалась ждать дальше, а отправлялась
домой, спеша изо всех сил, так как боялась опоздать к просмотру
сериала «Ментагон».
В тот трагический день, 18 мая, любовь в Морковкиной бурлила
особенно страстно, выплёскиваясь из неё, как в сказке братьев Гримм
«Горшок каши». Тараканы носились под черепом, как элементарные
частицы в адроном коллайдере. Именно в этот день Морковкина
почувствовала, что пришла, пришла её пора - именно сегодня она
решится не просто дождаться Волкова, а признается ему в своей
величайшей в истории человечества любви, потому что вынести эту
любовь в одиночку она больше не в силах.
Вместо белой гвоздики Морковкина купила букет роз, со стрелками и
сникерсами вовсе не стала заморачиваться, а решительным шагом
направилась к дому Волкова. Поднявшись по лестнице, она
остановилась у двери любимого, погладила ручку, дотронулась, не
нажимая, до звонка, постояла несколько минут и, почувствовав
слабость в коленках и нарастающую неуверенность в районе солнечного
сплетения, сглотнула слюну, зажмурила глаза и всё-таки позвонила в
состоянии омертвелости и крайнего ужаса, изо всех сил надеясь, что
Волкова нет дома.
Но Волков оказался дома. Он открыл дверь и растерянно уставился на
Морковкину. Морковкина посерела, как осиное гнездо, и молчала,
словно двоечница на экзамене. Ей было страшно. Самым ужасным было
не то, что перед ней стоял сам Волков, а то, во что Волков был
одет. На любимом были голубые кальсоны с полураскрытой ширинкой и
старая застиранная тельняшка.
- Вы к кому? – не дождавшись вопроса Морковкиной, спросил
Волков.
- К-к-к-к-к вам, - заикаясь, выдавила Морковкина и протянула
артисту цветы.
- О Боже мой, - тяжко вздохнул Волков и посторонился, пропуская
Морковкину в дверь.
- Кто там? – раздался из глубины квартиры басоватый мужской
голос.
- Да вот девушка тут… - как-то смурно объяснил Волков, ничего не
уточняя. Он провёл Морковкину на кухню, где на табурете сидел ещё
один артист, играющий в «Ментагоне», фамилию его Морковкина не
помнила, а сам он представился Кешей.
Они сидели втроём на кухне и пили чай с вареньем. Кеша заботливо
подкладывал на блюдце Морковкиной печенюшки и пирожки, Волков
следил, чтобы она не забывала положить в чай побольше варенья. По
случаю знакомства он предложил выпить шампанского, но Кеша на него
запшикал: «Ты что? Забыл, как в позапрошлый раз было?»
Что было в позапрошлый раз, Морковкина так и не выяснила, но
поняла, что любовь её к Волкову не может оказаться разделённой, так
как у любимого есть свой любимый, вот они тут вместе, такие добрые,
хорошие, милые, но Морковкина им не нужна.
- Ты понимаешь, у нас семья, - проникновенным тихим голосом
объяснял Волков. – Мы хотим завести детей. Я понимаю, что семья –
это нечто отжившее, не модное, но мы с Кешей консервативны, мы
любим друг друга, тут ничего не поделаешь. Третий - лишний.
- Тебе ведь и шестнадцати наверняка нет, - встрял Кеша. – Ведь
так?
- Через восемь месяцев будет, - выдавила Морковкина.
- Ну вот, видишь? – ласково произнёс Кеша. – До шестнадцати –
ни-ни. А через восемь месяцев ты полюбишь уже кого-нибудь
другого…
- Будь нам, как сестра! – предложил Волков. – Заходи в гости, мы
всегда будем рады тебя видеть…
Ошеломлённая, униженная, оскорблённая до глубины души, вышла
Морковкина из дома любимого. Тараканы, поражённые последниями
событиями, все передохли и лежали кверху лапками. Девушка повернула
направо от подворотни и поднялась в аптеку.
- Мне какого-нибудь снотворного, - попросила она аптекаря.
- Сколько?
- Десять пачек.
- Столько я не могу продать! – воскликнул аптекарь.
Но тут кассир одёрнул его:
- Ты что – забыл новый закон?
После аптеки Морковкина зашла в магазин с подозрительными
кассиршами и строгим охранником, но купила не сникерс, а бутылку
минералки. Стоя у длинного стола, где покупатели перекладывают
продукты из магазинной корзинки в свои сумки, Морковкина высыпала
на ладонь сразу два десятка таблеток и приготовилась их выпить
вместе с минералкой.
- Доча, да ты что? С ума сошла?! Прекрати сейчас же! – воскликнула
толстая и добрая на вид покупательница. – Несчастная любовь? Она
того не стоит!
- Дамочка, вы нарушаете личные права гражданки. Хотите иметь
неприятности? – лениво поинтересовался охранник.
- Да ну как же… Да ну вы подумайте… Нет, ну так же нельзя, -
закудахтала толстуха.
Охранник достал из кармана рацию.
- Да я ничего-ничего, - заторопилась к выходу покупательница,
оставляя Морковкину допивать таблетки.
Морковкина вышла из магазина и направилась в ближайший сквер, где
села на скамейку и стала ждать прихода смерти. Смерть не заставила
себя долго ждать. Сознание Морковкиной замутилось, сердце стало
биться с перебоями и она провалилась в какую-то черноту. Через
какое-то время она вынырнула и почувствовала, что вот-вот
провалится обратно. И тут Морковкиной стало страшно, по-настоящему
страшно, а не так, как в тот момент, когда Волков открыл свою
дверь. Даже когда ей два года назад резали аппендицит, ей не было
так страшно до такой степени.
- Помогите! – крикнула она женщинам, сидящим на соседней
скамье.
- Тебе плохо? – поинтересовались женщины и, прежде чем опять
провалиться в черноту, Морковкина увидела, как одна из них достаёт
мобильный телефон и набирает номер.
В следующий раз Морковкина вынырнула из черноты, когда рядом стояли
два человека в белых халатах.
- Ты что-то выпила? – спросили они у неё.
Она вытащила из кармана пустые пачки от снотворного. Врачи
переглянулись.
- И что нам с ней делать? – спросил один.
- Как что? – пожал плечами другой. – Везём, как всегда, в
отстойник. В Максимильяновку?
- Там морг переполнен, давай в Покровскую.
- Я не хочу в морг! Я жить хочу! Спасите меня! – попыталась
крикнуть Морковкина, но голос её был слабым, тихим и дрожащим.
Первый врач хмыкнул:
- Раньше надо было думать.
- Может, пусть напишет расписку, так, мол, и так, хочу, дескать,
жить? – предложил второй врач. – Жалко ведь дуру.
- Ну да, - цинично согласился первый. – а потом она засудит нас,
как Евстигнеева. Тебе это надо?
- Конечно, нет, - уверенно сказал второй.
- Я что угодно подпишу, только спасите, - проваливаясь в последний
раз в черноту, взмолилась Морковкина. Последнее, что она услышала в
своей короткой жизни, было занудное напоминание о том, что не
стоило прогуливать уроки обществоведения, где учащимся подробно
разъясняли их права, в том числе и конституционное право на
добровольный уход
из жизни.
Вот такая любовь-морковь. И никаких тараканов.
20-21 июня 2011
© Copyright: Оксана Аболина, 2011
Свидетельство о публикации №21106210163