Ляля

-         Я в детстве и в молодости спортом занималась. Гимнастикой. И не такой гимнастикой говнячей – с ленточками, все это фигня. Я настоящей спортивной гимнастикой занималась. У меня целлюлита нет. Вообще. А мне ж скоро пятьдесят. Зимой уже пятьдесят будет. А целлюлита нету! Смотри!, - Ляля задирает и без того короткое платье, показывает длинные, белые, крепкие, слегка кривоватые ноги. Я восхищенно поддакиваю.

-         Хорошие ноги, Ляля! Сильные.

-         Да!, - выдыхает она, - и руки! Руки у меня еще какие сильные, смотри!, - она подтягивает рукав и демонстрирует бицепс.

-         Ого-го!, - нисколько не лукавя восхищаюсь я.

-         Я и сейчас спортом занимаюсь!, - Лялины глаза горят, она, как третьеклашка радуется похвале, - Только не смейся! Спорт у меня своеобразный. Я три раза в неделю в химчистке работаю. По утрам. Раненько. У этой корейки. Она согласилась, платит кеш. А я так и сказала, кеш платишь – работаю, нет, до свидос! Тока никому! , - она прикладывает указательный палец к губам, - Я работы не боюсь. А что делать, Стеллик. Четверых детей подняла! Все сама. Я девка работящая. Мне дали сорок тыщ в этом магазине, я там всеми ихними швеями командую, добираться далековато, но платят хорошо. И в старом магазине я еще по понедельникам работаю. Хозяин упросил. Шесть дней в неделю получается. Но оно и лучше. Зачем мне два выходных? Дома останешься, крутишься, как белка в колесе – постирать, убрать, подать-накормить, наварить. А так – меня нет, они сами тоже шевелятся. Знают, что мама не принесет на голубой тарелочке. Меня ж в этот новый магазин с руками оторвали! А что? Я ж работящая. Девка-огонь. Мне скоро пятьдесят, а я вон смотри какая! Руки у меня золотые. Что есть, то есть. Все знают. У Ляли руки золотые!  Даже мой папа покойный говорил: «Руки у тебя, Ляля, золотые!» Я ж в Союзе кооператив имела. Раскрутилась!, - Ляля зажмуривается, - Десять тыщ в месяц имела! Долларов! Все сама! Варенку делали. Шили и варили. Продавали – с руками мою «варёнку» отрывали. Тогда в это дело многие пошли. Но на базаре мои варенки улетали в миг. Потому, что отличить от настоящих невозможно было. И фурнитуру достала. И лэйблы. Сама лекала сделала. Девок посадила. Они у меня строчили день и ночь. И куртки, и штаны. Даже, прикинь, Стеллик, кепочки джинсовые делали. Конечно, платила всем. Крыше, в смысле, платила. Платила – ихнему, как у них? Шерифу полиции. Ну, менту. Мафии платила. Двум охранникам еще, стояли два жлоба-афганца. Бритые, бычки такие. Охраняли.  Крутилась. В меня стреляли. Вишь, вот тут по касательной пуля прошла, - Ляля отодвигает прядь волос у виска, - вот тут! Не видишь? Темно, плохо видно. Но я ж выжила. Все на мне. А тут муж умер. А я с двумя детьми. И папа болел. Меня на все хватало. Я ж молодая была. Еще здоровее, чем сейчас. Крепкая. Где это виданно,  что б девка в двадцать семь лет, с двумя детьми, без мужа и больным папой на руках вот так выстояла? А я не просто выстояла! Я раскрутилась так, что стреляли..., - Ляля притихла, затянувшись сигаретой.

-         Да, уж, Ляля, досталось тебе в жизни, - в который раз я слушаю этот рассказ и в который раз знаю, что ничуть она не преувеличивает. Все правда.

-         А потом уехала. Взяла детей, сделала израильские визы, друзья помогли. Какая из меня еврейка? До пятого колена русская я. Но помогли. Заплатила. Все сделали. Приехала. Билась, как рыба об лед. Старшие дети еще маленькие были. Вадику семь, Наташке вообще пять. Мужа нет. Умер. Своей смертью. И не болел же. Пришел с работы, пошел в кухню воды попить и рухнул там. Инсульт... – Ляля торопливо крестится, - Это уже тут я Сережку встретила. Лююююбиииила!!! Веришь, Стеллик, любила так, аж сердце выпрыгивало. Красивый был! Высоченный! Я ж высокая, а мужик мелкий пошел. Мой первый муж покойный тоже был меня на полголовы ниже. Неплохой был мужик, умер. Жалко, конечно. Но Сережку я любила. Ой, как я его любила. Он меня с двумя детьми взял. И мы еще двоих родили. Таня у нас вообще умница, учится хорошо. Танцует бальные танцы. Чудо, а не девочка. А Максику уже четырнадцать! Представляешь, Стеллик! Четырнадцать лет. Ты ж помнишь, как он родился? Копия Сережка был. С рождения. А сейчас такой взрослый. Басом говорит. На Сережку похож – жуть. Смотрю на него и слезы у меня на глазах. Но я ж сильная. Я справилась. А Сережка несчастный. Он же программу написал. Ты ж знаешь, он программист был. Я в этом не понимаю ничего. Он не работал. Все искал работу. Дома сидел. Полгода эту писал, серьезная какая-то программа компьютерная. А я могу заработать. Мне не привыкать. Я работала на трех работах, а он программу писал. Ну, писал, писал, да написал. Пошел в компьютерную фирму на интервью. Показал программу, а ее у него украли. Представляешь? Говорит: «Не тронь меня, Ляля. У меня идею украли.» Не ел два дня ничего. На диване лежал, к стенке отвернувшись. Депрессия. Говорит, мол, оставь меня на пару дней, тошно мне. Полгода работы моей коту под хвост. Сволочи. Наверное, хорошая программа была. Я в этом ничего не понимаю. Ну, взяла детей младший, да и поехала в Атланту к подруге. На недельку, думала – чтоб Сережке не мешать. Он так просил, чтоб мы уехали. Оставили его. Не трогали. Уехали, корочь. Побыли там. Я с Сережкой каждый день по телефону говорила. Грустный. Ничего говорит не хочу. Идею, говорит мою украли. Я детей собрала и вернулась. Приехали. Дома его нет. А тут звонок в дверь, полицейские приехали. Вся светомузыка. «Вы, говорит, такая-то?» «Ну, говорю, я. А что случилось?» «Ваш муж Сергей Шаповалов», - говорит. «Ну, мой». «Поехали на опознание тела. Повесился ваш муж. В новых домах, что на горке строили. Рабочие пришли, а он висит.» Я и рухнула. Как я это пережила не знаю. Ужас просто. Люююбииила ж я его, Стеллик..., - Ляля всхлипнула и опять судорожно затянулась.

-         Выдержала и это. Детей подняла. Вадик уже совсем взрослый. Наташка замужем. Таня у меня чудо-девочка. И Максик – проблем нет у меня с ними. Послушные. И Игоря приняли. А я Игорю говорю, вот я вся такая. Работящая, красивая, здоровая. Да, есть у меня зехеры, но у кого их нет. Не потерплю носков раскиданных, грязи не потерплю. Я вообще порядок люблю. И детей приучила. Они у меня самостоятельные. Аккуратные. Мне Наташкин муж, он у нас американец, говорит, ты Ляля, хорошую мне жену воспитала. Американцы ж просто так не скажут же. И говорю я ему, Игорю, – вот, четверо детей у меня. Руки золотые. Я могу заработать. Хочешь бери, нет – не обижусь. Мы не расписанные живем. Работы у него нету. Два месяца ни одной машины не продал. А я, что? Я ж понимаю. Я заработаю. А он руку на меня поднял! Пришел выпимши с работы и давай скандалить. Таня полицию вызвала. Я б не вызвала. Жалко его, дурака. Хорошие у меня дети. Мама, говорят, мы тебя в обиду не дадим. Гони этого Альфонса. Ну, я  Игоря  и выгнала. Но он обратно пришел. Повинился. В ногах валялся. Прости, говорит, Ляля. Не знаю, что на меня нашло. Депрессия, наверное. Я как это слово слышу – в ступор впадаю. Ну, что? Простила. Жалко его, дурака. Он неплохой-то мужик. Но со своими тараканами. А у кого их нет? Скажи  мне, Стеллик, у кого тараканов нет? А я все могу сама. Я и ремонт затеяла. Весь дом переделываю. Дети со мной вместе работают. Полы поменяла – везде паркет. Как во дворцах, каких! Красиво. Паркетчика мы брали. А красить – сами. Встали и покрасили весь дом. Вот ремонт закончу, ты приходи ко мне. Мы кофейку попьем. А Игорь неплохой. Я и зубы ему поставлю. Заработаю. Костюм вон купила. Тыща долларов. Красивый. С искрой. Шерстяной. Итальянский. Видела? Я его в порядок приведу. Игоря в смысле. Неплохой он. Может начнет зарабатывать. Но мне ж не надо. Я могу и вечером подработку взять. Руки же у меня золотые...