#летниедни ЧЛ-6. Почему ничего нельзя откладывать. Или еще раз о смерти и
![топ 100 блогов](/media/images/default.jpg)
Дикие.
Или, скорее, одичавшие.
Они цвели на месте, где когда-то стоял Старый Дом, и идти за ними было далеко, скользко и грязно.
А Дороти умирала.
Последняя стадия рака груди. Джон, ее сын, медбрат с большим
опытом, сидел с ней неотлучно.
Мы все понимали, что уход Дороти - вопрос пары недель. Максимум
месяц с небольшим.
И вот уже который день я, просыпаясь, думала - сегодня. Непременно
надо сходить к Старому Дому и надрать там нарциссов для Дороти.
Огромный букет. Все, сколько есть. Там их все равно никто не
видит.
А весна была холоднючая. С противным ледяным дождем, ветром, и
прочими "прелестями". Как обычно в Западной Вирджинии (да, я знаю,
как правильно, и нет, не дождетесь, оно у меня пишется только
так).
В то утро, если честно, мне менее всего на свете хотелось выползать
из-под одеялка в реальность, которая не звала и не манила.
Я очень, очень боюсь смерти. Даже сейчас, похоронив и Папу, и Маму,
пройдя через свой самый страшный страх, я все равно ее боюсь. А
тогда, тридцать с лишком лет назад, сама мысль о том, что с кем-то
из близких ЭТО может случиться, заставляла корчиться и внутренне
выть.
А Дороти умирала в соседнем доме. И сделать с этим было
ничегошеньки нельзя. Кроме как притвориться, что она вовсе не
умирает, а просто болеет, и непременно выздоровеет. Когда-то. Но
пока лучше ее не тревожить. Так я пыталась успокоить свою зудящую
совесть. Потому что умом-то все понимала. Но очень боялась влезать
в ситуацию.
А нарциссы тем временем уже совершенно точно распустились. Муж
ходил за Холмы по своим каким-то делам, и на мой вопрос, не зацвели
ли, кивнул - да, полно их там уже.
Я ему о свои планах не говорила. Я вообще о планах не люблю
рассказывать. А то, знаете ли, расскажешь - и фьють.
Пути назад, собственно, уже не было. Потому что и времени
практически не оставалось.
Поэтому я выскреблась из-под одеяла, в три захода, проклиная эту
чертову "полную волну", перекатилась через край нелепой водяной
кровати, и пошлепала на кухню - жить этот большой новый день
посреди американской глубинки, вдали от дома, родителей,
цивилизации и смысла.
Конечно, я не помню точно, чем именно я занималась с утра.
Наверное, заварила себе чай, насыпала миску хлопьев, посмотрела,
есть ли корм у котов. Может быть, и "фанники" полистала - две
странички с комиксами, то бишь funnies, из местной бумажной
газетки.
Время было пред-интернетное, странное. Компы, разумеется, уже
вошли в обиход, но Сеть, Великая и Ужасная, еще только
разворачивалась где-то на огромных серверах в Вашингтоне или где
там ее. У нас на Холмах обходились пока что без.
Одно знаю совершенно точно - прямо с утра меня начал долбить
Внутренний Голосок. Тогда он был еще очень мирный, но от этого не
менее настойчивый. Долдонил и пихал в уши изнутри головы - "иди уже
в Старый Дом, пора, и пора-то уж прошла, шевелись, а то потом локти
кусать будешь".
Пободавшись с Голоском с полчаса, я вздохнула и пошла влезать в
резиновые сапоги.
Холмы за нашим домом - красноглиняные. Глина жирная, скользкая,
яркая. Я набрала ее полные подошвы, пока долезла до Старого Дома. А
там действительно уже раскинулся ковер из лимонных нарциссов, такой
густой и плотный, что никакие букеты ему были не страшны.
Надрала здоровенную охапку и вернулась в тяжеленных комьях глины
вместо сапог домой. Вытряхнулась из обувки ("почувствуй себя
Големом, который выпростался из глины"), посмотрела на букет,
поняла, что надо поделить хотя бы пополам, чтоб не так по-купечески
бесстыдно выглядеть.
Сложила половину нарциссов в красивый ровный шар. Поставила в вазу.
Получилось вполне достойно.
Тут же Голосок снова активизировался: "А что они сейчас про тебя
подумают? А не многовато ли? А не маловато ли? А зачем ты вообще
сейчас к ним попрешься? А вдруг она спит? А вдруг ей не до цветов?
А..."
"А не пошел бы ты, а?" - наконец осмелела я, подустав все это
перемалывать меж ушей. - "Точнее, ты просто заглохни, а вот я -
таки пойду".
Переобулась в кроссовки, позвонила Джону с домашнего - "Привет, я
тут Твоей Маме небольшой подарочек хочу принести. Когда
удобно?"
"А прямо сейчас и удобно!" - вполне жизнерадостно отозвался Джон. -
"Приходи".
И я пошла.
Дороти спала, когда Джон открыл мне дверь. Он тут же принялся ее
будить: "Мам, просыпайся, смотри, кто к нам пришел!"
Я пришла в ужас - "Зачем ты ее будишь? Пусть спит человек!" Джон
мотнул головой - "Да нормально все, не переживай".
Дороти медленно открыла глаза, увидела нас с букетом и Джоном, и
вдруг просияла от уха до уха. Показала - подойди поближе. Понюхала
желтое облако. И я вдруг увидела, как с ее совсем светлых и чуть
мутноватых глаз сошла пелена, и они чуть поголубели, оживились и
стали почти такими же озорными и добрыми, как раньше.
"Спасибо, что пришла. Это где ж такую красоту раздобыла? Не у
Старого ли Дома?"
"Ага, там", - подтвердила я. Джон тем временем поставил вазу так,
чтобы Дороти было удобнее всего ей любоваться. Она кивнула - мол,
все правильно, спасибо.
Дальше разговор не клеился. Поговорили пару минут про Холмы,
распутицу, красную глину, и всякое такое. Было видно, что Дороти
тяжело дается этот разговор, несмотря на явную радость. Ну, и я
быстренько сбежала оттуда, пожелав здоровья и всего наилучшего.
Джон перезвонил почти сразу - я даже не успела разуться.
"Таш, спасибо Тебе огроменное. Маму прямо не узнать, довольная, то
и дело просыпается и глазами нарциссы Твои ищет", - внезапно и в
его голосе стало чуть больше звона и жизни. И я выдохнула - уф, все
вроде получилось, удалось порадовать, не утомила, все хорошо. А
мало ли - может, от этой песчинки что-то выкристаллизуется хорошее?
А сапоги сейчас вымою. Подумаешь, килограмм глины.
Второй раз Джон позвонил в четыре утра. Трубку поднял муж. Я
услышала короткое: "Когда? Да. Понятно. Спасибо, что сообщил. Наши
соболезнования".
Я сидела в кровати, качаясь на дурацких волнах, поднявшихся, когда
муж подскочил к телефону. И пыталась не есть себя поедом. Потому
что отняла четверть часа у Дороти с Джоном своими фанабериями с
букетом. А теперь уже поздно.
На похоронах я поэтому не могла посмотреть Джону в лицо. Было
стыдно. Почему я не пошла за нарциссами хотя бы за пару дней до
того?
Он нашел меня сам.
Подошел, обнял. Я открыла было рот, чтобы извиниться, выразить
соболезнование, хоть что-то из себя выдавить. Но тут сверху
раздалось:
"Спасибо Тебе огромное. Эти цветы..."
"Что - цветы?" - буркнула я ему куда-то в живот.
"Понимаешь... Она на них весь день смотрела. А потом попросила дать
ей в руки. Вечером. Таш. Она умерла с Твоими цветами в руках. И с
улыбкой."
|
</> |