Лента

Помнится, где-то в середине 90-х выступал один сладкоречивый и известнейший московский батюшка, вития многовещанный, перед курсантами Ярославского ракетного училища. Их терпения хватило примерно на час, после чего они начали всячески демонстрировать, что их все это достало по самое не могу. Батюшка все заливался соловьем, но после какой-то реплики осведомился-таки, не уйти ли ему. Ответ аудитории был утвердительным. Студенты университета оказались более воспитаны, но тоже явно томились. Что до меня, то я делал скидку на молодость поп-звезды, чего уже не сделаешь сейчас, когда по наводке ЖЖ читаешь то, что действует уже не как елей, а как касторовое масло. То есть прочитать больше одного абзаца просто невозможно:
http://pravoslavie.ru/smi/1767.htm
Майя Кучерская высказала предположение, что о. Артемий просто так увлекся церковнославянским, что совсем забыл русский. Но, думаю, дело серьезней. Выпускник филфака МГУ по определению должен обладать известным минимумом вкуса, говорящем и об интеллекте и о чем-то более глубинном, чем способность к рациональным построениям. Вкус - это, вообще говоря, чувство сообразности, соразмерности, уместности. О вкусах, говорят, не спорят, но это касается не вкуса – того, есть он или нет, – а именно вкусов: кто-то предпочитает коньяк, кто-то виски, и здесь действительно спорить не о чем. Но если речь идет о стиле, который, как известно, человек (в данном случае – церковный, да еще и пастырь)…
Как говорил Синявский: у меня с советской властью расхождения чисто стилистические. И это вообще то серьезней, чем может показаться. Стиль – это все. И даже не стиль – это человек, а человек – это стиль, уточнил один немец. То есть дело не столько в стиле батюшки, сколько в стиле определенного сорта «духовности», выдаваемой за православие. Оговорюсь: для меня православие не византийское изобретение, а неповрежденное (не модернизированное) апостольское предание. Здесь же, в этом велеричивом елейном пустословии я ничего не вижу кроме повреждения и причем серьезного. Батюшка озвучивает банальнейшие вещи так их изукрасив, так плетя словеса, что, как курсанту, хочется плюнуть и уйти. Выйти на улицу, на свежий воздух, подальше от сладкоречивой до тошноты фальши, говорящей о внутренней фальши, о фальшивом православии, ставшем плетением словес, игрой в бирюльки. Игрой, подменившей жизнь.