Курский соловей при дворе. Воспоминания Н.В. Плевицкой о Романовых

ru_royalty — 15.04.2018

В ту осень в Ливадии пребывала Государева семья, и кажется, вся знать съехалась в Ялту.

Гостиницы были переполнены. Мне с трудом нашли скромную комнату на даче Фролова-Багреева, но хотя бы и в шалаше поселили, мне было бы хорошо. Благословенный край. Воздух напоён дыханием моря и буксуса. Средь темных кипарисов высятся прекрасные белые дворцы. Неумолкаем нежный звон цикад.

Помню ясный ласковый день в первых числах октября. Я стояла на набережной, прислонясь спиной к железной решетке, слушала близкий плеск волн и глядела на толпу, тесно плывущую мимо.

Такая праздничная и нарядная, такая беззаботная и красивая толпа «бархатного сезона». Какие прелестные женские головки, какие лёгкие, как облако, наряды. Приятно звенят шпоры ловких гусар, рослых кирасир. Неслышно скользят конвойцы с перетянутой талией. Проходят загорелые, крепкие моряки в белых, как кипень, кителях.

По свежеполитым торцам шелестят экипажи и слышен приятный, дружный топот копыт. Но вот со стороны Ливадии послышался частый, рассыпчатый топот иноходца и мимо нас промчался весь в золоте седой татарин.

Его появление возвещало, что едет Царь. Вся толпа вдруг зашумела, все бросились занять места, откуда лучше можно увидеть Государя и Его Семью. Экипаж, в котором сидел Государь, приближался, а за ним катилась восторженная волна могучего «ура».Мурашки побежали у меня по телу, и к горлу подступили нечаянные слёзы от этой волны человеческих голо- сов, выражающих любовь. Головы обнажились, и в воздухе веяли шапки, платки, и лилась, лилась широкая, ликующая волна — ура-а-а!

Государя провожали в Италию, а я стояла в толпе и утирала слезы.

Затем, протолкавшись сквозь толпу, увидела хорошее, ласковое, знакомое по портретам лицо Государя. Знала я это лицо уже давно, еще тогда, когда я Дёжкой называлась.






И вспомнилась мне большая, с голубым глянцем, лубочная картина на белой стене нашей избы. А на той картине была изображена семья Императора Александра III.
Помню, давно, в предвечернюю пору вошёл в избу отец и тревожно сказал:

— Зажигай, мать, лампаду, помолимся Господу за спасение Царской Семьи.

Я прижалась к матери. Отец рассказал, что известили на сходе об злом умысле на Царскую жизнь в Борках и о том, как Царь-богатырь один поднял вагон и вынес из-под него свою младшую дочь. Мы стали на молитву. Опустился на колени мой отец, старый николаевский солдат. Пред образами, освещенными тихой лампадой, шептала мать горячие молитвы: печать креста творила с верой и клала поклоны.

На нас смотрел Николин лик и будто угодник добрый серчал. Мать помолилась, подошла к голубой картине.

— Вот, видишь, Дёжка, наш Государь, а в голубом Матушка Царица. За ней наследник, а вот младший, Миколай, вишь вьюноша совсем. А на коленях у Царя дочь ихняя Ольга, самая меньшая, которую из-под вагона Царь вынес. Ах, деточка бедная!

Мать суровой ладонью гладила картину.

— А вот, Дёжка, постарше царевна, Ксения, Аксютою по-нашему зовут. Спаси их, Господи, и помилуй, — шептала мать и всё вздыхала.

***


В десять часов вечера мне позвонил из собрания ко- мандир Сводного Его Величества полка и сказал, что за мной выехал офицер.

С трепетом садилась я в придворную карету. Выездной лакей в красной крылатке, обшитой желтым галуном и с черными императорскими орлами, ловко оправил плед у моих ног и захлопнул дверцы кареты. На освещенных улицах Царского Села мы подымали напрасное волнение городовых и околоточных; завидя издали карету, они охорашивались и, когда карета с ними равнялась, вытягивались. Такой почёт, больше к карете, чем ко мне, всё же вызывал у меня детское чувство гордости.




Через несколько мгновений я увижу близко Государя, своего Царя. Если глазами не разгляжу, то сердцем почувствую. Оно не обманет, сердце, оно скажет, каков наш батюшка Царь. Добродушный командир полка В. А. Комаров, подавая мне при входе в собрание чудесный букет, заметил моё волнение.

— Ну чего вы дрожите, — сказал он, — ну кого боитесь? Что прикажете для бодрости?

Я попросила чашку чёрного кофе и рюмку коньяку, но это меня не ободрило, и я под негодующие возгласы В. А. Дедюлина и А. А. Мосолова приняла двадцать капель валерьянки. Но и капли не помогали.

И вот распахнулась дверь, и я оказалась перед Государем. Это была небольшая гостиная, и только стол, прекрасно убранный бледно-розовыми тюльпанами, отделял меня от Государя. Я поклонилась низко, и посмотрела прямо ему в лицо, и встретила тихий свет лучистых глаз. Государь будто догадывался о моём волнении, приветил меня своим взглядом.Словно чудо случилось, страх мой прошёл, я вдруг успокоилась.

По наружности Государь не был величественным и сидящие генералы и сановники рядом казались гораздо представительнее.

А всё же, если бы я и никогда не видела раньше Государя, войди я в эту гостиную и спроси меня: «Узнай, кто из них Царь?» — я бы не колеблясь, указала на скром- ную особу Его Величества. Из глаз его лучился прекрасный свет царской души, величественной простотой своей и по- коряющей скромностью. Потому я его и узнала бы.

Он рукоплескал первый и горячо, и последний хлопок всегда был его. Я пела много. Государь был слушатель внимательный и чуткий. Он справлялся через В. А. Комарова, может быть, я утомилась.

— Нет, не чувствую я усталости, я слишком счастлива, — отвечала я.

Выбор песен был предоставлен мне и я пела то, что было мне по душе. Спела я и песню революционную про мужика-горемыку, который попал в Сибирь за недоимки. Никто замечания мне не сделал.

Теперь доведись мне петь Царю, я, может быть, умудрённая жизнью, схитрила бы и песни этакой Царю и не пела бы, но тогда была простодушна, молода, о политике знать не знала, ведать не ведала, а о партиях разных и в го- лову не приходило, что такие есть. А как я была в политике не таровата, достаточно сказать то, что, когда слышала о партии кадетов, улавливала слово «кадет» и была уверена, что идет речь об окончивших кадетский корпус. А песни-то про горюшко горькое, про долю мужицкую, кому же и петь-рассказывать, как не Царю своему Батюшке? Он слушал меня, и я видела в царских глазах свет печальный. Пела я и про радости, шутила в песнях, и Царь смеялся. Он шутку понимал простую, крестьянскую, незатейную.






Когда Государя уже провожали, он ступил ко мне и крепко и просто пожал мою руку.

— Спасибо вам, Надежда Васильевна. Я слушал вас се- годня с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такою, ка- кая вы есть. Я много слышал учёных соловьев, но они пели для уха, а вы поёте для сердца. Самая простая песня в вашей передаче становится значительной и проникает вот сюда.

Государь слегка улыбнулся и прижал руку к сердцу.

— Надеюсь, не в последний раз я слушал вас. Спасибо! И снова крепко пожал мне руку.

В ответ на милостивые слова Государя я едва могла вымолвить:

— Я счастлива, Ваше Величество, я счастлива.

Он направился к выходу, чуть прихрамывая, отчего походка его казалась застенчивой. Его окружили тесным кольцом офицеры, будто расстаться с ним не могли. А когда от подъезда тронулись царские сани, офицерская молодежь бросилась им вслед и долго бежала на улице без шапок, в одних мундирах.

Где же вы, — те, кто любил его, где те, кто бежал в зимнюю стужу за царскими санями по белой улице Царского Села? Иль вы все сложили свои молодые головы на полях тяжких сражений за Отечество? Иначе не оставили бы Государя одного в дни грозной грозы с неповинными голубками-царевнами и голубком-царевичем. Вы точно любили его от всего молодого сердца.

***

В Царском Селе, в присутствии Государя, я пела уже не раз. Было приятно и легко петь Государю. Своей простотой и ласковостью он обвораживал так, что во время его бесед со мной я переставала волноваться и, нарушая правила этикета, к смущению придворных, начинала даже жестикулировать.

Беседа затягивалась. Светские, пожилые господа, утомясь ждать, начинали переминаться с ноги на ногу.

Иной раз до меня долетал испуганный шепот:

— Как она с ним разговаривает!

Это относилось к моей жестикуляции.

Но Государь, по-видимому, не замечал моих дурных манер, и сам нет-нет да и махнет рукой. Как горячо любил Государь все русское.

Я помню праздник в гусарском полку, большой концерт с участием В. И. Давыдова, Мичуриной, Лерского и манерных итальянцев. Я была простужена и пела из рук вон. Государь заметил моё недомогание и, ободряя меня, передал через Алексея Орлова, что сегодня он особенно мной доволен.

Я до слез была тронута его чуткостью, но знала, что пою ужасно. Государь долго аплодировал. Меня усадили за стол недалеко от него. Он ободряюще на меня посмотрел. После меня на эстраду вышел итальянский дуэт. Государь взглянул в программу, посмотрел на итальянцев, и затем на меня.

Голоса итальянских певцов звенели чистым хрусталём, и казалось, что зал не вместит их. Но и после победного финала Государь остался холоден и, похлопав раза два, отвернулся и снова посмотрел на меня, точно желал сказать глазами: «Теперь ты поняла, что хотя ты и безголосая, но поёшь родные песни, а они пусть и голосистые, да чужие».

Государь не раз говорил мне о желании Её Величества, послушать меня. Но как-то всё не удавалось. В Ялте каждый год Государыня устраивала трехдневный благотворительный базар, который всегда заканчивался концертом. В этом концерте я ежегодно участвовала, но Государыня за дни базара так уставала, что на концерте никогда не присутствовала, а посещали его Государь и все великие княжны.

***

В одно из воскресений, я получила приглашение от великой княгини Ольги Александровны приехать к пяти часам во дворец, на Сергиевскую. По воскресеньям к ней приезжали из Царского Села дочери Государя: великая княгиня устраивала у себя племянницам маленькие развлечения.

Когда я приехала, великие княжны уже были там и пили с приглашенными чай. Там была блестящая гвардейская молодежь, кирасиры, конвойцы. Была Ирина Александровна, похожая на лилию, и круглолицая принцесса Лейхтенбергская, Надежда.







Великая княгиня Ольга Александровна подвела меня к юным княжнам и усадила за чай. Царевны были прелестны всей свежестью юности и простотой. Ольга Николаевна вспыхивала, как зорька, а у меньшой царевны Анастасии, все время шалили глаза.

Во дворце царили простота и уют, которые создавала сама высокая хозяйка, великая княгиня. Когда я увидела её впервые, мне казалось, что я её уже давным-давно знаю, давно люблю и что она издавна мой хороший друг. Каждый её взгляд — правда, каждое слово — искренность. Она сама простота и скромность. Обаяние её так же велико, как и её царственного брата. Великая княгиня старалась делать так, чтобы все забывали, что она Высочество, но она оставалась Высочеством, истинным Высочеством.

Я пела, потом начались игры в жмурки, прятки, жгуты — эти милые, всем известные игры. Помню, великая княжна Анастасия побежала за мной со жгутом, а я от неё, — поскользнулась да растянулась на паркете. Царевна помогла мне подняться, наступила на моё платье, оно затрещало, да разорвалось. Великая княгиня Ольга Александровна мягко заметила тогда мне, что лучше было бы надеть простое платье, как она и советовала в письме.

После игр великие княжны отбыли в Царское Село, а мы были приглашены к обеду.
На прощанье принц Петр Александрович Ольденбургский просил меня спеть его любимую песню и, растроганный, не зная как меня благодарить, схватил цветы, украшавшие чайную горку с пирогами и засыпал землей все торты, все сладости.

***

Весной я пела в Ливадии. Я и мои друзья втайне беспокоились, что Государыня не оценит простых русских песен.

В десять часов вечера, после обеда в большом дворцовом зале, я ожидала наверху выхода Их Величеств. Тогда в Ливадии гостил брат Государыни.

Ровно в десять раскрылись двери, и вошёл Государь под руку с Государыней. Её брат повел её к приготовленно- му креслу, а Государь подошел ко мне. Он крепко сжал мою руку и спросил:

— Вы волнуетесь, Надежда Васильевна?

— Волнуюсь, Ваше Величество, — чистосердечно призналась я.

— Не волнуйтесь. Здесь все свои. Вот постлали боль- шой ковер, чтобы акустика была лучше. Я уверен, что всё будет хорошо. Успокойтесь.

Его трогательная забота сжала мне сердце. Я поняла, что он желает, чтобы я понравилась Государыне. Сначала я так волновалась, что в песне «Помню, я еще молодушкой была» даже слова забыла. Зарема мне под- сказал. После третьей песни Государыня послала князя Трубецкого осведомиться, есть ли у меня кофе. Все присутствующие знали, что это милость и что я нравлюсь Её Величеству.







В антракте Государыня беседовала со мной, говорила, что грустные песни ей нравятся больше, высказала сожаление, что ей раньше не удавалось послушать меня. Государыня была величественна и прекрасна в черном кружевном платье, с гроздью глициний на груди.

Государь подошёл ко мне с Ольгой Николаевной. Он пошутил над моим волнением, из-за которого я забыла слова и похвалил Зарему за то, что он подсказал. Государь сказал, что он помнит мои песни и напевает их, а великая княжна подбирает на рояле мои напевы.

Я ответила, что все мои напевы просты, музыкально примитивны.

Государь убедительно сказал:

— Да не в музыке дело — они родные.

А на другой день я получила из Ливадии роскошный букет. Тогда же старый князь Голицын принес мне фиалок в старинном серебряном кубке.


Н.В. Плевицкая "Мой путь с песней"

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив