Кто ясно мыслит, тот ясно выражается

      Сим постом начинается серия текстов, которые родились под впечатлением о прочитанного монументального (по объему, в первую очередь) труда К. Ерусалимского "Император святой Руси".



      Итак, для начала - перед нами внушительный том , на почти 900 страниц, превзошел «Вдовствующее царство» Михаила Крома, но лишь по объему, но не по концептуальной ценности. И язык, язык - сквозь него продираешься, как через заросли облепихи (почему и заголовок поста такой).
      Однако, собственно, этот пост не столько о языке и ясности мыслей, а об одном сюжете из начальной части «Императора…», а именно о «чиновном» устройстве московского социума.
      Сюжет этот - яркий пример «запутанности» языка этого монументального опуса. Автор ходит вокруг да около, но никак не модно сформулировать четко и недвусмысленно генеральный тезис относительно того, существовало ли в (черт с ней пусть будет так) Московии нечто подобное «тройственному» делению общества на «молящихся», «сражающихся» и « трудящихся». После долгого коловрашения автор буквально вымучивает вывод ( в духе Капитана Очевидность): «Чины в культуре Московского царства не подчиняются ни военно- табельной иерархии, ни функциональному делению общества модерной эпохи. Невалентны они и к открытиям иных социальных устройств, каковые происходили с конца XV в. постоянно по мере расширения военных и дипломатических контактов, столкновений с Другим…».
      Открытие, да, надо же, Россия и не Европа (а какая Европа - их, европ, много), и не Азия-с (какая Азия-с или там саидовский Восток - их много есть). С М. По и должно спорить, но чуть ли не единственный осмелился утверждать (всяких публицистов и прочих пейсателей руками в расчет брать не будем), что Россия - мир вполне себе самостоятельный, сам по себе мальчик.
Что же до « чиновного» деления русского общества московской эпохи, то, как мне представляется, здесь надо учитывать ряд моментов, а именно:
      - во-первых, московское общество и его культура, по меткому замечанию В.М. Живова, римской прививки не получила и соответствующих социальных, культурных и иных подобного поля связанных с римским наследием институций не развивала. Московские книжники, как следствие, не страдали излишним стремлением к теоретизирование и схоластическим умозаключениям и построениям;
      - во-вторых, связанное с первым, московская культура носила в определенном смысле неписьменный характер, но практический, почему вопросы, связанные со всякого рода социальными теориями не имели для московских интеллектуалов, перво- и даже второстепенное значение;
      в-третьих, традиционализм московской интеллектуальной культуры налагал определенные ограничения на выбор тем для размышлений - и то правда, зачем писать, тратить время, свечи, чернила и харатью (а потом довольно таки дорогую бумагу) на очевидные вещи?
      в-четвертых, сама по себе идея иерархичного устройства для московских книжников вовсе не была новостью, она характерна для круга той литературы, с которой они были знакомы, литературы прежде всего церковного круга. Иерархия как основа благочиния , устроенного Господа в момент творения, существует изначально. Вопрос только в том, какое обличье она принимает;
      в-пятых, что у нас, что на Западе идеи о некоей социальной иерархии носили все-таки весьма и весьма отвлеченный характер, этакое упражнение в изящной и не очень словесности (Ле Гофф это неплохо так показывает). Другое дело, что государству проще иметь дело с ограниченным «набором» «чинов» ( или как их там мы назовем). Три-четыре всяко лучше для управления, нежели пара-тройка десятков. И поскольку в «ноосфере» у нас бродит несколько разновидностей этой иерархии, то государство использует в конце концов самую простую и понятную (и удобную для него!) систему «чинов». В нашем случае - четырехчастную, благо « политический народ» ее сам и продвигает в челобитных (строго по завету Екатерины Великой₽.
      Как-то выходит в первом приближении...
      To be continued...