Поначалу совсем не лежала душа посещать "Остафьево" - читая
сайт музея, представляешь себе чисто фейковую ретро-декорацию в
практически шаговом доступе от МКАДа для свадебных фотосессий
с ряжеными гусарами, корпоративными банкетами, "и вальсы
Шуберта, и хруст французской булки", все в таком духе... Но по
отзывам слышно было, что при некоторых издержках все не столь
однозначно и отвратительно. Мы тоже застали нарядные
собачьи свадьбы, гуляющих свиноматок с крикливыми бобиками в
колясках, прочие радости музейно-паркового народного энтертеймента
- но, к счастью, посреди буднего дня в минимальных объемах, а в
музейных залах по большей части и вовсе ходили одни, на первом
этаже с экскурсией, выше самостоятельно, я еще и цокольному этажу с
его выставкой "дарений" внимание не без пользы для себя
уделил.
История усадьбы сама по себе любопытна - от купца Матвеева она
досталась князьям Вяземским, превратившим красильное предприятие в
т.н. "Русский Парнас" (где, кроме прочего, чуть было не праздновали
бракосочетание Пушкина с Натали, эти планы не осуществились, ну так
за них сейчас окрестные новобрачные гуляют), затем, посредством
аристократических браков, перешло к Шереметевым, последний
владелец, умирая в 1918-м году, успел "добровольно" передать
усадьбу советской власти, и та в
большевистско-еврейско-интеллигентском просвЯтительском
пылу сразу учредила тут музей дворянско-усадебного быта, где
состояли в сотрудниках его сын и вдова, но после лишения
гражданских прав первого и смерти второй (она захоронена возле
церкви через дорогу от парковой ограды) музей расформировали, фонды
перераспределили; однако усадьба превратилась в дом отдыха Совмина
СССР, так что и здание, и парк, и даже некоторые интерьеры
(например, парадный зал с подлинными колоннами искусственного
мрамора - а искусственный на момент строительства в десять раз
дороже натурального стоил!) уцелели, сохраняя даже первоначальное
свое функциональное назначение, пережив 20-й век, до момента,
когда здесь вновь образовали музей; с другой стороны, стилизованная
под "северное Возрождение" помпезная столовая, к примеру,
меблирована, кроме подлинных стульев, предметами,
смародерствованными в оккупированной Германии.
В нынешнем виде "Остафьево" существует и доступно с 2016-го
года - в целом это, разумеется, новодел (но не такой
рафинированный, как, например, отстроенное с нуля
блоковско-менделеевское "Шахматово"...), а все же кое-какие вещи из
прежнего музейного фонда, расформированного в 1930-м, вернулись из
других музейных собраний; произведения искусства представлены в
основном фотокопиями (впрочем, "кабинет эстампов" совсем неплох); а
общая концепция, что неудивительно, пропитана "мединским"
пониманием истории как бесконечной войны русских против всех, ну то
есть, разумеется, всех против русских, вынужденных защищаться, ни
на кого не нападая, так что даже несчастный усадебный парк с
ни в чем не повинными деревьями "липовой аллеи" и "карамзинской
березовой рощи", иным под два века уж, "прославлен" в экспликации
за счет того, что в 1940-е меж ними прятали артиллерийские орудия
(к липам и березам претензий нет, к беседке-ротонде и "горбатому"
мостику через прудик тоже, к газонам в виде "масонских зрачков" тем
более)..
Парадные анфилады связаны с историей Вяземских-Шереметевых, а
попутно и Пушкина, и Жуковского, и Дениса Давыдова, и т.п. Верхние
этажы отведены под экспозицию, посвященную Н.М.Карамзину (женатый
на старшей сестре П.А.Вяземского, тот здесь долго жил и первые тома
Истории написал именно в Остафьево), а та, в свою очередь, ну раз
уж даже парк знаменит в первую очередь за счет войны, в том же
"мединском" духе полна военно-православной, анти-революционной и в
целом анти-европейской (не стоит заморачиваться, что сказал бы
Карамзин на сей счет...) пропагандой, с соответствующей выборкой
цитат, иллюстраций (в том числе мультимедийных) и скудной,
полуслучайным ассортиментом артефактов. Т.н. "мемориальная"
комната Н.М.Карамзина появилась в усадебном дворце еще при
Шереметеве, который сам до революции обустроил в усадьбе музей, но
ничего экстраординарного угловая, скупо меблированная клетушка, где
после Карамзина за два века кого только, должно быть, не перебывало
(а в бытность усадьбы домом отдыха Совмина тут и Маршак с
Твародвским живали...) из себя не представляет. Отчасти
заинтересовала меня выставка, посвященная филологическим изысканиям
П.А.Вяземского в судьбе и творческом наследии Д.И.Фонвизина, чья
фамилия еще и во времена Вяземского писалась, как полагается
изначально, на германский манер Фон(ъ) Визин(ъ). Восточные
безделушки - от ваз и блюд до миниатюрных фигурок - из Музея
Востока хоть в привязке к владельцам усадьбы, хоть без оной не
слишком занятна.
А вот цокольный этаж, который экскурсии минуют, останавшиваясь
разве что на гипсовых барельефах-портретах рода Вяземских,
заслуживает большего внимания - после того, как музей открылся
заново, его экспозиции и фонды пополнялись не только за счет
коллег, возвращавших (с концами или на долгосрочное хранение) вещи
из расформированного когда-то собрания, но и частных дарителей,
всякого сорта - от, пардон, детского и только что не исподнего
княжеского тряпья (в 1920-е годы "наследники", оставшиеся без
родового наследства, перешивали свои вещи для окрестных
жителей пролетарских кровей) до любительских акварелей
послереволюционных Шереметевых (причем забавно, что в основной
экспозиции висят копии их работ, а здесь можно найти подлинники!)
и, к примеру, очень неплохого портрета одной из
собирательниц-исследовательниц шереметевского рода Марии Ангарское
(она же и поднесла его в дар музею) кисти Бориса Эрдмана (брата
драматурга).
Пять монументов в парке, как ни странно, почти все на своих
местах стоят с времен давних, кроме Вяземского, которого переносили
с т.н. "круглого луга" перед главным усадебным домом, ,где в
1930-е установили памятники Ленину и Сталину (теперь нет ни тех, ни
Вяземского, его возвращать обратно не стали); на мраморном
постаменте Пушкина полустерлась надпись "здравствуй, племя
младое, незнакомое", словно цитата из богомоловского
«Идеального мужа», а постамент Жуковского опоясывают четыре
барельефа со стадиями умирания лебедя, при том стихотворение на
постаменте выбито про другого лебедя, не умирающего, но державного;
в этом смысле, тем не менее, изображение говорит само за себя и
отсылает к иному тексту того же автора: