Ключ к "русской духовности"

pora_valit — 17.07.2013 — Общество Недавно наткнулся на потрясающий рассказ неизвестного писателя Романова Пантелеймона Сергеевича (1884-1938): "Русская душа". Здесь уже говорили о рассказе Куприна "Немножко Финляндии", но этот рассказ - просто настоящий ключ к пониманию "русской души". Рассказик небольшой, написан в 1916 году, в разгар войны, но в нем отражены почти все темы, на которые спорят в этом сообществе, начиная от духовности и кончая патриотизмом, и о том, есть ли перспективы. У Чехова тоже много можно в рассказах накопать про менталитет, но чтобы это было в таком концентрированном виде, как в этом - я еще не встречал.
Вот ссылка на рассказ:
http://az.lib.ru/r/romanow_p_s/text_0020.shtml

Если кому нет времени читать - помещаю отдельные отрывки (их немало, под катом), показавшиеся мне знаковыми.
Не забываем: на дворе - 1916 год.
Московский профессор приехал повидать двух братьев в деревню, недалеко от Москвы.
Гостит сначала у одного, потом у другого.


О наших просторах
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами. Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго,-- зачем, почему,-- никто не знал.

о грязи
-- Будьте покойны...-- мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
-- По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
-- Не потрафили...-- сказал мужичок.-- Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево -- церковь, направо -- попы.

о кухне
После холодного кваса, который наливали по целой тарелке, по две, ели огневые жирные щи, потом утку, которая вся плавала в жиру, потом сладкий пирог со сливками. Потом всех томила жажда, и они опять принимались за квас. А Варя, наклонив горшочек с маринадом, нацеживала в ложку маринадного уксуса и пила.
-- Ну, что вы делаете, Варя? -- крикнул Андрей Христофорович.
-- Да она уж привыкла к маринаду,-- сказал Николай,-- это жажду хорошо унимает. Ты попробуй, немножко ничего.
Варя ела все и всего по целой тарелке. После этого пила уксус из маринада, а после уксуса
боржом. И опять все рассказывали, как в прошлом году она умирала от живота.

о поездках в Европу
-- Отчего же надоест? Посмотреть, как живут другие люди...
-- Ну, чего нам на других смотреть!
-- Как чего? Разве не интересно вообще узнать что-нибудь новое?
-- Узнавай не узнавай, все равно всего не узнаешь, как говорила Варина бабушка,-- сказал
Николай.
-- Дело не в том, чтобы все узнать, а чтобы приобщиться к иной, более высокой жизни. Я,
например, говорил по телефону за две тысячи верст и испытывал почти религиозное чувство перед могуществом ума человеческого...
-- Ну, ты уж напрасно так этим восторгаешься,-- сказал Николай, положив нога на ногу.-- В этом души нет, духовности, а раз этого нет, нам задаром его не нужно,-- заключил он и, запахнув полу на коленке, отвернулся, но сейчас же опять повернулся к брату.
-- Ты вот преклоняешься перед машинкой, тебя восхитило то, что ты за две тысячи говорить мог, а это, голубчик,-- все чушь, внешнее. Русскую душу, ежели она настоящая, этим ничем не удивишь.
-- Да что такое,-- внешнее?
-- То, в чем души нет. Ясно.
-- Я, по крайней мере, думаю, что душа есть там, где работает человеческая мысль,-- сказал Андрей Христофорович.
-- Так то -- дух! -- сказал Николай.-- Это же дух,-- повторил он с улыбкой.-- Ты не про то
говоришь совсем.

о благоустройстве
Прямо перед домом было огромное пространство, слившееся с ржаными полями и уходившее в безграничную даль. Но его все досадно загораживали выросшие целой семьей какие-то погребки, свинарники, курятники, расположившиеся перед окнами в самых неожиданных комбинациях.
-- Что, на наше хозяйство смотришь? -- сказал Николай.-- Удобно. Все на виду. Это Варина мысль. Андрей Христофорович и сам так думал.
-- Много читаешь? Ах, как нам нужно научиться работать, не тратить даром ни одной минуты, чтобы наверстать упущенное время. А времени этого -- целые века.
-- А что ж не наверстаем, что ли? -- сказал Николай,-- придет вдохновение, и наверстаем.
-- Нате орешка,-- сказала Варя.
-- Нет, спасибо. Зачем же ждать вдохновения?
-- А без этого, голубчик, ничего не сделаешь,-- сказал Николай, махнув рукой.
-- Так его и ждать?
-- Так и ждать.
-- А если оно не придет?
-- Ну, как не придет? Должно прийти. Это немцы корпят и все берут усилием, а мы, брат...
-- Да, именно, нужно постоянное усилие,-- сказал профессор,-- усилие и культура.
-- А душу-то, милый, забываешь,-- сказал ласково Николай.

о здоровье
Андрей Христофорович испытывал странное чувство, живя у брата.
Здесь жили без всякого напряжения воли, без всяких усилий, без борьбы. Если приходили
болезни, они не искали причины их и не удаляли этих причин, а подчинялись болезни, как
необходимости, уклоняться от которой даже не совсем и хорошо.
Зубы у них портились и выпадали в сорок лет. Они их не лечили, видя в этом что-то
легкомысленное.
-- Ей уж четвертый десяток, матушке, а она все зубки свои чистит,-- говорила про кого-нибудь Липа.
-- А уж мать четверых детей,-- прибавлял кто-нибудь.
Если у них заболевали зубы, они обвязывали всю голову шерстяными платками, лезли на стену, стонали по ночам и прикладывали, по совету Липы, к локтю хрен.
А сама Липа ходила следом и говорила:
-- Пройдет, бог даст. Ему бы только выболеть свое. Как выболит, так конец. Хорошо бы
индюшиный жир к пяткам прикладывать.
-- Против природы не пойдешь,-- говорил, идя следом, Николай.
-- Как не пойдешь? -- сказал один раз Андрей Христофорович, возражая на подобное замечание.--
Что ты вздор говоришь? Вот мне пятьдесят лет, а у меня все зубы целы.
У Николая на лице появилась добродушно-лукавая улыбка.
-- А в сто лет у тебя тоже все зубы будут целы? Ага! То-то, брат. Два века не проживешь. От смерти, батюшка, не отрекайся,-- сказал он серьезно-ласково и повторил таинственно:-- не отрекайся.
И в лице его, когда он говорил о смерти, появилась тихая сосредоточенность. Казалось, что от лица его исходил свет.
-- Смерть, это такое дело, милый...

об организованности
Николай, несмотря на свои 44 года, был совсем старик, с животом, с мягкими без мускулов руками, без зубов. День здесь у всех проходил без всякого определенного порядка: один вставал в 6 часов, другой -- в девять. Дети, которых родителям было жалко будить, спали иногда до 12 часов. Обедали то в два часа дня, то в одиннадцать утра. А то кто-нибудь подойдет перед самым обедом к шкафчику, увидит там вчерашнюю вареную курицу и приберет ее всю. А там отказывается от обеда, жалуясь на то, что у него аппетита нет. К вечернему же чаю, глядишь, тащит себе тарелку холодных щей.
Потом кто-нибудь после вечернего чаю прикурнет на диване и, смотришь, промахнул до самого ужина.
-- Что это Варя спит? -- спросил Андрей Христофорович.
-- Отдохнуть после обеда легла, да заспалась,-- ответил Николай. А когда уж все легли, она бродит ночью по дому, натыкаясь на стулья, и бормочет, что наставили всего на дороге. Утром же, по обыкновению, жалуется на бессонницу.
-- Сушеной мяты под подушку хорошо от бессонницы класть,-- говорила Липа

еще о благоустройстве
Перед домом была неудобная земля, кочкарник, и Андрей Христофорович, как-то посмотрев на него, сказал:
-- Что же это ты?
-- А что? -- спросил Николай.
-- Да раскопал бы кочки-то, а то прямо неприятно смотреть, вместо хорошей земли перед глазами какие-то волдыри.
-- А зачем тебе непременно сюда смотреть, мало тебе другого места. У нас, брат, вон сколько его!
-- Некрасиво же.
-- Не ищи, батюшка, красоты, а ищи доброты,-- говорила ласково Липа.-- Так-то!
-- Во всех этих прикрасах, милый, толку мало. Природа, уж если она природа -- красивей ее не сделаешь. А натуральней русской природы нету, хоть весь свет обойди.
-- Да ведь ты не видел.
-- И видеть не желаю,-- отвечал Николай. Он помолчал, потом прибавил: -- Все от своих
коренных заветов подальше уйти хотим, а это-то и плохо.
-- Да в чем они, эти заветы? Отдай, пожалуйста, себе хоть раз ясный отчет.
-- Как в чем? Да мало ли в чем ..-- сказал Николай.
И никто ни разу не спросил профессора о чужих краях, о его путешествиях.

о настоящих патриотах
Было уже 10 часов вечера, потом 11, 12, а они все еще говорили, вернее, говорил один Авенир. Говорили о политике, о воздухоплавании, о войне, и Авенир нигде не отставал и никогда не сдавался. Он имел такой вид, как будто только что приехал с места, где он все видел и изучил, а Андрей Христофорович сидел в глуши и ничего не знает.
-- Наши аэропланы, брат, самые лучшие в мире. В три раза лучше немецких. У них неуклюжая прочность и только, а у нас!..
-- Откуда ты это знаешь? -- спросил Андрей Христофорович, которому хоть раз хотелось найти основания их суждений.
-- Как откуда? Мало ли откуда? Это даже иностранцы признают. А ты, значит, не патриот?
-- Кто же тебе это сказал?
-- По вопросу, брат, видно, и вообще по холодности. В тебе нет подъема. Это нехорошо, брат, нехорошо.
-- Да постой, голова с мозгом!
-- Что же мне стоять? У тебя холодное, рассудочное отношение, разве я не вижу.
-- Мы слишком много говорим вместо дела,-- сказал Андрей Христофорович.
-- Где же много,-- сказал Авенир,-- ты бы послушал, как мы... И потом про разговоры ты
напрасно... В слове мысль, в мысли -- дело.

об отечественных "машинах"
Сидеть-то не особенно удобно,-- сказал Андрей Христофорович.
-- А что? -- спросил Авенир и живо вскочил в тарантас.
-- Как, что? Сиденье очень низко.
-- Ну, уж это так делается, брат; кузнец при мне делал другим.
-- Как так делается, если это неудобно?
-- Нет, это правда, Андрей,-- в тарантасах сиденье высоко не делается. У кого ни посмотри.
-- Ну, брат,-- сказал Авенир (он даже опечалился),-- тебя, милый мой, Европа, я вижу, подпортила основательно.
-- Чем подпортила?
-- Об удобствах уж очень заботишься.

о притолоках
-- У нас, брат, отдохнешь. У нас воздух здоровый, не то, что у Николая. У тебя, должно быть, от этой учебы да от книг голова порядком засорилась... Ну, да, толкуй там, как будто я не знаю. Это ты там закис, вот и не замечаешь. Прочищай тут себе на здоровье. Я тебе душевно рад и скоро от себя не выпущу... И брось ты, пожалуйста, все это. Живи просто,-- проживешь лет сто. Живи откровенно. Все, брат, это чушь.
-- Как живи откровенно? Что -- чушь? -- спросил озадаченный профессор.
-- Все! -- сказал Авенир.-- Вот моя хижина,-- прибавил он, когда подъехали к небольшому домику в сирени.
-- Входи... Пригнись, пригнись! -- поспешно крикнул он,-- а то лоб расшибешь.
-- Как это вы себе тут лбы не разобьете,-- сказал Андрей Христофорович.
-- Я, и правда, частенько себе шишки сажаю.

об охоте
Все комнаты, с низенькими потолками, оклеенными бумагой, были завешены сетями --
рыболовными, перепелиными, западнями для мелких птиц, насаженными на дужки из ивовых прутьев. А над постелями -- ружья и крылья убитых птиц. И везде валялись на окнах картонные пыжи, машинки для закручивания ружейных гильз.
Нравы были несколько грубоваты. В особенности у старшего сына Петра, который травил
деревенских собак и ел сырую рыбу.

о смехе
Больше всех профессору понравилась Катя. Она была всегда ясная, приветливая и только
необычайно смешливая, что, впрочем, удивительно шло к ней. Смех настигал ее, как стихия, и она уже ничем не могла сдержать его, убегала в спальню и хохотала там до слез, до колик в боку.

о рыбалке
С самого раннего утра, едва только солнце встало над молочно-туманными лугами и зажгло золотой искрой крест дальней колокольни, как в сенях уже захлопали двери и раздался голос Авенира:
-- Захватил весло? Бери удочки... да не нужно эту чертову кривую! Что же ты крыло-то не
зачинил, тюря? Собирай, собирай, господи благослови. К обеду приедем.
И наступила тишина, как будто уехала толпа разбойников или людоедов.
Часов в двенадцать приехали с рыбной ловли, и Авенир прислал младшего сына за Андреем Христофоровичем. Он должен был непременно идти и посмотреть улов.
-- Иди сюда, Андрей! Смотри, вот улов!
-- Да я вижу отсюда.
-- Нет, ты сюда подойди. Вот гусь! Хорош?
И он на обеих ладонях разложил огромного карпа, который, лежа, загибал то хвост, то голову. А сыновья -- огромные, загорелые, тоже с засученными рукавами и вздувающимися мускулами под мокрой прилипшей рубашкой -- развешивали сети на шестках вдоль берега.
Авенир, отгоняя мух и отирая сухим местом засученной руки пот со лба, только покрикивал:
-- Клади большого, клади его, шельмеца. Так! Стой! Это на жаркое. Доставай теперь налима... Смотри, Андрей, князь мира грядет.
Профессор смотрел. Из садка показывались огромная коричневато-зеленая голова и скользкое туловище. И князя мира опускали головой в мешок.

о щедрой земле
Авенир остановился, посмотрел на реку:
Ну и лето! А земля-то: нигде такой земли не найдешь. Что ни посади, все вырастет. Захочешь дыни -- дыни будут расти, винограду -- и виноград попрет.
-- А у тебя и дыни есть?
-- Нет, только огурцы да капуста пока, а если б захотеть!.. Стоит только рукой шевельнуть!
Дома уже был готов обед. Ели здесь еще больше, чем у Николая.

о красотах природы и виде с кургана
-- Оглянись кругом, какова высота. Что, брат!.. На реку-то глянь, на реку! Ручейком отсюда кажется. Вот отсюда бы читать стихи. Вот стать бы сюда, а слушатели там, где река. Все эти актеры ваши -- дрянь. Нужно что-нибудь могущественное. Простор-то какой. Куда ж они к черту годятся.-- Потом, помолчав, добавил: -- Да, лучше наших мест все-таки нигде не найдешь. Один простор чего стоит.
-- Ну, милый, одним простором не проживешь. Нужна работа.
-- Да над чем работать-то?
-- Как над чем?! Теперь и ты спрашиваешь, над чем работать? Так я тебе скажу, что, помимо всего прочего, нам нужно работать над тем, чтобы выработать в себе потребность знания и деятельности. Это -- первая ступень.
-- Ну, от добра добра не ищут, как говаривал Катин дедушка,-- сказал Авенир.

тут профессор уже не выдержал...
Но самое главное, что у вас нет ни малейшею стремления к улучшению жизни, к отысканию других форм ее. И все это от страшной самоуверенности. Вы не верите ни знаниям, ничему. Я приехал сюда,-- слава богу, человек образованный, много видел на своем веку, много знаю, а я чувствую, что вы не верите мне. У вас даже не зародилось ни на минуту сомнения в правильности своей жизни...
Ты знаешь, я -- профессор старейшего в России университета,-- приехав сюда, чувствую, что у тетки Варвары гораздо больше авторитета, чем у меня. Ты ни разу, положительно ни разу, ни в чем со мной не согласился. А подрядчика, который и грамоты, наверное, не знает, ты вчера слушал со вниманием, которому бы я позавидовал.
-- Ты знаешь,-- продолжал Андрей Христофорович,-- когда оглянешься кругом и видишь, как вы тут от животов катаетесь, а мужики сплошь неграмотны, дики и тоже, наверное, еще хуже вашего катаются, каждый год горят и живут в грязи, когда посмотришь на все это, то чувствуешь, что каждый уголок нашей бесконечной земли кричит об одном: о коренной ломке, о свете, о дисциплине, о культуре.
Авенир кивал головой на каждое слово, но при последнем поморщился.
-- Что она тебе далась, право...
-- Кто она?
-- Да вот культура эта.
-- А что же нам нужно?
-- Душа -- вот что.

пословицы и поговорки
Уже давно прошел тот срок, который профессор назначил себе для отъезда. Каждый день он просил отвезти его на станцию, и каждый день отъезд почему-нибудь откладывался.
То лошадей не было. То Авенир забыл сказать с вечера малому, чтобы он утром пригнал лошадь из табуна. И в последнем случае Авенир хватался за макушку и восклицал:
-- Ах, братец ты мой! Как же это я забыл.
Несмотря на живость характера, он так же все забывал, как и Николай. И все у них было так же, как у Николая. Так же, как и там, говорили не своими словами, а пословицами и поговорками. Были те же приметы, те же средства от болезней. Там ими пользовала всех
Липа, а здесь тетка Варвара.

пишите нам
-- Пиши о событиях. До нас немцы, положим, не дойдут. Кланяйся, брат, Москве, скажи ей, что за нею стоит сила. Вот она! -- И он с размаху ударил по плечу Петра, который даже не пошатнулся.-- Уж она себя покажет в случае чего. А, Петух?
Петр повернул свою огромную на толстой шее голову и вдруг, не удержавшись, усмехнулся так, что профессору стало жутко. Такая усмешка появлялась у Петра, когда Павел рассказывал про него, как он один с своим "Белым" травил десяток деревенских собак.

дай бог
Лошади тронули. Его сейчас же толкнуло в затылок, потом подбросило вверх и пошло
перебрасывать с боку на бок.
Андрей Христофрович точно в лодке в бурю держался обеими руками за края экипажа.
-- Заваливайся и спи! -- крикнул ему Авенир, стоя без шапки посредине дороги.-- Дай бог!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив