Карпачева Сусанна Михайловна. Из записок советского инженера 2

jlm_taurus — 04.04.2025 "...Мне часто приходилось ездить в Ухту по административным делам. Как-то раз я возвращалась с попутчиком, молодым мужчиной лет двадцати пяти, светловолосым, с яркими голубыми глазами и правильными чертами лица. Одет он был стандартно для тех мест: ватные куртка и брюки, ушанка из искусственного меха - скорее всего, освобожденный или расконвоированный зек. Разговаривать с ним я не собиралась, но он сам сразу обратился ко мне:

-"Вы, наверное, с сажевого?" Я довольно сухо ответила:-"Конечно, это видно по моему лицу".

-"А я " Евгений Рябчиков , до 37-го был журналистом "Комсомольской правды", а с 42-го - освобожденный зек, отсидел пять лет за КРД", - нагловато представился он. Я удивилась: парень выглядел очень молодо, как же он успел получить срок за контрреволюционную деятельность, отсидеть и освободиться? Решила - лжет, тем более, что многие заключенные, особенно "урки", фантастически врали о своей жизни на воле.

Один из наших лучших слесарей на вопрос, кем он был до заключения, ответил, что летчиком. А на следующий вопрос, на каком самолете летал, серьезно ответил: "На голубеньком в полосочку".

Но Рябчиков продолжал рассказывать о своей прошлой жизни так интересно, что я невольно начала ему верить. На Крутой мы расстались. С этого дня я все время чувствовала его постоянное присутствие. Входила в библиотеку - он оказывался там, на всех моих докладах (я была пропагандистом в клубе) он сидел где-то в уголке и блестел своими яркими глазами. Как-то он дождался меня у входа в клуб и попросил разрешения проводить до квартиры (на втором этаже этого же дома). Я засмеялась и сказала, что не привыкла принимать ухаживания мужчин моложе меня. Он возмутился: "Да мне же тридцать три! Я старше вас". И вынул паспорт.

Все это было смешно, трогательно и... опасно. Член партии не имел права вступать в какие-либо близкие, дружеские отношения с бывшими заключенными. Но разговаривая с Евгением, я забывала об этом - с ним было интересно, он резко выделялся из общей массы вольнонаемных нашего поселка. Он стал приходить к нам домой. И однажды сказал: "Давай поженимся". Нельзя сказать, что на Крутой мне не хватало мужского внимания, хотя бы потому, что женщин было очень мало, но этот интерес носил, так сказать, корыстный характер. Предложение Рябчикова меня растрогало, хотя казалось совершенно нереальным.

"Меня же выгонят из партии, а тебя упекут куда-нибудь на газопромысел, если мы поженимся", - только и сумела я возразить. Евгений настаивал, и я дрогнула. Этот человек был мне близок и интересен. Да и трудно мне было оставаться одной в этой страшной обстановке, где нельзя было лишнего слова сказать - всюду чужие недобрые люди, а я ведь должна была еще воспитывать сына, кормить двух старушек. Еще и Фаина подбросила мне свою маму и дочь, а сама уехала в Москву. Я сблизилась с Евгением, несмотря на всю опасность этого шага.

Конечно, слух пошел по всей Крутой, сажевики и другие вольнонаемные, да и зеки шептались, что у директора завода роман с бывшим зеком, заведующим техническим складом. Приехал мрачный генерал Бурдаков , зашел ко мне в директорскую: "Послушай, что за номера ты выкидываешь? Завела любовника-зека! Разве не понимаешь, что директору это не к лицу, а уж члену партии особенно! Это плохо кончится. Я доложу Завенягину, уж он тебе всыпет, будь здоров!" Естественно, мне было страшно, но я не привыкла отступать: "Докладывайте! Зачем пугать? Работа идет хорошо, все меня хвалят. Я была и буду коммунистом, а мой "любовник", как вы его называете, ни в чем не виноват, и вы это знаете не хуже меня!" Бурдаков побагровел и вышел, хлопнув хлипкой дверью так, что она чуть не слетела с петель.

Конечно, уже через несколько часов все заводчане знали о разговоре и, встревоженные, старались зайти ко мне под любым предлогом. Нина прибежала со слезами: "Ой, Сусанна Михайловна, что же вы наделали! Он вас слопает, а над нами поставят какого-нибудь медведя". Пришел расстроенный Добровольский . "Ну, как же так! Ведь мы только запустили крекинг-печь, а теперь Бурдаков закроет нашу работу!"

Иванов же не слишком расстраивался: у него появилась надежда стать директором, если меня прогонят. Действительность оказалась горькой и неожиданной. Чтобы не идти против Завенягина, который очень хвалил и завод, и меня, Бурдаков совершил "реорганизацию" в рамках лагерного промкомбината. Через неделю появился приказ, в котором "в целях улучшения структуры и работы сажевого производства" завод преобразовывался в цех газопромысла, начальником назначался Иванов, а бывший директор сажевого завода С.М. Карпачева переводилась в лабораторию кирпичного завода.

Это стало серьезным ударом не только для меня, но и для завода, который терял самостоятельность. Иванов стал всего лишь начальником цеха, что его обидело, а мне на кирпичном заводе вообще делать было нечего. Рябчиков в приказе не упоминался. Бесправного бывшего зека могли просто перебросить на любую лагерную точку, что вскоре Бурдаков и попытался сделать. Вечером Евгений пришел ко мне, естественно, очень расстроенный. "Ну что же, наказание за преступление состоялось! Я тебе говорила, что может произойти, так и вышло. Завтра даю телеграмму А.П. , попрошу меня вызвать, если телеграмму перехватят, попробую дать еще, может быть, через Таню".

Телеграмма Авраамию Павловичу была отправлена: "Сажевый завод превращен в цех. Меня переводят на кирпичный, где мне нечего делать. Прошу разрешения приехать в Москву". Перехватить ее никто не решился, и вскоре я держала в руках вызов. Дорога заняла несколько дней. До Котласа меня устроили с максимальными удобствами работавшие на транспорте приятели Жени, а уж дальше - в теплушках. В Москве опять остановилась у маминой сестры и сразу же позвонила Авраамию Павловичу.

-"Ну, что у вас там стряслось с заводом? - Авария, взрыв?" За что вас наказывают?"- спросил А.П. Вместо ответа я попросила разрешения приехать и все рассказать лично. А.П. назначил встречу через день. А пока я начала созваниваться со своими знакомыми нефтяниками и резинщиками - кто знает, как обернется разговор с Завенягиным, вдруг он меня не защитит, ведь я теперь - едва ли не преступник! Нефтяники, как всегда, были очень приветливы. Н.Г. Байбаков посмеялся над очередным появлением "беглянки" и предложил съездить в Иран, обрисовав интересные перспективы.

Но я не могла дать прямого ответа, ведь он не знал моей истории, а узнав, мог отказаться от меня. Формально мы с Евгением не были зарегистрированы, парторганизация мое "преступление" не разбирала, но все же...В НКВД. Авраамий Павлович, улыбаясь, спросил, что же я натворила. Вышла замуж за бывшего зека, осужденного Особым совещанием на пять лет за КРД. - А лучше вы ничего не могли придумать?" - спросил А.П. каким-то отчужденным тоном. - Но он ни в чем не виноват. Он " журналист "Комсомольской правды", писал про авиацию. Не то лишнее написал, не то не похвалил, кого надо - вот ему и "пришили". Да вы и сами знаете, что он, скорее всего, ни в чем не виновен.

Он не отреагировал на мое дерзкое заявление, а только спросил, что же мы собираемся делать. - "Не знаю. Что получится. Его, конечно, зашлют на какую-либо дальнюю глухую точку. А со мной... будет то, что вы скажете. Вот Байбаков зовет в Иран . На этом мое замужество и закончится, - обреченно выдавила я.

А.П. задумался.-"А зачем вам ехать в Иран, где грязно и много болезней?" Как я помню, ваша семья держится только на вас. Поезжайте лучше в Норильск. Там строится коксохимический завод, еще будем строить завод искусственного жидкого топлива: с доставкой туда нефтепродуктов очень сложно, а угля там много. Все это по вашей специальности. И журналист, как оказалось, в Норильске очень нужен: там две газеты - для вольнонаемных и для заключенных. А.П. достал из сейфа фотографии города и стал их мне показывать. -"Согласны?" Этот вопрос можно было и не задавать. Неудобно я чувствовала себя только перед Байбаковым - сбегаю от него в третий раз. -"Готовьте командировки и распоряжение Бурдакову.

- Да, еще, " остановился он у двери, " у вас много знакомых среди технической молодежи. Подумайте, кого бы вы хотели взять с собой. В Норильске очень много работы. И если эти ваши знакомые в лагерях, можете их взять с собой. Список передайте Зине, все сделают без вас. Едва я успела получить от Авраамия Павловича это предложение, как пришла телеграмма от Жени, в которой он сообщал, что его отправляют к "тете" (так мы условились назвать дальнюю точку газопромысла). Следовало торопиться с отъездом в Норильск, а то следов Жени не найдешь. Я побежала быстрее к Зине. Прежде всего, мы подготовили телеграмму в Ухту о том, что Рябчиков командируется в ближайшее время в Норильск, дата будет сообщена дополнительно.

Созвонились с Норильским представительством в Москве, договорились о встрече. Там меня встретили приветливо, обещали помочь, обеспечить билеты до Красноярска всей семье, очень порадовались, что едет журналист и будет новый коксовик, заместитель начальника Металлургстроя.

Передала я и список из пятнадцати знакомых инженеров, по слухам, отправленных в лагеря. На этом деловая часть была подготовлена, и я, доложив об этом А.П. и в третий раз извинившись перед Байбаковым за свою "измену", осталась ждать окончательного решения нашей судьбы.

В середине июня 43-го года на замусоренном перроне в Кирове меня ждали мама, Нюся, Шурик и Женя с двумя фанерными чемоданами - всем имуществом нашей разросшейся семьи... В Красноярске выяснилось, что теплоход ожидается через десять-пятнадцать дней.

Погуляли там и тут, и вдруг Женю осенила идея: "Слушай, а почему нам не зарегистрировать брак, раз он уже признан даже в наркомате, да еще в каком " внутренних дел!" Эта мысль меня рассмешила: наше поколение не слишком серьезно относилось к этой формальности. Но время у нас было, почему бы его не использовать. На улице Ленина нашли небольшой двухэтажный дом с табличкой "ЗАГС". Женя купил букетик сибирских цветов - саранок и жарков. Поплутав по темным коридорам, попали в большую комнату с серыми стенами и немытыми окнами. В комнате никого. Два письменных стола, над одним висела табличка - "Регистрация смерти", над другим - "Брак, развод, рождение". Потоптались в нерешительности. Вдруг из-под стола вылезла женщина, такая же серая, неухоженная, неприветливая, как и вся комната:- Что у вас? Развод, рождение?- Нет, регистрация брака.

- Небось, по второму, а то и по третьему разу? Имейте ввиду: если вы не разведены, то будете отвечать за двоеженство. - Разведены, разведены, - уверил Женя. Видите, даже цветы у нас есть,- попытался он перейти на дружелюбный тон.- Цветы и на гроб кладут, - отрезала женщина, но взяла паспорта. Минут через десять раздраженного бурчания свадебная церемония была окончена. И тут меня охватил смех, до того все выглядело нелепо. Я, подхватив теперь уже законного мужа под руку, вытянула его на улицу, и мы вместе расхохотались.

Наконец дождались теплохода. По Енисею в Норильск, вернее, в Дудинку, мы плыли, можно сказать, с комфортом, так как в каюте были только вдвоем. В спокойной обстановке Женя немного расслабился и рассказал, правда, очень коротко о своем аресте и лагерной жизни . До сих пор он упорно отказывался об этом говорить, несмотря на мои многочисленные просьбы. Путешествие по Енисею заслуживает отдельного рассказа, но это - дело писателя, потому что в двух словах такую величавую реку описать нельзя. Позже это сделал мой муж во многих своих очерках о Енисее и в книге "Брат океана", опубликованной в издательстве "Огонек" в 1960 году.

Мы проплывали Курейку . Там от причала гранитные ступени вели к застекленному павильону музея, закрывающему избушку, в которой жил Сталин во время ссылки . Несколько часов мы стояли в Игарке, где в порту на иностранные суда грузили огромные штабеля досок. Побывали даже в подземном музее вечной мерзлоты.

Порт, расположенный "на краю света", на 69-ой параллели, уже тогда, в 1943 году, поражал размахом. Десятки кораблей стояли в очереди на разгрузку, они должны были обеспечить питанием и материалами огромный комбинат, который уже начал выпускать необходимый стране никель.

По узкоколейке, соединявшей Дудинку с Норильском , мы отправились дальше. Мы ехали по неровной дороге, вагончики подскакивали на ухабах, тряслись, въезжая на мосты, так что все время казалось, что это не железная дорога, а деревенский тракт. По всей ее длине, возвышаясь на несколько метров и отступая от рельсов метра на два-три, стояли огромные наклонные щиты, предназначенные для защиты дороги от снега: снеговой заряд, ударяясь о щиты, освобождается от снега; очищенный воздух, прорываясь на пути под щитами, обдувает их и сбрасывает снег с рельсов. Реализация этой великолепной идеи спасала всю железнодорожную трассу. Если я не ошибаюсь, за это Завенягин освободил из заключения автора этой конструкции Потапова.

Переночевав в предоставленной нам комнате в Горстрое, мы с Женей отправились в управление оформляться на работу. Я взяла с собой письмо от А.П. директору комбината А.А. Панюкову , где Авраамий Павлович пояснял предстоящую мне работу и заканчивал послание фразой: "Прими ее получше. Она, хотя и женщина, но очень умная". Письмо не было запечатано, и я посчитала, что этим мне дано право прочитать его. В приемной начальника комбината секретарь, приятная женщина средних лет, сказала, что Панюков, к сожалению, в командировке, его сейчас замещает инженер-полковник Виктор Борисович Шевченко , он и примет меня. Шевченко покрутил письмо в руках, словно раздумывая, затем отложил его в сторону и сказал: "Ну что же, завтра приступайте к работе. За вами зайдет начальник коксового производства Назаров , пойдете, посмотрите, как мы выжигаем кокс в кучах - другого выхода у нас пока нет. Что и как вам делать дальше, доложите мне вместе, через неделю". И он отметил в календаре дату следующей встречи.

Но ни завтра, ни через неделю я не встретилась с Шевченко. Вернувшись домой, я почувствовала себя плохо, а увидев в зеркале свои пожелтевшие глаза, поняла, что начинается желтуха. Из политотдела вернулся Женя, усталый, но довольный. Его приняли на работу корреспондентом в газету для заключенных, издаваемую КВЧ (культурно- воспитательной частью). Миша Соломонов работал в газете для вольнонаемных. Посмотрев на меня, Женя бросился звонить секретарю директора. Через час приехал главный терапевт больницы Баев и тут же госпитализировал меня. И главный терапевт, и главный врач больницы Родионов были заключенными. Этих выдающихся медиков нашел Завенягин, велел их расконвоировать, Родионову даже разрешили перевезти семью. Больница по тем временам была очень хорошо оснащена. Меня поместили в палату, где уже находились две больные. В то время желтуху (болезнь Боткина) не считали инфекционной и лечить не умели. Старались только давать побольше сладкого. Так что все лечение свелось к постной пище и двум-трем плиткам шоколада в день.

После организации в 1932 году Главного управления Северного морского пути большая группа геологов отправилась на Таймыр, и в 1935 году Серго Орджоникидзе подготовил постановление Совнаркома о строительстве в Норильске металлургического комбината. Работы в суровых северных условиях шли крайне медленно. До приезда Завенягина в 1938 году план выполнялся едва на десять процентов. Я уже говорила, что Завенягина отправили в Норильск, по сути, в ссылку. Тем же летом в Норильск пошли баржи с десятками тысяч заключенных. Но дальновидный А.П. позаботился о том, чтобы обеспечить будущее строительство "мозгами". Собрал заключенных инженеров, экономистов, даже журналистов, которых помнил по совместной работе в различных организациях.

А памятью он отличался феноменальной и, убедившись, хотя бы однажды, в высоком качестве работы какого-то человека, запоминал его надолго. Не знаю, где был к этому времени Урванцев , который еще в 20-х годах находясь на Таймыре, сумел оценить значение его подземных богатств. Но, когда я приехала туда, Урванцев жил с женой в отдельном коттедже, примерно таком же, как и руководство комбината. Прибыв в этот глухой край, А.П. развил кипучую деятельность, подготавливая условия для организации крупного производства, подыскивал специалистов как среди тех, кто был сюда послан ранее, так и среди вновь прибывающих заключенных. Была организована центральная лаборатория, проектный отдел.

Сюда приехали многие ленинградцы, участвовавшие в создании города. Построили Дом ИТР, где заключенные писатель А. Гарри (бывший когда-то ординарцем Котовского ) и поэт Берман собрали прекрасную техническую библиотеку. На комбинате создали мощный технический отдел. Начали интенсивную подготовку к строительству ТЭЦ и железной дороги на Дудинку. Заключенный Потапов разработал снеговую защиту дороги. Осужденный по бытовой статье летчик-ас Степан Веребрюсов стал главным летчиком комбината. Он летал в Красноярск, перевозил людей, срочные грузы, случалось, заменив лыжами колеса на шасси самолетов, садился на крохотных "пятачках". Панюков , следующий начальник комбината, продолжил традицию подбора специалистов среди вновь прибывающих.

Высококвалифицированных специалистов нашлось довольно много среди бежавших от немцев работников Мончегорского и Нальчинского металлургических заводов. Их эвакуация, особенно с Кавказа, проходила с неимоверными трудностями. Через перевалы, которые ныне считаются квалификационными для спортсменов, шли семьи с маленькими детьми и стариками. Они, конечно же, были рады приюту, найденному в Норильске. Положение упрощалось тем, что почти вся "верхушка" заключенных была расконвоирована, поскольку из Норильска бежать было некуда: бескрайняя тундра с частыми озерами и перелесками, горы Путоранга, редкие поселения эвенков и широчайший Енисей, судоходный лишь несколько месяцев в году. А мороз - сорок-пятьдесят и даже шестьдесят градусов, да еще ветер до ста километров в час, который швыряет тебя, как песчинку, если идешь один. Норильские лагпункты сильно отличались от других лагерей: в некоторых из них разрешалось даже читать и писать.

Писателями здесь были созданы книги, которые позднее вышли в свет в Москве и Ленинграде. Конечно, в случае необходимости и писателям приходилось выполнять общие работы - земляные, строительные, монтажные. Лагпункты почти все сгруппировались около небольшого поселка и контролировались управлением, стиль работы которого задал на многие годы А.П. Завенягин.

Но в лагпункте Кайеркан, созданном в отдалении от города для заключенных со сроками больше десяти лет, была настоящая каторга. Люди там теряли имена и фамилии, становясь "номерами" - номера были написаны сзади на ватниках. Работы на Кайеркане выполнялись особо тяжелые, многие заключенные гибли, но даже сюда доставлялись листовки КВЧ и газеты. Буквально все люди, с которыми мне пришлось иметь дело в Норильске, трудились героически. Инженер Казаков , заключенный, вместе с молодым вольнонаемным А. Бизяевым вел монтаж котлов ТЭЦ в здании, которое строилось одновременно с монтажем. Иногда работали по двадцать часов подряд. Конечно, когда в 1944 году награждали Норильский комбинат, ордена получили только вольнонаемные (здесь А.П. ничего сделать не мог), но многим зекам сократили сроки и даже освободили.

При следующем награждении, после XX съезда, некоторые из бывших заключенных стали лауреатами Государственных и Ленинских премий. Авраамий Павлович за сравнительно короткий срок сумел заложить основы развития опытного завода и преобразовать небольшой поселок в город при нем. Он задал такой темп работ, что, приехав туда в 1943 году, я попала уже на хорошо организованное промышленное предприятие, выпускающее оборонную продукцию - металл. В последующие десятилетия комбинат рассекретили для печати (хотя первая книга о нем была опубликована моим мужем уже в 1946 году) и стали писать, что он был построен и создан комсомольцами, приехавшими по набору 1954-55 годов. Не знаю, было ли это чьим-то указанием или ошибкой, но в любом случае это выглядит как неуважение к героическому и невероятно тяжелому труду сотен тысяч вольных и подневольных людей, создававших на протяжении полутора десятков лет великолепное производство и чудо-город - самый большой в мире на такой широте.

Итак, я попала в больницу, так и не посмотрев коксование в кучах, не познакомившись с начальником этого допотопного цеха, не подготовившись к приезду проектировщиков завода искусственного жидкого топлива. Это было ужасно. К тому же я беспокоилась за семью, все заботы о которой легли на Женю, не имевшего семейного опыта. Однако дней через десять меня неожиданно пригласили в кабинет главного врача. Санитар торжественно сообщил, что меня хочет видеть директор комбината Панюков . В маленьком кабинете меня ждал невысокий, сухощавый мужчина лет пятидесяти с внимательными глазами.

-"Ну, давайте знакомиться, умная женщина", - улыбнулся он. Поинтересовался, как семья, как устроили в больнице. Тут же дал указание перевести меня в отдельную палату, так называемую "комбинатскую", где стоял столик и можно было работать. Конечно, я была ему очень благодарна за заботу. На следующий день Женя сообщил, что нам выделили вторую комнату (ранее пустовавшую), завезли мебель, что старушки счастливы, и все хорошо устроены. Отдельная палата - вот это благодать! Прежде всего явился мой начальник Назаров . Он просидел часа два, пока врач не выгнал.

Положение с коксом было очень тяжелым. Кокс необходим для плавки никеля , его собирались вначале привозить издалека, но наши геологи подтвердили, что местный уголь с "Угольного ручья" также коксуется. Тогда - все это было еще перед войной - решили строить современный коксохимический завод (типа "Отто" или "Копперс"). Проектировщики, командированные харьковским Гипрококсом, подготовили проектное задание, выбрали площадку и послали заказ на фасонный огнеупорный кирпич для печей. В предвоенную навигацию 1940 года успели привезти немного огнеупора, но уже в 1941-м рассчитывать на его подвоз было нельзя. Кокс так и продолжали выжигать в кучах, но теперь для пуска и работы большого металлургического завода его нужно было значительно больше.

Проектировщики застряли в Норильске. На фронт их не пускали, но было очевидно, что и в навигацию 1942-го сложный фасонный огнеупор не привезут, значит, завод построить не удастся. Тогда они предложили построить коксовые печи дореволюционного типа (я такие хорошо запомнила по работе в Керчи ). Для них практически не требовался фасонный огнеупор, а простой можно было изготовить и в Норильске. А.П. утвердил новый проект в конце 1941 года. На строительство отводилось около года. Моей задачей стало ускорение этой работы, а я провалялась в больнице больше двух месяцев.

Во время болезни у меня впервые появилась возможность осмыслить результаты напряженной работы в Ухте, на сажевом заводе, проанализировать результаты пуска и освоения единственного в мире такого завода на Крайнем Севере. И я начала писать статью, которая получилась очень большой. Прочитав ее, Евгений неожиданно спросил, почему бы мне не подготовить диссертацию. Даже мысль об этом показалась мне смешной. Я считала, что мое дело - производство. Но, подумав, решила, что ученая степень не помешает, а материал в основном собран. Долгая болезнь позволила мне дописать то, чего не хватало. Когда я вышла из больницы в середине 1943 года, выяснилось, что переделка фасонного огнеупора не удается, простого кирпича нет, и, хотя работы продолжались, надежды на быстрый пуск Коксохима не было. Начали только бетонировать фундамент печей. В этом месяце Норильску пришлось пережить тревожные дни.

В устье Енисея, к острову Диксону, прорвались немецкие подводные лодки , несколько самолетов и так называемый "карманный" линкор "Адмирал Шпеер" . Очевидной задачей этого отряда была остановка начавшегося в Норильске производства никеля - танкового металла. И как только ему удалось пройти в светлое время года такой длинный путь - мимо Мурманска, по Северному Ледовитому океану? Диксон находился в глубоком тылу и охранялся слабо: несколько подводных лодок, сторожевиков и самолетов... Немцы попытались высадить десант со своих подлодок, но были замечены. Наши подлодки вступили в бой, а вооруженные чем попало жители маленького поселка бросились на помощь.

Подоспели наши самолеты с ближайших баз, завязался воздушный бой. Но тут на горизонте возник силуэт мощного линкора. С дерзким отчаянием вышли ему навстречу сторожевые катера, обстреливая из своих маломощных орудий фашистский корабль. Тяжелая артиллерия линкора не смогла справиться с юркими малыми суденышками. В разгар боя в небе появились несколько эскадрилий наших самолетов. Словом, немецкие корабли ушли обратно, забрав своих убитых и раненых. Почти все медики Норильска были отправлены на помощь Диксону. Тяжелораненых перевезли в больницу; ее врачи во главе с Родионовым сутками не отходили от операционных столов. Они сумели спасти всех, им даже не пришлось обращаться за помощью на "материк".

Неожиданно ранние морозы сковали Енисей, и суда, груженые продовольствием, материалами для строительства и производства, встали на зимовку в Подкаменной Тунгуске и Туруханске. Предстояло решать серьезнейшую задачу - прокормить десятки тысяч людей и обеспечить бесперебойную работу производства. А.А. Панюков кинулся добывать продукты. Главный инженер В.Б. Шевченко со всеми инженерами пытался найти способ изготовления дефицитных материалов. Вера Игнатюк с пробами угля, как и другие пассажиры, застряла в Туруханске без теплых вещей, и только месяца через полтора туда прислали самолетом "утепление", а вскоре после этого всех вывезли в Красноярск. Естественно, вопрос о строительстве завода искусственного жидкого топлива в ближайший год отпал. Было ясно, что в создавшихся условиях строить коксовые печи тоже вряд ли удастся. Назаров остался самостоятельным и единственным начальником "кучного завода", как называли площадку для выжигания кокса.

Я числилась заместителем начальника Металлургстроя, руководила группой человек из десяти, занимавшейся проектированием, а вскоре была избрана еще и секретарем партбюро. В этом многотысячном коллективе строителей вольнонаемных насчитывалось человек двадцать, а коммунистов - всего десять. Но партбюро несло ответственность за все. На комбинате кончалось топливо, оставалась только солярка, зато неожиданно в большом количестве. Чтобы спасти положение, было решено по предложению заключенного Виробьена построить крекинг-установку для переработки солярки в бензин и другие необходимые сорта топлива.

Лаборатория проверила технологическую схему установки, а строительство ее поручили моей группе в Металлургстрое. К нам перевели Виробьена, которого назначили ответственным за строительство, и молодого инженера-одессита, очень похожего на бабелевского грузчика-биндюжника. В центральной лаборатории проверили также технологические схемы производства серной кислоты и специального цемента, затем силами другой группы Металлургстроя стали строить установки. Каждые два-три дня Шевченко собирал оперативки и "накачивал" ответственных за установки, подхлестывая словами: "Затянете строительство - придется бушлат надеть!"

... Добиралась до Москвы довольно долго.на другой день позвонила Завенягину . Но пришлось ждать недели две, так как он был в отъезде. Я обрадовалась неожиданно появившемуся времени: накопилось немало проблем, которые можно было решить только в Москве. И, раз уж диссертация написана, надо было посмотреть, что с ней можно сделать: печатать ли статью или действительно попробовать "защититься".

Было у меня в Москве и другое дело: я привезла письма от Евгения его близким друзьям - папанинцу Е.К. Федорову и генеральному авиаконструктору А.С. Яковлеву . Евгений с Федоровым учились в одном классе еще в Нижнем Новгороде . Дружба их продолжилась и после переезда в Москву. Муж провожал четверку папанинцев в полет на Северный полюс; встретить их он, увы, не смог...Евгений Константинович Федоров за прошедшие годы стал начальником гидрометеослужбы Советской армии , генерал-лейтенантом, членом- корреспондентом Академии наук. Как он теперь отнесется к своему "преступному" другу? Об Александре Сергеевиче Яковлеве Женя писал в "Комсомолке" почти с момента организации конструкторского бюро, стал как бы его биографом, у них завязались дружеские отношения.

В годы войны Яковлев стал одним из заместителей наркома авиационной промышленности . Пробиться через бдительных секретарей ни к Яковлеву, ни к Федорову не удавалось. Тогда я отправилась к секретарю Завенягина, и та разрешила позвонить по "вертушке" (кремлевскому телефону, по которому обычно отвечает сам абонент). За два часа мне удалось договориться о встрече с обоими. Конструкторское бюро Яковлева находилось недалеко от станции метро "Сокол" , по тем временам ужасно далеко. Я поехала к нему, одевшись как можно тщательнее. В проходной уже ждал пропуск. Кабинет поразил нестандартностью и даже элегантностью.

В углу, у широкого окна, за большим письменным столом, сидел невысокий мужчина с большими темными глазами, густой шевелюрой, в штатском, тщательно выутюженном костюме и сияющей белизной сорочке. На полу лежал красивый ковер, на каминной полке и на низком столике стояли вазы с крупными розами. Было видно, что этот человек ценил красоту. Яковлев внимательно прочитал письмо, оценивающе посмотрел на меня:- Вы ему просто хотите помочь или у вас какие-либо личные отношения? Женя об этом не писал, чтобы не ставить меня в неловкое положение ходатая за мужа. Немного помешкав, я ответила:- Он - мой муж, я считаю его честным человеком, а арест - очередной ошибкой.

Разговор принял доверительный характер. Расстались на том, что он обещал написать рекомендательное письмо в политотдел Норильского комбината, а если я решусь подать заявление о реабилитации Жени, подписать его. Как я узнала позже, он что-то рассказал о Жене Сталину в присутствии Завенягина, и это, вероятно, сыграло свою роль в нашем последующем возвращении в Москву.

После разговора с Яковлевым я поехала к Федорову . По внешности этого человека с добрыми глазами и неторопливыми движениями трудно было догадаться, что это Герой Советского Союза, который из любой экстремальной ситуации выходил победителем. Он принял меня дружелюбно, не скрывая любопытства, спросил: "А вы кто Жене?" Он хоть и не пишет об этом, но по письму чувствуется, что вы не просто начальник"... Е.К. тоже написал письмо в политотдел Норильского комбината и согласился подать ходатайство о снятии судимости.

Но вот вернулся в Москву Авраамий Павлович . На прием к нему я шла с внутренней дрожью. Из истории хорошо известно, что высочайший гнев нередко падает на гонца. Когда я рассказала А.П. о своих опасениях и показала расчеты, он нахмурился и начал молча расхаживать по кабинету. Наконец он сурово обратился ко мне: - Значит печи по нашему проекту строить нельзя? Вы в этом абсолютно уверены? - Конечно! - воскликнула я. Допустим даже, что эти печи будут работать. Но ведь война уже кончается, а для мирного времени нужно строить основательно, не наспех, не что попало, а нормальные экономичные печи.

А.П. нахмурился еще больше. При всех своих достоинствах он не любил признавать, а тем более обсуждать, свои ошибки. -Ну, ладно. Харьков уже освобожден, поезжайте туда со своими расчетами, и пусть они дадут заключение.

Билет я получила на второй день, а в оставшееся время решила встретиться с нефтяниками, поговорить о сажевой проблеме, о том, что же будет с сажевой промышленностью: единого центра нет, заводы разбросаны по разным наркоматам, и для всех они какие-то "побочные", лаборатория пэлс закрыта. Кто же будет думать о развитии отрасли? Или так и будем платить валюту американцам? Звонить Байбакову после того, как несколько раз его "обманула", у меня не хватило смелости. Поэтому я обратилась к Ю. Боксерману Он согласился со мной и неожиданно посоветовал:"Слушайте, напишите письмо в ГКО (Государственный Комитет Обороны), там работает активный нефтяник Беленький , созвонитесь с ним, он даст хороший совет, а если решит передать письмо руководству, Берии , - это будет, наверное, самым правильным". Я созвонилась с Беленьким, передала письмо и уехала в Харьков .

Директор Гипрококса И. Молодцов , узнав, что мне нужно, вызвал кого-то и поручил проверить расчеты, обсудить их с наиболее квалифицированными проектировщиками и через пару дней собраться у него для принятия решения. Проектировщики единодушно согласились с моим выводом и в протоколе указали, что коксовые печи упрощенного типа на норильском угле строить нельзя, без дополнительных мер они работать не могут.

В Москве А.П. внимательно прочитал привезенный протокол. Походил по кабинету, помолчал некоторое время и сказал: "Что ж поделаешь! Если женщина захочет, она настоит на своем. Уступаю. Остановим работы, будем проектировать и строить нормальный завод. Вспомните, кого из хороших коксовиков можно туда взять, может быть, из других лагерей?". Он записал несколько названных мной фамилий, но было видно, как ему неприятна эта история. Я рискнула попросить разрешения задержаться, чтобы договориться о защите диссертации. - Зачем производственнику ученая степень? - удивился он. - Сама не знаю, так получилось. Долго лежала в больнице - вот и "належала" диссертацию.

Через день меня вызвали в Норильское представительство и передали требование из ГКО, чтобы я позвонила секретарю Берии , желавшему поговорить со мной. Секретарь заявил, что я не имею права уезжать из Москвы, пока Берия меня не примет по поводу письма о саже, что я должна постоянно быть у телефона, а уходя сообщать, где меня можно найти. Получилось нечто вроде домашнего ареста.

Я принялась искать научный совет, где бы диссертацию приняли к срочной защите. Домашнев, помогавший мне довести диссертацию "до кондиции", пожалев, что моя тема не подходит по профилю для МИХМа, где он преподает, посоветовал обратиться в Институт горючих ископаемых (ИГИ) Академии наук. В коридоре этого института я неожиданно встретила Мишу Кусакова , в тридцать лет ставшего доктором физико-математических наук. (А ведь в свое время его не хотели принимать в институт из-за дворянского происхождения). Миша не воевал, так как был забронирован, но вместе с семьей в эвакуации в Казани изрядно наголодался. В ИГИ он пользовался авторитетом, был членом ученого совета и смог мне помочь, убедив директора института, что ответственного работника, сумевшего без отрыва от производства написать такую диссертацию, стоит поддержать, а, чтобы я успела защититься до отъезда в Заполярье - созвать внеочередной ученый совет.

По тем временам защита диссертации практиком - директором завода или руководителем стройки была событием исключительным. А то, что соискатель - женщина, сделало ситуацию еще более благоприятной для меня. Словом, мою работу приняли к защите, назначили оппонентов: профессора Менделеевки Н.М. Караваева , который когда-то вел у нас курс коксохимии, и одного из бывших сотрудников ПЭЛС - Павла Теснера . По ходатайству начальника Норильского представительства меня освободили от сдачи кандидатского минимума. Все это время я оставалась под "домашним арестом", с утра звонила секретарю Берии и узнавала, могу ли быть свободна в этот день. Так продолжалось почти два месяца. Но диссертацию на звание кандидата технических наук я защитить успела. Конечно, пришлось доложить Завенягину о том, что меня задерживают в Москве по требованию Берии.

Сохранено