Камера наезжает...

Репортерша, едва зайдя в квартиру, схватила со стола мою книжку. «Ой, ты тоже это читаешь? Ну и как тебе? Я ее купила, но читать еще не начала». Ничего, говорю, первые две главы вполне приличные. «Смотри, - кивнула журналистка парню с камерой, - как красиво книжка лежит рядом с ноутбуком. Надо будет это потом взять для вижуалз».
Мне всегда было непонятно вот это вечное желание всех этих киношников, телерепортеров и просто сочувствующих постоянно вворачивать в разговор английские термины. Израильтяне уже и для имэйла давно придумали свое, ивритское слово (которое, разумеется, так и не прижилось), но при этом каждый, кто умеет держать на плече большую камеру и получать зарплату от какого-нибудь телеканала, чувствует себя обязанным изъясняться на смеси иврита и английского. Все эти «вижуалз», «клоуз-апы», «дабл-шоты» и черт знает что еще легко можно было бы заменить на человеческий язык. Но люди с камерами этого никогда не допустят, ведь в таком случае окружающий их «клевый» ореол будет обгрызен как минимум наполовину. Вот и приходится их жертвам выслушивать эту галиматью. Ох и угораздило же меня подписаться на всю эту комедию!
Нет, не пугайтесь, я еще не совсем потеряла разум и становиться телезвездой вовсе не собиралась. Да и делать карьеру из своей болячки у меня тоже в мыслях не было. Во всем виноват всего лишь один импозантный доктор. Вернее, профессор. Мимо его импозантности не смогла спокойно пройти даже я, не понаслышке знакомая с миллионерами, миллиардерами, арабскими наследными принцами и простыми английскими аристократами. Профессор посетил меня во время врачебного обхода. Он был широкоплеч, подтянут, лицом походил на голливудского начальника разведслужб или, еще лучше, на заведующего самым главным отделением самой главной больницы в самом популярном голливудском сериале. На лице его читалась мудрость человека, ежедневно спасающего жизни, из кармана белого халата торчала дорогая авторучка, а взгляд был полон решимости. Но главное – у него был потрясающий глубокий баритон. Вот на него-то (устояв перед дорогой ручкой и лицом киноактера) я и повелась.
Профессор посмотрел на меня, окинул взглядом преданно заглядывавших ему в рот подчиненных в кол-ве 9 штук, а потом произнес своим глубоким голосом: «А ведь вы были правы. Она действительно очень молода». Такой диагноз меня несколько удивил, тем более что я ожидала услышать от него что-нибудь вроде «оказалось, что с вами все в порядке, мы ошиблись и вы совершенно здоровы, а все происходящее – всего лишь дурной сон».
Но импозантный профессор быстро все разъяснил:
- Видишь ли, мне сказали, что здесь молодая женщина с таким-то диагнозом после массажа, а мы хотим разъяснить израильской публике, что пора уже начать остерегаться всех этих хиропрактов и массажистов. К нам каждые несколько недель попадают люди с инсультами и порванными сосудами после массажей. Не согласишься ли ты поговорить с нашей пресс-атташе и поделиться своей историей с израильским народом?
Когда вас просят таким баритоном, выбора у вас не остается, вы готовы поделиться с народом чем угодно. Я послушно кивнула. Доктор улыбнулся мне широкой, мужественной улыбкой и таким же широким шагом вышел из моей палаты, сопровождаемый своей верной свитой. Я же осталась, соображая, что же сейчас произошло. А потом мне сообщили, что меня все-таки будут оперировать, еще потом я сутки валялась на спине под капельницами, проклиная день, когда родилась на свет, и мне было как-то не до того.
Но оказалось, что в пиар-офисе бельницы Ихилов за моими несчастьями пристально наблюдали. Когда страшные 24 часа закончились, прошла еще одна ночь, и мне наконец-то разрешили встать с кровати, я, естественно, сразу ринулась в душ. А выйдя из него, уселась на кровать и начала с наслаждением расчесывать мокрые волосы, пожирая взглядом панораму залитого солнцем Тель-Авива, открывающуюся мне с моего седьмого этажа.
- А ведь она действительно еще совсем ребенок! – раздался женский голос где-то сбоку. Это и была та самая больничная пиарщица со своей ассистенткой. Она посмотрела на меня, поцокала языком, поохала при упоминании о трех стентах вместо одного, хоть и не сомгла скрыть радость, предательски светившуюся в ее глазах. Потом притащила фотографа, и меня щелкнули несколько раз, сидящей на больничной кровати.
- Сделай несчастное лицо, - скомандовал фотограф.
- Не могу, - парировала я. – Мне рожи корчить больно. И губа, видите, порвана трубками, я рот могу только в одном положении держать.
Слишком долго меня мучить не стали – тем более что собеседником я оказалась ужасным, голос был еще слишком слабым, морда – бледной, а взгляд – рассеянным. Но пиарщица пообещала, что журналистка «Едиот Ахронот» свяжется со мной вот уже совсем-совсем скоро и проинтервьюирует меня по телефону.
Та и связалась. Она не нашла для этого лучшего времени, чем семь вечера в субботу, когда я, все еще не совсем окрепшая, спала и видела десятый сон. Телефонный звонок разбудил меня как раз когда сон начал подходить к неожиданной развязке. Чертыхнувшись, я взяла трубку и хриплым голосом поведала репортерше всю свою историю от начала до трех стентов. Она меня внимательно выслушала, после чего, на следующий день, я прочитала в газете и на нескольких сайтах, что я все посление годы прожила в Шотландии, что тот массаж был подарком друзей, что спа находился где-то недалеко от пункта моего проживания и т.п. В конце было написано, что стента мне поставили два. Короче, не переврала она только мое имя и имя моего нейрохирурга.
Дальше стало еще интереснее. Израильский народ, с которым я так щедро «поделилась», страшно заинтересовался моим случаем и начал активно высказывать мнения на Ynet. Примерно половину израильского народа интересовала вовсе не опасность, связанная с непрофессионализмом массажистов, а «почему это человеку, уехавшему из Израиля, бесплатно делают такие дорогие проверки». Вторая же половина израильского народа сочла своим долго пристыдить первую половину, и дискуссия мирно перетекла на обсуждение того, должна ли я вернуться на историческую родину и выйти замуж за добропорядочного еврея. Было несколько робких голосов, высказавшихся за то, чтобы осторожнее относиться к массажам, но они потонули в общем потоке праведного гнева, направленного как против меня, так и в мою защиту.
Прошел день, прошла ночь, и я вздохнула спокойнее, решив, что мою историю постигла участь любого скупа в мире – она стала вчерашними новостями. Я снова радостно открыла жж, с большим удовольствием съела на завтрак свою овсянку... И тут опять зазвонил телефон.
- Ноа, как ты себя чувствешь? – это снова была больничная пиарщица, как всегда приветливая и полная энергии. – Ты у нас теперь знаменитость!
- Угу, - непределенно протянула я. Неопределенность была вызвана в основном тем, что рот у меня был забит овсянкой.
- Я хотела тебе сообщить, что у твоей истории есть фоллоу-ап, - заявила пиарщица, чуть не заставив меня поперхнуться при звуке очередного английского словечка, произнесенного с израильским акцентом. – Сегодня тебе позвонит Мая с десятого канала. Они собираются снимать тебя для новостей. Надеюсь, ты не против?
- Э-э... - протянула я. – А это обязательно?
- Обязательно, - твердо заявила пиарщица. – Народ должен знать своих героев.
Ну что я могла на это возразить? Вспомнив импозантного профессора, я вздохнула и согласилась. В конце-концов, таким образом больницы и получают крупные субсидии и пожертвования. Пускай ребятам в реанимации зарплаты повысят, что ли...
Мая позвонила через пять минут и договорилась, что я буду сниматься в среду. На следующий день она позвонила снова: в среду будет поздно, надо уже завтра. Но у меня завтра с утра врач, жалобно протянула я. Ничего, успокоила меня Мая, мы придем в час дня и попросим тебя уделить нам время всего лишь до вечера.
Разумеется, на следующий день я не выспалась, проторчала полдня в очереди к семейному врачу и прилетела домой только в 12. О том, чтобы укладывать волосы, не могло быть и речи, да и нафиг надо? В конце концов, я только что из больницы, на корону Мисс Израиль не претендую, пускай репортеры и расстраиваются по поводу моей прически. Махнув рукой, я наспех подкрасила ресницы и села ждать ребят с камерами. Ребята, как уже было сказано выше, опоздали ровно на час, а потому я успела понервничать, успокоиться, пожалеть, что все-таки не сделала укладку и еще раз махнуть на это рукой. Все свободное от вышеуказанных душевных метаний время я пила чай и читала книжку, периодически отвечая на комменты в жж, пока не раздался звонок в дверь и комната не наполнилась камерами, треногами и топотом ботинок.
- В итоге врачи сказали, что скоро я совсем поправлюсь и буду абсолютно здоровым человеком, - заканчиваю я свой рассказ.
- Вау, - репортерша Мая понимающе кивает. – Расскажи нам, как ты себя чувствуешь? В смысле, морально?
После двух часов болтовни, при том, что мне еще трудно поворачивать голову? Офигенно, думаю я про себя. А вслух говорю:
- Я знаю, что должна сердиться на ту массажистку...
- А что ты чувствовала, когда тебе сообщили?
Ну как же, прыгала от радости, неужели не ясно?
- Была в шоке, - отвечаю я, стараясь не зевать. Мне самой уже порядком надоела моя собственная история, и теперь я не понимаю, как она вообще может кого-то заинтересовать.
- И все это произошло из-за одного маленького массажа, - протягивает Мая.
- Угу, - я устало думаю, что бы такого еще сказать, потому что от меня явно чего-то ждут. – Надо быть осторожнее... Ведь никогда не знаешь... Вот.
- Ладно, - Мая хлопает руками по коленям и встает. – Поехали в больницу, будем тебя снимать вместе с врачами. Ах да, ты ее вижуалз снял? – Это уже парню с камерой. – Сними-ка ее за компом, типа она в домашней обстановке. Книжка, где там была книжка, книга вместе с ноутбуком – так интеллигентно...
Меня снимают минуты три, пока я на полном серьезе отвечаю на комменты в жж, потом снимают какие-то фотографии за стеклом книжного шкафа, сам этот книжный шкаф, и все это – периодически отпихивая кошку Неську, которая, поборов страх, во что бы то ни стало решила стать телезвездой. Неська грязно ругается своим омерзительным голосом, и хотя обычно я ей возражаю (очень уж по-хамски она отвечает, если ей что-то не нравится), на этот раз я с ней полностью солидарна.
В больнице нас ждал «заведующий инсультами», доктор Халеви. Классный мужик, между прочим. Приятный, видимо, хороший врач, который, несмотря на всю свою занятость, каждый раз находил время, чтобы все мне объяснить и лично сделать ультрасаунд. Ультрасаунд-то он делает хорошо, а вот камер боится, как огня. А к репортерам, как назло, присоединилась еще и больничная пиарщица со своим помощником, и они дружно гоняли нас с бедным доктором по коридорам, заставляли друг другу улыбаться, меня – преданно заглядывать ему в глаза, его – объяснять мне перед снимком внутренностей моей многострадальной шеи, что у меня там не так, хотя я сама уже могу читать лекции на эту тему. Доктор смущался, шарахался от угрожающе свисающего у него над головой микрофона, а когда на него прикрикнули, чтобы не смотрел наверх, он жалобно протянул: «Так ведь по голове могут этой штукой съездить, а я врач, знаю, что от этого бывает». Я всячески жалела доктора Халеви, старалась повторять его фразы своими словами («нам нужен диалог, а то получается, будто он тебе лекцию читает») и вообще всячески ему подыгрывать. В какой-то момент, когда нас опять погнали плечом к плечу по длинному коридору, доктор Халеви мне прошептал: «Я только что вспомнил, почему не смотрю телевизор». И правильно, подумала я. Могу себе только представить, что они из всего этого скроят. Пяти лет работы с израильским телевидением мне хватило, чтобы возненавидеть любые виды документалок, если они не сделаны лично би-би-си. А Мая была явно не с би-би-си, как и ее подручные.
- Стоп! Пошла, - парень с камерой лежит на полу метрах в пятнадцати от меня, за его спиной застыли испуганная медсестра и мужик с перевязанной головой в больничной пижаме. – Иди медленно, вот так, хорошо. Нет, стой, отойди на пару шагов назад. Еще. Еще. Еще. Стоп! Теперь, когда мимо кабинета будешь проходить, сделай такое лицо, будто... Мая, какое ей сделать лицо?
Мая что-то кричит в ответ, а я, не слушая их, вышагиваю по больничному коридору, как по подиуму и думаю про себя: а ведь я, вообще-то больная. У меня сейчас больничный, вообще-то, и я, как бы, должна отдыхать дома, а не носиться по коридорам с проникновенным выражением на бледном лице. И, не успев додумать эту мысль, я понимаю, что у меня... прошла шея. До сих пор она болела, и довольно сильно, а тут... прошла! Я осторожно поворачиваю голову... Так и есть! Не больно! Скашиваю глаза вправо... Не больно! Влево... Ура!
Меня еще долго снимали: как я стою возле стойки регистратуры и задумчиво смотрю вдаль, как иду по коридорам, как прощаюсь с доктором Халеви. Меня снимали с расстояния 30 сантиметров, когда я ехала в лифте, а народ вокруг шарахался от камеры и смотрел на меня с опаской, не в силах сообразить, должен ли он меня откуда-то знать. Но мне было все равно: я была счастлива. Это был первый раз после операции, когда боль действительно отпустила, и я вспомнила, что значит не бояться повернуть голову и свободно двигать глазами.
Показывать это безобразие будут сегодня вечером в новостях десятого канала. Смотреть не рекомендую: уж очень плохая у меня там прическа. Да и мою историю болезни вы уже знаете :)
UPD: Естественно, только посреди новостей мне позвонила та самая Мая и сказала, что репортаж перенесли на след. неделю. Думаю, заменили на свежую и актуальную тему педофилии :)