Какое небо голубое

Концепция лингвистического релятивизма (известная также как гипотеза Сепира-Уорфа) утверждает, что язык, на котором мы говорим, определяет то, как мы думаем. А может, наоборот, различия в восприятии действительности разными народами проявляются в различиях между их языками? В своей совершенно захватывающей книжке Гай Дойчер прослеживает эволюцию этих конкурирующих представлений и описывает способы их экспериментальной проверки.

Полигоном часто служит изучение цветовосприятия, потому что носители разных языков делят радугу на разное число полос. Известный пример – наличие в русском языке отдельного слова «голубой», отсутствующего в английском. Но значит ли это, что говорящие по-русски лучше различают оттенки в коротковолновой части спектра, чем говорящие по-английски? Выяснить это попробовали таким образом.

Участникам эксперимента показывали два квадрата разных оттенков и просили выбрать тот, оттенок которого отличался от оттенка третьего, эталонного квадрата. Как следовало ожидать, всем испытуемым требовалось тем больше времени на принятие решения, чем ближе к друг другу были предъявляемые оттенки. Но только у русскоговорящих это время зависело от того, попадали эти оттенки в разные категории, «синий» и «голубой», или в одну и ту же (при одинаковой объективной разнице между ними).

У англоязычных такой зависимости не было, хотя сами границы их категорий, dark blue и light blue, примерно совпадали с границами соответствующих русских понятий. Интереснее же всего, что зависимость пропадала и у русскоговорящих, если во время выполнения задания их просили произносить последовательность случайных слов – то есть, перегружали отвечающие за язык структуры мозга. Так что дело именно в языке, а не, например, в том, что русский глаз лучше натренирован длительным созерцанием неба :)

А первая часть книжки Дойчера посвящена загадке гомеровского «виноцветного моря», которую мы уже обсуждали в этом журнале. Автор склоняется к тому, что система обозначений цветов в греческом языке просто еще не была достаточно дифференцирована в те времена. Ведь сравнительно-лингвистические исследования показывают, что слова для обозначения цветов появляются в языке в определенной последовательности: сначала «черный» и «белый» (или, точнее, «темный» и «светлый»), потом неизменно – «красный», затем – «желтый» и «зеленый», за ними – «синий», и уже после него – все остальные.

Но у меня остались сомнения. У Гомера уже было слово ιοδνεφής – так он описывает цвет овечьей шерсти. Оно означает «темный, как фиалка», «фиолетовый» (отсюда и наше слово «йод», из-за цвета его паров). А слово «фиолетовый» обычно появляется в языках уже после слова «синий» (что в русском заметно по еще сохранившемуся родству «фиолетового» с «фиалкой», а вот от какого существительного произошло прилагательное «синий», уже и не установить). Так почему же греки проскочили этап «синего»? К тому же самое адекватное для передачи цвета морской воды слово κυανός (cyan по-английски) Гомер тоже уже использует – для описания... цвета бровей Зевса. Но, может, и ιοδνεφής, и κυανός для Гомера значили просто «темный»?

А почему сама последовательность появления названий цветов в языке именно такова? По Дойчеру, она отражает последовательность изобретения человечеством соответствующих красителей. Подробностей он не приводит, но, кажется, первобытную палитру таки составляли уголь, мел и охра.

Гай Дойчер рассказывает о своей книге