Как зарождалась Донская Советская Республика

yadocent — 14.06.2025 Из воспоминаний С.И. Кудинова о съезде революционных казаков в ст. Каменской Съезд мы перенесли на 26 декабря (7 января), но в назначенный срок прибыло только 12 делегатов из близ расположенных частей. Пришлось во второй раз отложить съезд — на 10 (23) января. Комитет поручил Бувину подготовить обращение к частям, не приславшим своих делегатов, и предупредить их о серьезности момента. Товарищам, которые должны были вручить повестки, дали наказ — вручать их только тем членам воинских комитетов, которые настроены большевистски: выяснилось, что многие из наших прежних извещений, попав в руки меньшевиков, вовсе не дошли до казаков.

Щаденко в это время уже находился в Воронеже. Там же были и члены Ростовского ревкома. О принятых нами решениях мы написали им. И тем не менее произошла серьезная неувязка: приехав 31 декабря в Воронеж, я с удивлением узнал, что здесь назначили съезд казаков и крестьян Донской области на 7 (20) января и не в Каменской, а в Воронеже, причем большинство извещений уже отправлено по адресам, а остальные должен буду взять я и распространить в нашем округе. Пришлось протестовать: из-за подобной несогласованности могло получиться так, что съезд не удастся провести ни в Воронеже, ни в Каменской. Кроме того, нельзя было не считаться с еще существующими в казачьей среде предрассудками: многие казаки вряд ли согласятся ехать на съезд, который будет проходить за пределами Донской области. Если же съезд соберут в центре Донской области, сами его решения будут иметь больше веса, как принятые на казачьей земле, а не привезенные со стороны, о чем немедленно начали бы трубить калединские агитаторы.




Со мной согласились, но и высказали законные опасения — не рискованно ли собираться в Каменской? Не разгонят ли калединцы делегатов задолго до открытия съезда? Однако я был уверен, что в Каменской и рядом расположенных станицах и хуторах нам есть на кого опереться. На первый случай мы имели готовую воору-/54/-женную силу — местную команду, в преданности которой сомневаться не приходилось. Если же Каледин посмеет двинуть карателей на Каменскую, можно будет быстро вооружить рабочих, крестьян, благо склады оружия и снаряжения охраняются в станице той же командой.

Договорились: съезда в Воронеже не проводить, а ограничиться совещанием, после чего немедленно ехать в Каменскую. Здесь же мне дали задание поехать в Ростов, к работающему в областной управе большевику-подпольщику Власову и взять у него карту земельных угодий Донской области. По карте было видно, что наиболее плодородные, удобные земли, расположенные западнее Новочеркасска, Ростова и восточнее Миллерово, принадлежат не казакам и крестьянам, а крупным помещикам — Хохлачеву, Ефремову, Скосырскому, Карпову, Петрикову. Эта карта была бы лучшим наглядным пособием на съезде.

Я предложил пригласить на съезд и представителей из Совнаркома. Тут же решили связаться с центром по прямому проводу.

После совещания Щаденко повел меня в типографию: надо было написать воззвание к казакам. В типографии он сел за стол, а меня посадил рядом:

— Я буду писать и вслед читать, — сказал он, — а ты внимательно слушай и, что не по-казачьи, — говори, поправлять будем. Чтоб твоим «братушкам» понятней было, хай им бис!

Воззвание тут же набрали и через пару часов у нас уже была кипа пахнущих краской листовок. Захватив с собой листовки и приглашения на съезд, я поехал в Каменскую, а оттуда — в Ростов.

ИМЕНЕМ РЕВКОМА

20 января 1918 года вместе с делегатом 44-го казачьего полка Иваном Ермиловым я снова прибыл в Воронеж.

Как мы и предполагали, делегатов съезда явилось сюда очень мало: семь крестьян (из них только один из Донской области), три казака и четверо от различных /55/ организаций. Ожидание ничего не дало. В тот же демь выехали в Каменскую.

Здесь уже было двадцать два делегата от воинских частей, расположенных на севере Донской области. Зарегистрировавшись, делегаты побродили по станице, а вечером собрались в помещении местной команды. Стали совещаться — начинать съезд или ждать прибытия выехавших из Воронежа? Что мы в пути, знали от Стехина, которого я предупредил по телефону. Поскольку мы должны были вот-вот прибыть, делегаты решили, чтобы не терять времени, начать работу съезда. Из казармы пошли в здание церковно-приходской школы, где должен был проходить съезд. На Донецком проспекте делегатов поджидала толпа и, когда те подошли ближе, посыпались вопросы:

— Скажите, товарищи, вы не на съезд правитесь?
— На съезд, а что?
— Да вот, охоту маем... дозволительно нам, жителям, будет присутствовать?
— А почему ж, пожалуйста! — отвечали делегаты. — Мы не закрываемся от народа — послушайте, о чем гутарить будем...

Просторный, на семьсот человек, зал в церковно-приходской школе к приходу делегатов был уже полон народу. Бувин, которому поручили подготовить помещение, постарался на славу: на небольшой сценке — длинный, застланный кумачом стол, аккуратно расставлены стулья для президиума, пылают вовсю десятилинейные керосиновые лампы; на стенах — портреты Маркса и Энгельса. Зал украшен знаменами.

В президиум выбрали двух человек, поскольку делегатов не так уж много. Председателем — делегата от 6-й гвардейской батареи подхорунжего Федора Подтелкова, секретарем — молоденького прапорщика 28-го казачьего полка Михаила Кривошлыкова.

Открыв съезд, Подтелков говорил о долгожданном мире, который несет народу советская власть, о донской контрреволюции, толкающей казаков на братоубийственную гражданскую войну против рабочих и крестьян. Потом попросил слова хорунжий Маркин — рассказал, как он вместе со миой недавно ездил в станицу Белую Калитву агитировать казаков 39-го полка:

— Только мы кончили беседу с 1 и 6-й сотнями — видим, мчит из штаба ординарец и кричит, чтобы все шли /56/ к штабу — приехал войсковой атаман Каледин, говорить будет. Ну, ясное дело, и мы потопали туда... Так вот слышали бы вы, товарищи, о чем пел этот соловей залетный — и про развал фронта большевиками, и про измену союзническому долгу. А потом стал крыть напрямую: «мол, если мы будем и дальше сидеть сложа руки — немцы сначала разобьют наших союзников, а потом нас, Россию, погубят нашу православную веру, костелы строить начнут, казачью волю изничтожат. Дон всегда любил порядок, а потому надо беречь дисциплину, ибо, кроме казаков, некому теперь навести порядок в России... Вы, казаки, должны помочь мне... Когда придет час, позову вас на подвиг...» Видите, куда гнул атаман? Опять идти на усмирение революции, как в девятьсот пятом!

Маркин потряс кулаком и выпалил:

— Разогнать надобно всю эту контру! Долой!

За Маркиным взял слово сотник Дорошев, потом урядник Лагутин. Но в середине его речи в зал вместе с клубами морозного пара ввалилась воронежская делегация.

Выступления прекратились, по рядам зашелестел шепот. Подтелков и Кривошлыков пошли навстречу, радостно жали нам руки, знакомились с делегатами. Всей гурьбой двинулись к сцене под реплики и вопросы зала:

— Это кто ж такие, откелева?
— А тот, в шинели без погон, с усиками?..
— Щаденко... самый главный большевик у них!
— А вона, тот, кучерявый — армянин или...
— Чума его знает!

Поднявшись на сцену, уселись. Подтелков предоставил слово члену Ростовского ревкома Сырцову. Он подробно рассказал о борьбе ростовских рабочих с генералами Потоцким и Назаровым.

От имени шахтеров выступил Щаденко. Его слушали с особым вниманием, изредка перебивая криками одобрения — Щаденко хорошо знали.

Когда он начал рассказывать о тяжелом положении шахтеров, зверских расправах с ними карателей, посланных Калединым, в полутьме зала поднялась чья-то высокая, сгорбленная фигура, загремел мощный бас:

— Шпарь их, Щаденко, сукиных сынов! Глотки им рвать следовает!

Шахтеры дружно подхватили:

— Правильно! /57/

— Устроили рабочим закрутку — думают залить кровью глотку!

У распахнутых настежь дверей — снова шум, говор: приехала делегация из Петрограда от Совнаркома — четыре человека. Только их усадили — прибыл делегат 8-гo казачьего полка, выборный командир полка сотник Смирнов. Всем им дали слово вне очереди. Первым подошел к трибуне питерский врач-большевик, за ним — уполномоченный от профсоюзов.

Начали говорить питерские товарищи и, притаив дыхание, затихли сидевшие в зале, впиваясь глазами в худые, строгие лица ораторов.

В Петрограде, Москве, в других городах центральной России не хватает хлеба, угля, нефти. Становятся фабрики, заводы, закрываются учебные заведения. Народ мерзнет, голодает. Казалось, ничего нового не сказали питерцы, все знали о том, что войсковое правительство не пропускает на север эшелонов с хлебом и углем. Но Петроград был далеко и все это казалось не таким уж страшным. А когда рассказывали об этом люди, прибывшие оттуда, сами перенесшие все лишения и нашедшие потому особые слова для рассказа, — все как бы придвинулось ближе, стало почти осязаемо.

«... В цехах заводов — сугробы снега, к металлу не притронешься рукой... Дети, старики, больные — в нетопленых квартирах... В муку подмешивают опилки, древесную кору... Паек делят суровой ниткой — на крохи... Наше войсковое правительство, товарищи казаки, хочет задушить революцию голодом, а фабрики и заводы вернуть буржуям. Не допустим этого!»

Руководитель петроградской делегации Мандельштам приветствовал съезд казаков-фронтовиков от имени Совета Народных Комиссаров. Советское правительство, сообщил он, ведет переговоры о мире. Оно разрешило крестьянам делить между собою помещичьи земли, земли царя, но не казачьи, как повсюду кричат об этом калединские агенты. Казаки поделят свои земли, как им угодно. Это подтверждено в обращении правительства к трудовому казачеству и крестьянам.

Когда Мандельштам стал говорить о мерах правительства по освобождению казаков от извечной служебной кабалы, о снаряжении казаков, проходящих военное обучение, за счет государства, откуда-то из темного угла зала донесся колючий хохоток: /58/

— Слышь, как покупают нашего брата?..
— За свою кровную копейку привыкли справляться на службу!
— Нас не купишь... не продаемся жидам!
— Тоже, видать, власть! Не нашлось там русского, чтобы на Дон послать?
— Так у них, почитай, один Ленин русский, а остальные...

Я видел, как Подтелков повел молча глазами по рядам сидевших. Потом медленно встал и, высясь горой над столом, смотрел в зал долго, не мигая, словно хотел разглядеть сквозь густую пелену табачного дыма лица говоривших. Но там уже задвигали скамьями — поодиночке кое-кто спешил покинуть помещение.

В это время дверь открылась и в зал почти вбежал Стехин. Потрясая над головой высоко поднятой в руке бумажкой, он еще с порога закричал:

— Товарищи! Минутку внимания! Телеграмма от Каледина!

При вмиг наступившей тишине Стехин прошел в президиум и подал телеграмму Подтелкову. Пробежав глазами текст, тот встал, начал читать:

«... Каменская, 10 января... в годину смертельной опасности, когда все истинные сыны Дона напрягают усилия к сохранению любимого, многострадательного отечества нашего... нашлись предатели, отщепенцы... большевистские агенты... помышляющие о свержении законного правительства, узурпировании власти...»

В телеграмме съезд и его участники объявлялись вне закона и по приказу войскового правительства подлежали немедленному аресту и преданию военно-полевому суду. В конце сообщалось, что правительство уже приняло «экстренные меры к пресечению преступной деятельности большевистских агентов» и дало приказ 10-му казачьему полку идти походным порядком на Каменскую. Последние слова телеграммы потонули в буре криков:

— Пусть только попробуют!
— Близок локоток, да не укусишь!

Приподнявшись, Подтелков стучал кулаком по столу, пытаясь установить тишину, да где там! Щаденко отозвал меня в сторону, спросил:

— Как, по-твоему, не пора ли ставить вопрос о власти? Момент неплохой, казаки настроены воинственно, Дай им Каледина — только пух от него полетит! /59/

Вопрос не был для меня неожиданным и тем не менее заставил задуматься; с такими вещами не шутят, если уж замахнулись — надо дело доводить до конца! Как наши станичники? Не подведут? Пожалуй, в первые часы съезда творить о взятии власти оказалось бы преждевременным — многие делегаты были настроены неопределенно, от некоторых на версту пахло пресловутым «нейтралитетом». Но в ходе съезда положение изменилось, а калединская телеграмма положила конец всяким колебаниям. Когда перед казаками встал со всей серьезностью вопрос об их судьбе, их безопасности, поняли — «нейтралитетом», золотой серединкой не отделаешься.

Я согласился с Щаденко — момент подходящий, делегаты сагитированы как нельзя лучше.

— Выходит, — пошутил я, — его превосходительство сам плеснул масла в огонь!

Посовещались с Подтелковым, Кривошлыковым и другими членами президиума, договорились: выступит еще несколько делегатов, потом возьмет слово Подтелков и внесет предложение — объявить съезд революционной властью на Дону и выбрать ревком.

И вот, поднявшись, Кривошлыков предоставляет слово делегату Федору Подтелкову...

Глуховатый голос Подтелкова звучит взволнованно. Он напоминает собравшимся: четыре долгих года казаки вместе с солдатами гибли в окопах, кормили вшей, мерзли, клали свои головы «за царя-батюшку», а царь да богатеи вместе с Распутиным продавали их, обворовывали, наживались на крови и страданиях простых людей... Неужели же станичники, как раньше их старшие братья по темноте своей, пойдут против революции, против трудового народа?!

— Не пойдем! Будя каблучки гнуть с казаков! — многоголосо ответил зал.
— Мы — казаки-труженики, нам не по пути с атаманами да с генералами, — продолжал Подтелков, — а вы думаете, с этим согласится Каледин? Нет! Он формирует «добровольческую» армию, организует карательные отряды, которые будут вешать нас завтра. Что ж, будем сидеть сложа руки? Нужно сегодня же начать борьбу за освобождение трудового казачества. Нам, казакам-фронтовикам, надо поднять восстание против калединского правительства и объявить наш съезд властью на Дону.

— Верно! /60/
— Кто за то, чтобы наш съезд казаков-фронтовиков объявить революционной властью на Дону, прошу поднять руку!

Голосуют делегаты, голосует и весь зал. Воздержался только один делегат, атаманец-подхорунжий. В зале задвигали стульями. Кто-то кричит «ура».

Когда начали выбирать ревком, с мест понеслись выкрики:

— Подтелкова!
— Маркина впиши!
— Кривошлыкова Михаила!

Вписали, подвели черту, проголосовали. В Донской казачий областной Военно-революционный комитет, как решили его именовать, вошли:

Подтелков — от 6-й гвардейской батареи (председатель ревкома).
Кривошлыков — от 28-го полка (секретарь ревкома).
Дорошев — от 23-го полка.
Елисеев — от 14-й отдельной сотни.
Ермилов — от 44-го полка.
Ерохин — от 23-й батареи.
Жданов — от 31-й отдельной сотни.
Ковалев — от 28-й батареи.
Криушев — от гвардейского запасного полка.
Кудинов — от Каменской местной команды.
Маркин — от 3-го батальона.
Смирнов — от 8-го полка.
Черноусое — от 27-го полка.
Шурупов — от резервного запасного полка.

Фамилию пятнадцатого члена ревкома я, к сожалению, не помню.

Под дружные аплодисменты приняли приветственную телеграмму В. И. Ленину. Делегатам от воинских частей, расположенных в станице Каменской, поручили: провести в частях митинги, рассказать казакам о съезде и добиться их перехода на сторону ревкома.

Договорились: пока новая власть не вступила в права, решений съезда не оглашать. Но напрасны были наши меры предосторожности: о съезде казаков-фронтовиков и выборах ревкома в Новочеркасске знали буквально через 10 минут. Дежуривший на телеграфе урядник Неживов оказался калединским информатором. Получив текст телеграммы для отправки в Петроград, он отстукал ее и в /62/ Новочеркасск. Когда мы кинулись искать агента — его и след простыл: бежал в Новочеркасск.

Съезд закончил работу. Опустел кипевший несколько минут назад зал церковно-приходской школы. На сцене, окружив обильно усыпанный махорочным пеплом стол, заканчивали совещание члены ревкома, питерские гости, делегаты отдельных частей — решали, с чего начинать новой революционной власти.

— Надо немедленно, пока не кинулись, изолировать всю контру, предложил Щаденко, — их тут поналетело, особенно офицерья!

Подтелков молча кивнул — согласен. Кому поручить это дело? Конечно, Щаденко. А в помощь выделить Бувина, Мусина.

Стали подсчитывать, сколько же сил у ревкома. Тысяч примерно шесть. Маловато! Надо завтра же начать запись добровольцев в Красную гвардию, взять оружие из арсеналов, обмундирование.

В ту же ночь оперативные группы из казаков местной команды и рабочих арестовали 250 калединских офицеров. Те преспокойно спали, когда за ними пришли. Кое-кто из офицеров знал о съезде, но не придал этому значения — в последнее время слишком часты были подобные митинги, чтобы обращать на них внимание. Дух времени, пусть казачки немного пошалят... Психология казака известна: сколько бы ни тешился, а придет время, прогремят слова команды вскочит в седло, помчится, куда прикажет начальство! Такова уж природа казачья, проверенная сотнями лет.

Жестоко ошиблись на сей раз господа офицеры! Не везде аресты прошли спокойно. Группа, посланная к начальнику местной команды войсковому старшине Астахову, встретила сопротивление — это был матерый хищник. Притворившись спящим, он долго не открывал, и только когда казаки, стали бить прикладами в дверь, из-за нее грохнул выстрел.

Испуганные казаки мигом отпрянули. У двери остался высокий, дюжий атаманец. Схватившись обеими руками за живот, он медленно оседал на ступеньки крыльца. Услышали его тихий стон и вмиг опомнились: бросились к двери, начали разносить ее в щепки. Кто-то торопливо доканчивал обойму из карабина... Через минуту раненный в руку Астахов уже лежал на полу, связанный. Обоих раненых отправили в больницу. /63/

Наступило январское утро — утро первого дня существования новой революционной власти. Весть о ночных событиях уже облетела станицу, и она проснулась рано. Частые прохожие останавливались у расклеенных на стенах и заборах объявлений. /64/



Часам к двенадцати дня в Каменскую прибыл посланный на усмирение 10-й полк. Каледин остановился на нем, считая его наиболее надежным: полк состоял в болъшинстве из казаков станицы Гундоровской, отличавшихся приверженностью к старине, в их среде было много георгиевских кавалеров. Каледин перед отправкой полка в Каменскую строго приказал:

— С изменниками Дону не входить ни в какие переговоры. Военно-революционный комитет и всех окружающих лиц арестовать немедленно и доставить в Новочеркасск.

На Каменскую 10-й полк двигался воинственно, но обстановка в станице их озадачила. Особенно сбила с толку гундоровцев встреча, устроенная им жителями Каменской: по специальному указанию ревкома навстречу казакам вышла делегация с песнями, знаменами, приветствиями — и те растерялись. Где же резня и беспорядки, которые они должны ликвидировать? Рассыпавшись по станице, казаки и офицеры подозрительно присматривались ко всему и воочию убеждались, что здесь нет ничего того, о чем им говорили накануне: везде порядок, мирная деловая суета. Заинтересовались было ночными арестами, но им спокойно разъяснили, что никто никого не арестовывал: просто временно изолировали подозрительных лиц, да и находятся эти лица не в тюрьме, а в гостинице, куда разрешен свободный доступ. Зашли, конечно, и в ревком. Увидев сидевших за столом Щаденко и Сырцова, молодой сотник подчеркнуто сурово набросился на Подтелкова:

— Что за люди? Почему в ревкоме находятся штатские лица?
— Это так, писаря, — небрежно ответил Подтелков.

Сотник не отставал:

— Недопустимо! Разве нельзя взять писарей из окружного правления?

Чуть заметная лукавая улыбка тронула усы Подтелкова, но он погасил ее и сказал с нарочитой серьезностью:

— Тут, пожалуй, мы допустили неправильность, согласен с вами, сотник, но это — мера временная, пока.

Прибывшим по их просьбе рассказали, какие части поддерживают ревком. При упоминании Атаманского полка лица казаков вытянулись:

— Как — и Атаманский? /65/

— Да, и Атаманский.

Убедившись, что Каледин обманул их, казаки 10-го полка отказались выполнять его приказ.

К обеду вся Христорождественская площадь была полна народу — ревком собрал станицу на митинг. На кем-то поставленную в середине людского моря телегу взобрался Подтелков. Расправил широкие, крутые плечи, неторопливо снял шапку, вскинул голову:

— Отцы и братья!

Говорил недолго: мы не большевики, но нам не из-за чего драться с большевиками — они хотят того же, чего хотим и мы.

Митинг принял короткую, но выразительную резолюцию:

«Обсудив создавшееся положение, мы, трудовое казачество, крестьяне, солдаты и рабочие, выражаем полное доверие образованному фронтовым съездом казачества в станице Каменской Военно-революционному комитету, обещаем ему всемерную поддержку и протестуем против существующего в г. Новочеркасске Войскового круга во главе с Калединым и Богаевским.
Долой контрреволюционеров — Каледина, Богаевского и всю свору их прихвостней! Вся власть Народным Комиссарам в лице Советов казачьих, солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!
Председатель Секретарь
Шурупов. Колесников.

А на другой день, 25 января, состоялся митинг и парад воинских частей, вставших на сторону ревкома.

Перед зданием, где расположился ревком —- по Донецкому проспекту и улице Резервуарной, — выстроились батареи и отдельные сотни, пешие батальоны и команды.

День выдался сырой, ветреный. Колючая, снежная крупка сыпалась на башлыки казаков, спины коней, затянутые тонкой пленкой льда грязные лужи. Казаки в ожидании, изломав ряды, дымили цигарками, переговаривались негромко, простуженно кашляли. Но вот на узенькое крыльцо дома вышли члены ревкома. Подтелков обратился к выстроившимся: /66/

— Прошу фланги подойти ближе, — и показал руками, как стать. Казаки подвинулись, окружив здание полумесяцем. Подтелков рассказал подробно о событиях последних дней, причинах, побудивших съезд принять столь важные и ответственные решения.

— Я хочу спросить вас: правильно ли мы поступили, что организовали ревком? Правильно ли мы поступаем, начиная борьбу против Каледина, войскового правительства? — говорит Подтелков.

Казаки отвечают одобрительным гулом.

— А коли правильно, то прошу проголосовать за ревком и поход на Новочеркасск.

После Подтелкова выступил Кривошлыков. Наклонившись к нему, Подтелков тихо посоветовал:

— Ты, Миша, недолго... Озябли казаки, да и я затянул малость.

Кривошлыков познакомил участников митинга с составом ревкома, предложил сместить с командных должностей ненадежных офицеров, напомнил, чтобы командиры частей после парада зашли в ревком — для выработки плана похода на Новочеркасск. После выступлений еще нескольких членов ревкома Подтелков закрыл митинг. Подали общую команду:

— Равняйсь!

Командиры подразделений зычно подхватили:

— Бат-т-арея!
— С-о-о-о-т-ня!

Зашевелились, пришли в движение колонны, заплясали застоявшиеся кони, выпрямились, приободрились казаки и, повинуясь привычным командам, двинулись мимо крыльца размеренным, торжественным маршем.

Строй за строем проходили по улицам Каменской первые в истории Дона революционные казачьи полки. А на тесном резном крылечке, приветствуя их, стояли первые представители новой революционной власти — члены ревкома.

Высокий, плотный, одетый в кожаную офицерскую куртку, вытянулся по-военному сын казака-пастуха подхорунжий Подтелков. По-юношески взволнованно смотрел на парад невысокий, хрупкий прапорщик Кривошлыков.

Чей-то звонкий голос начал разудалую песню, сотни голосов подхватили ее и понесли по станице. /67/

Повернув довольное лицо к товарищам, Подтелков задорно улыбнулся:

— Глядите-ка, да мы... и впрямь — власть! /68/

Кудинов С.И. Этого не забудешь. Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1957. С. 54-68.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив