Как воспитать антисоветчика и не только (2) - нервным не читать!
chipka_ne — 04.05.2018Идя навстречу пожеланиям друзей, продолжу свои сугубо субъективные и абсолютно непрофессиональные рассуждения о воспитании. Я не хочу, чтобы кто-то подумал, основываясь на первой части, что я к семи годам стала законченной антисоветчицей – да ни Боже мой! Как верно заметила одна из замечательных моих френдесс: "критическое восприятие у детей встречается нечасто. Обычно все выбивающиеся из общепринятой идеологии факты подгоняются под нее" (спасибо, Lolka!) . Дети (да и взрослые в большинстве) любят простоту и ясность, а когнитивных диссонансов, наоборот, не любят, и даже я, не вовремя и напрасно наученная логическому мышлению, очень этих диссонансов пугалась и без всякого давления цензуры извне пыталась отогнать их на обочину сознания.
Но жизнь не стояла на месте и перед самой школой случился сюрприз, который опять же напрасно и с наилучшими намерения подготовила моя мама.
Летом 1961 мама решила свозить меня на свою малую родину – в деревню на Владимирщине. Обращение к корням и припадание к истокам должно было способствовать второму важному принципу маминой педагогической концепции – воспитанию русского патриотизма. Я отнеслась к грядущему приключению со здоровым детским любопытством, накачанная по самое не могу "Крестьянскими детьми" (они у нас дома были отдельной книгой с чудесными цветными иллюстрациями).
Особенно нравилось:
Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
Вот девочка ловит лукошком лошадку:
Поймала, вскочила и едет на ней.
И ей ли, под солнечным зноем рожденной
И в фартуке с поля домой принесенной,
Бояться смиренной лошадки своей?..
Кстати меня абсолютно не волновало про "в фартуке с поля домой принесённой" – как-то я это проигнорировала - зато интересовало, как можно ловить "лукошком лошадку" – вот приеду в деревню и разберусь! Тем более, что мы перед этим переехали на новую квартиру, в центр города, и вся моя сложившаяся уличная компания осталась далеко, с новыми жильцами я ещё познакомиться не успела, а в деревне мне было обещано многочисленное и с нетерпением ожидающее моего приезда общество "ребятишек" – ближней и дальней нашей родни.
…Сказать, что деревня меня разочаровала – ничего не сказать. Я крепилась изо всех сил. Я даже восхитилась, когда в Бутылицах нас встретил мамин брат Осип на телеге, запряжённой белым мерином по кличке Орлик (до деревни было 10 километров по лесному просёлку, другого транспорта не было). Мерин не похож был, разумеется, на сказочных тонконогих и златогривых скакунов из любимых мультфильмов – пузатенький, утомлённый жизнью и всё время отмахивающийся от надоедливых мух, но глаза имел замечательно печальные, губы мягкие, хлеб с моей руки брал этими губами с исключительной деликатностью, а потом долго благодарно кланялся и всхрапывал. Я старалась не скучать по дороге, вежливо восхищалась лесом ("это же настоящий русский лес!" – волновалась мама, а я не видела особой разницы между лесом русским и волынским) и даже смогла немножко подремать, зарывшись в сено, под мамин разговор с Осипом. Иногда до меня долетали обрывки фраз: "Помнишь, как мы мать-то к фершалу везли?.. Как не помнить, такое разве забудешь… Здесь, что ли ты с дороги сбился?.. Ну, а ты как голосила-то, помнишь?.. А ты, здоровый мужик, тож кричал… Ну, дык – мудрено ли – испужался я… А мать-то как кричала, когда пальцы отрезали…" На отрезанных пальцах я проснулась окончательно (дети ведь любят страшилки) и потребовала разъяснений – кому? когда? зачем? – но мне, переглянувшись, велели открыть припасённую в дорогу книжку с картинками и не влезать в разговор взрослых. Протекции в лице папы рядом не было, пришлось смириться.
Вечер приезда я просто, по-моему, полусознательно стёрла из памяти – бабушкина изба, в которой я проснулась утром, была так бедна, темна и ужасна, что я постаралась забыть, как она выглядела вечером при свете керосиновой лампы. Помню, что стены там были оклеены газетами вместо обоев. Помню страшную закопчённую икону в углу – я уже знала, что такое иконы, у тёти Маруси в Умани видела в спальне и у соседки по дому тёти Тоси тоже - но там были прехорошенькие нарядные Богородицы с пухленькими младенцами, украшенные вышитыми рушниками и бумажными цветами – а у бабушки икона реально навевала ужас, разглядеть изображение на ней можно было только приблизившись вплотную, а приближаться было страшно, и - не смейтесь только - но именно там я почувствовала присутствие некой потусторонней силы, я боялась поворачиваться к иконе спиной, боялась спать в горнице и на следующий же день с рёвом выторговала себе право ночевать с племянницей Танькой на сеновале.
Приехали мы в деревню в субботу вечером, стало быть, в воскресенье к бабушке во двор организовалось паломничество ближней и дальней родни и просто знакомых – поглядеть на Клавкину дочку - мама каждый год выбиралась на неделю в деревню, но меня папа в такую даль и бездорожье брать не позволял (и правильно делал, замечу в скобках). Мне это воскресенье запомнилось, к сожалению, прочно – не захотела милосердная обычно детская память его вытеснять. Помню каких-то беспрерывно топтавшихся возле меня удивительно некрасивых, кирпично краснолицых и почему-то поголовно почти беззубых людей. Они не просто рассматривали меня – они меня бесцеремонно лапали, щупали моё платьице, какая-то тётка, присев, стала трогать мои красные сандалики, кто-то подёргал меня за косы и загоготал: "Ишь – не покупные!" – и самое ужасное, что папы рядом не было, а мама, всегда такая решительная, громкоголосая и боевая, даже не пыталась меня защитить, сидела в сторонке и улыбалась почему-то виновато. И самое главное, они, ничуть не стесняясь, меня обсуждали, как будто я кукла или животное:
- Глянь – косы-то каки чёрны – чисто цыганка!
- Так от хохла же!
- А хохлы – они те ж цыганы – одна кровь!
- А платье-то коротко – на тот год всё исподнее будет видно!
- Дык она богата-то нынче, Клавка-то – на тот год новое купит – видали, она Таисьиным девкам мешок ёйной одёжи привезла!
- Балована девка, ой балована!
Но самое мерзкое я услышала, когда маму бабушка позвала в избу, и я осталась во дворе одна.
- А Клавка-то видали! – забыла, млять, как с голым задом босая бегала! – разодета, да гладка кака – ишь, барыня!
- Ну, знамо! – важна стала: сладко ест да мягко спит, да тёпло сцыт, да говна не нюхат – так и я бы барыней глядела!
Меня тогда словно парализовало – потом уже я прочла, не помню у кого, что самый незабываемый ужас для ребёнка – это, когда на его глазах впервые унижают родителей.
А ведь я росла не сказать, чтобы в Букингемском дворце, но в наших краях мать с отцом в сёлах называли на "вы". Я знала, конечно, о существовании скверных мальчишек, которые ругаются плохими словами – фу! – но дома, среди нашей вполне себе уличной и частично босоногой компании самыми неприличными словами считались "писька" и "какашка" – и не дай Бог сказать такое при взрослых – угроза: "а ну, повернись-но тільки додому – я тобі рота з милом вимою!" – была вполне себе реальной. А тут немыслимые непристойности спокойно говорили взрослые. При маленькой девочке. Про её маму. Мир рушился - а я ничего не могла сделать – сидела оцепеневшая и онемевшая, не в состоянии даже заплакать.
Не помню, как меня из этого паралича вывели – думаю, пришла тётя Надежда, старшая мамина сестра, крёстная её и добрый ангел – единственный человек, которого я здесь знала и не боялась. Помню, что очнулась я в избе у неё на коленях уже рыдающая в голос – и плакала, не переставая, до самого вечера, не откликаясь на обещания показать козлёночка-котёночка-цыплёночка-телёночка – я хотела домой! Я хотела к папе! Ко мне срочно командировали тёть Надеждину внучку Таньку – она вообще-то приходилась мне племянницей (у мамы со старшей сестрой было 20 лет разницы), но была на год старше и гораздо богаче жизненным опытом. Мне твёрдо пообещали, что страшные люди со двора уже ушли, что в избе с иконой я спать не буду, а пойду с хорошей девочкой Таней на сеновал, где живёт беленькая кошечка с котятами, и я, наконец, кое-как успокоилась
…Может быть, я и забыла бы это недоброе воскресенье, как многое плохое детьми забывается, но на той же неделе мне плеснули в память закрепителя. Через несколько дней, когда я, уже слегка осмелевшая, бежала по деревенской улице к дому тёти Надежды, меня вдруг окликнули:
- Ну-тка, стой! Ты Клавкина чтоль?
Я ещё не избавилась от рефлекса вежливой девочки, которая должна слушаться взрослых, и остановилась. Ко мне подошли две тётки с калёными кирпичными лицами, видимо не успевшие на воскресную презентацию, но о ней наслышанные, и одна из них, задрав мне при всём честном народе подол платьишка, продемонстрировала товарке мои трусики:
- Ксюх, гляди! Соплюшка по будням исподнее носит – правду люди говорили! Да ты пошчупай матерьял-то – трико покупное!
…Одолевшие меня в тот момент эмоции больше описывать не буду –
кому приходилось переживать нечто подобное, догадается сам, а кому
не приходилось – порадуйтесь за себя да забудьте, только не
говорите, что так не бывает.
Нет, пожалуй, напишу всё-таки о новом, впервые тогда испытанном
мною чувстве – жутком стыде за взрослых. Бывает, знаете, такое –
непристойности совершает кто-то другой, а стыдно становится тебе,
психологи подскажут, как это называется.
Следующим печальным сюрпризом для меня стало знакомство с обещанными «ребятишками» - да, с теми самыми:
«О милые плуты! Кто часто их видел,
Тот, верю я, любит крестьянских детей!»
Ошибался великий русский поэт – за целый месяц ежедневного общения, так и не смогла я полюбить «милых плутов», уж простите. Во-первых, ни один из них не был похож на улыбчивых, румяных, русоволосых и синеглазых деток с книжной картинки в колоритных нарядах «а ля рюс». Одеты они были во что-то не просто убогое, а уродливо-убогое, выцветшее и застиранное, а хуже всего, что такими же выцветшими и застиранными выглядели и сами – скуластые, с цыпками на руках, чернотой на зубах, жиденькими бесцветными волосиками и мутными, у многих гноящимися глазками цвета спитого чая.
Какие там благообразные «мужички с ноготок» - они больше были похожи на иллюстрации к короленковским «Детям подземелья» (представьте себе – в семь лет я уже такие страсти читала!) – только вот дети подземелья Валек с Марусей, да и вор Тыбурций так не матерились…
И это ещё хорошо, что после того памятного воскресенья,
спасительница моя тётя Надежда настояла на том, чтобы
Танька-племянница, рослая, не по годам серьёзная и единственная из
всей деревни красивая темноволосая девочка, сопровождала бы меня
постоянно в качестве дуэньи. Мать её, невестка Таисья, страшно была
недовольна, а Танька, наоборот, счастлива - всё лучше, чем нянчить
своих сестёр-близняшек, сопливых паскуд Любку и Наташку (если кого
оскорбляет слово «паскуды», то портфель не мой – так их сама Танька
невозмутимо называла, нимало не заботясь о политкорректности). С
четырёх лет профессиональная нянька, Танька худо-бедно умела
держать в узде и «милых плутов».
В общем-то, если толком разобраться, особо агрессивными «ребятишки»
и не были, но всё равно от них исходило ощущение какой-то смертной,
убогой, уродливой тоски и непонятной опасности, от которой живот
сводило – и я не могла понять, зачем мама каждое утро чуть ли не со
слезами твердила:
- Ну, иди поиграй – вон ребятишки пришли, зовут тебя…
А они ведь, действительно приходили и звали – зачем!!! Я не хотела огорчать маму. Я им вымученно улыбалась. Я научилась их ублажать, обнаружив, что никто из них, даже третьеклассники-пионеры, книжек в руки не берёт, я начала вдохновенно пересказывать всё прочитанное, увиденное в кино, услышанное в детских радиопередачах и сочинять, насколько хватало фантазии – и надо отдать им должное, час-полтора они слушали – и ура! – не матерились.
Знала бы бедная моя мама, как однажды они решили в свою очередь и меня развлечь («от нашего стола – к вашему столу»), и самый бойкий из них звонко продекламировал мне «стих»:
Вот те штапель, вот те плюш,
Вот те жопа, вот те х*й!
Дальше пошли бесконечные не всегда попадающие в размер вариации-импровизации и только припев из последних трёх слов оставался неизменным… Смешно – но как раз перед этим я (вот ведь дурочка с переулочка!) пересказывала им любимый свой радиоспектакль «Маленький принц», я его наизусть знала, до сих пор помню песенку, с которой принц перелетал с планеты на планету:
«Лечу, лечу, лечу я
И страшно мне и весело.
Весь мир объять хочу я
И очень тороплюсь!
Огромный синий полог
На звёзды ночь повесила,
Сегодня путь мой долог –
Я здесь остановлюсь…»
И они ведь меня битый час слушали, разинув рты, паскуды! - извините, не удержалась…
Но хуже всего было то, что они были постоянно голодны. По-настоящему голодны – не на «вкусненькое», а на хлеб. Хлеб они называли почему-то папА (с французским ударением на последний слог) и постоянно его просили: «Дай папЫ!». Может они и за мной приходили каждое утро потому, что мама заранее нарезала на всю компанию полбуханки хлеба? Я помню, что в деревне вообще перестала есть хлеб – он мне просто НЕ ГЛОТАЛСЯ, буквально застревал в горле, потому что в ушах всё время стояло вот это вот «Дай папЫ!» Однажды я услышала, как мама одного из «ребятишек» в ответ на это вечное «Дай папЫ!» - а она в это время враскоряку мыла крыльцо – выпрямилась и хлестнула сына мокрой тряпкой по лицу: «Где я тебе папЫ возьму, гадёныш, – высТру?!» Я попятилась от ужаса, споткнулась, упала на что-то занозистое, расплакалась (я в то лето наплакалась за все прошедшие годы) и помчалась к маме - и вот тут мама мне ничего объяснить не могла – я по-прежнему плохо представляла хронологию, но всё-таки знала, что все революции и войны были уже ДАВНО, и в книжках написано, что все советские дети живут хорошо, учатся, ходят в кружки, отдыхают на море в санаториях, а отличники ездят в «Артек», где тоже синее море и красивая пионерская форма (и я непременно когда-нибудь туда поеду!) – почему же здесь дети просят хлеба? И почему их за это называют гадёнышами и бьют мокрой тряпкой по лицу?
Не зная ещё о существовании всяких Радищевых, именно тогда я тянущей болью почувствовала какую-то вселенскую несправедливость происходящего: «Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала…» Кроме того, терзали меня смутные догадки, относительно бабы с мокрой тряпкой, кричавшей страшное слово «высТру!». Сформулировать я тогда этого не могла, но казалось мне, что на кусок-то хлеба для сына (между прочим, единственного) можно было бы на чём другом сэкономить. Это сейчас, спустя сами представьте себе сколько лет, я, старая и циничная женщина, могу определить ситуацию таким же старым анекдотом, начинающимся с сообщения о подорожании водки:
- Мама, теперь папа будет меньше пить?
- Нет, сынок, это ты будешь меньше есть…
Меня одна уважаемая комментаторша попросила о резюме, ну так вот вам вместо резюме:
Дорогие юные родители! Хотите, чтобы ваши дети полностью соответствовали вашим влажным мечтам? Мой вам совет – оградите их от объективной реальности! Ага – совсем. Хотите – заверните в целлофан, хотите – поселите на части суши, со всех сторон окруженной водой и колючей проволокой, хотите (если средства позволяют) – создайте вокруг трёхмерный виртуальный мир по своему вкусу – тогда ещё есть какой-то шанс на оправдание ожиданий, да и то слабенький, ибо зловредная реальность иногда может даже в королевский дворец нагрянуть, что твой Том Кенти…
А моей реальности и прорываться никуда не понадобилось – бедная мама сама меня в неё втолкнула, тем самым добровольно заложив первый камень на кладбище своих воспитательных планов.
Окончание следует
|
</> |