Как пишутся мемуары (Набоков о Бунине)

sergeytsvetkov — 05.11.2014 Речь пойдёт об известной встрече двух мэтров русской литературы, состоявшейся во время второго приезда Набокова в Париж 28 января 1936 года. Он остановился у своих хороших знакомых Фондаминских, которые жили в большой квартире на авеню де Версаль. Неподалеку, на улице Жака Оффенбаха, находилась квартира Буниных.


В те годы они выглядели примерно так.

Спустя полчаса после приезда Набоков уже «сидел с подвыпившим Иваном Алексеевичем в ресторане» (письмо Набокова Шаховской от 2 февраля 1936 года).
Об этом свидании читающей публике известно исключительно со слов Набокова, который упомняул её в нескольких мемуарных книгах: сначала в англоязычных воспоминаниях «Conclusive Evidence» («Убедительное доказательство», 1951), затем в их русскоязычном варианте «Другие берега» (1954) и наконец в расширенном англоязычном варианте автобиографии Speak, Memory: An Autobiography Revisited («Говори, память: Возвращаясь к автобиографии», 1966). Приведу этот отрывок из последнего произведения:

Еще одним независимым писателем был Иван Бунин. <�…> Когда я с ним познакомился, его болезненно занимало собственное старение. С первых же сказанных нами друг другу слов он с удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше. Он наслаждался только что полученной Нобелевской премией и, помнится, пригласил меня в какой-то дорогой и модный парижский ресторан для задушевной беседы. К сожалению, я не терплю ресторанов и кафэ, особенно парижских — толпы, спешащих лакеев, цыган, вермутных смесей, кофе, закусочек, слоняющихся от стола к столу музыкантов и тому подобного… Задушевные разговоры, исповеди на достоевский манер тоже не по моей части. Бунин, подвижный пожилой господин с богатым и нецеломудренным словарем, был озадачен моим равнодушием к рябчику, которого я достаточно напробовался в детстве, и раздражен моим отказом разговаривать на эсхатологические темы. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. «Вы умрете в страшных мучениях и в совершенном одиночестве», — горько отметил Бунин, когда мы направились к вешалкам… Я хотел помочь Бунину надеть его реглан, но он остановил меня гордым движением ладони. Продолжая учтиво бороться — он теперь старался помочь мне, — мы выплыли в бледную пасмурность парижского зимнего дня. Мой спутник собрался было застегнуть воротник, как вдруг приятное лицо его перекосилось выражением недоумения и досады. С опаской распахнув пальто, он принялся рыться где-то подмышкой. Я пришел ему на помощь, и общими усилиями мы вытащили мой длинный шарф, который девица ошибкой засунула в рукав его пальто. Шарф выходил очень постепенно, это было какое-то разматывание мумии, и мы тихо вращались друг вокруг друга, к скабрезному веселью трех панельных шлюх. Закончив эту операцию, мы молча продолжали путь до угла, где обменялись рукопожатиями и расстались (перевод С. Ильина)*.

*Все цитаты в посте приведены по книге: Шраер Максим Д. Бунин и Набоков. История соперничества.

Русскоязычным читателям парижский эпизод знаком по 13-й главе «Других берегов», где акценты расставлены немного иначе:

Когда я с ним познакомился в эмиграции, он только что получил Нобелевскую премию. Его болезненно занимали текучесть времени, старость, смерть, — и он с удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше. Помнится, он пригласил меня в какой-то — вероятно дорогой и хороший — ресторан для задушевной беседы. К сожалению, я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки — и задушевных бесед. Бунин был озадачен моим равнодушием к рябчику и раздражен моим отказом распахнуть душу. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. «Вы умрете в страшных мучениях и совершенном одиночестве», — сказал он мне. Худенькая девушка в черном, найдя наши тяжелые пальто, пала, с ними в объятьях, на низкий прилавок. Я хотел помочь стройному старику надеть пальто, но он остановил меня движением ладони. Продолжая учтиво бороться — он <�Бунин> теперь старался помочь мне, – мы медленно выплыли в бледную пасмурность зимнего дня. Мой спутник собрался было застегнуть воротник, как вдруг его лицо перекосилось выражением недоумения и досады. Общими усилиями мы вытащили мой длинный шерстяной шарф, который девица засунула в рукав его пальто. Шарф выходил очень постепенно, это было какое-то разматывание мумии, и мы тихо вращались друг вокруг друга. Закончив эту египетскую операцию, мы молча продолжали путь до угла, где простились. В дальнейшем мы встречались на людях довольно часто, и почему-то завелся между нами какой-то удручающе-шутливый тон <�…>».

Как видим, Набоков в мемуарах постарался представить эту сцену в виде символического расчета и с классической русской литературой (в лице Бунина) и с русской эмигрантской средой. Бывший учитель стал мумией.



Насколько данные пассажи соответствует действительности?
Судите сами.

В письме жене, отправленном 30 января 1936 года, Набоков описал встречу с Буниным в следующих словах:

С Gare du Nord я поехал на av de Vesailles посредством метро, так что прибыл с моими постепенно каменевшими и мрачневшими чемоданами в полном изнеможении. <�…> Здесь мне дали комнату в прекрасной квартире. <�…> Только я начал раскладываться — было около половины восьмого — явился в нос говорящий Бунин и несмотря на ужасное мое сопротивление «потащил обедать» к Корнилову (ресторан такой ). Сначала у нас совершенно не клеился разговор — кажется, главным образом из-за меня, — я был устал и зол, — меня раздражало все, — и его манера заказывать рябчика, и каждая интонация, и похабные шуточки, и нарочитое подобострастие лакеев, — так что он потом Алданову жаловался, что я все время думал о другом. Я так сердился (что с ним поехал обедать) как не сердился давно, но к концу и потом, когда вышли на улицу, вдруг там и сям стали вспыхивать искры взаимности, и когда пришли в кафе Мюра, где нас ждал толстый Алданов, было совсем весело. Там же я мельком повидался с Ходасевичем, очень пожелтевшим; Бунин его ненавидит <�…>. Алданов сказал, что когда Бунин и я говорим между собой и смотрим друг на друга, чувствуется что все время работают два кинематографических аппарата. Очень мне хорошо рассказывал Ив. Ал. <�Бунин>, как он был женат в Одессе, как сын у него шестилетний умер. Утверждает что облик — переносный — «Мити Шаховского» (отца Иоанна <�Шаховского>) дал ему толчок для написания «Митиной любви». Утверждает, что — ну, впрочем, это лучше расскажу устно. После кафе мы втроем ужинали у Алданова, так что я лег поздно и спал неважно — из-за вина.

Можно только порадоваться за Ивана Алексеевича и Владимира Владимировича — хорошо покутили, первоначальный ледок в отношениях под конец совершенно растоплен, никаких подначек и неудовольствий.

Впрочем, «пророчество» Бунина действительно было произнесено — только не тогда, не в том месте и по другому поводу.
30 марта 1937 года Бунин и Набоков приняли участие в чествовании Тэффи. Три дня спустя Набоков известил свою жену:

На днях приятненькая была вечеринка, нечего сказать: тра-ла-ла, Алданов во фраке, Бунин в мерзейшем смокинге <�…> Ильюша <�Фондаминский> в таких узких штанах, что ноги как две черных колбасы, милая, старая Тэффи. <�…> Бунин все изображал мою “надменность” и потом прошипел: “вы умрете один и в страшных мученьях”.

Не случайно Бунин  в письме Алданову от 10 июня 1951 года так негодовал по поводу того, как у Набокова (в «Убедительном докказательстве») преподносятся их парижские встречи:

Вчера пришел к нам Михайлов [П. А. Михайлов, близкий знакомый Бунина, профессор юриспруденции], принес развратную книжку Набокова с царской короной на обложке над его фамилией, в которой есть дикая брехня про меня — будто я затащил его в какой-то ресторан, чтобы поговорить с ним «по душам», — очень на меня это похоже! Шут гороховый, которым Вы меня когда-то пугали, что он забил меня и что я ему ужасно завидую.

Еще через три дня Бунин записал в дневнике (14 июня 1951 года):

В. В. Набоков-Сирин написал по-английски и издал книгу, на обложке которой, над его фамилией, почему-то напечатана царская корона. В книге есть беглые заметки о писателях-эмигрантах, которых он встречал в Париже в тридцатых годах, есть страничка и обо мне – дикая и глупая ложь, будто я как-то затащил <�его> в какой-то дорогой русский ресторан (с цыганами), чтобы посидеть, попить и поговорить с ним, Набоковым, «по душам», как любят это все русские, а он терпеть не может. Очень на меня похоже! И никогда я не был с ним ни в одном ресторане.

Вот так — ни в одном. В дневнике, не предназначенном  для публикации.
Память?

Выводы из этой поучительной истории пусть каждый делает сам. И делится ими со всеми нами.
-------------------------------------------------
По материалам:
Шраер Максим Д. Бунин и Набоков. История соперничества

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив