Как отбывали аресты на «сутки» в эпоху перестройки

maysuryan — 15.07.2025

В фильме Леонида Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» (1965) есть известная сценка, где милиционер спрашивает:
— Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы... Кто хочет сегодня поработать?
Речь идёт об арестованных на «сутки» (до 15 суток) за мелкое хулиганство и другие подобные правонарушения. В 1988—1990 годах на подобные наказания часто попадали участники несанкционированных митингов, в том числе и автор этих строк. И мне подумалось: а ведь это занятная, пожалуй, страничка истории, но кто о ней расскажет? Валерия Новодворская, которая отбыла 17 таких арестов по 15 суток, в своём пафосно-истерическом стиле написала несколько строчек, но это невозможно читать: всё неправда...
Ну, расскажу тогда, пожалуй, хоть я. :) Хотя 17 арестов за мной нет, только шесть в 1989—1990 годах. То есть примерно три месяца я провёл в сумме в заведении для таких административно арестованных.
Располагалось оно по Дмитровскому шоссе, дом 182, и называлось «Берёзки». Мы его шутливо называли между собой «Санаторий «Берёзки». По дороге к нему на одном из поворотов встречал транспарант «Приятного вам отдыха!», который относился к располагавшемуся по соседству дому отдыха... Каждый раз это вызывало смех, если мы видели транспарант из милицейской машины. Теперь там находится центр содержания депортируемых иностранных граждан.
Вход в него выглядит почти не изменившимся с тех давних пор:



Внутри здания — камеры, в которых мог помещаться примерно десяток человек, бывало и больше. Убранство камер — предельно аскетичное: зарешёченное окно, двухярусные деревянные нары, деревянная полка с ячейками, чтобы класть хлеб... и всё. Кроме туалета и столовой, все 15 суток никуда не выводили, никаких там прогулок (было одно исключение, но о нём ниже). Один раз повели для разговора с замначальника в его кабинет, так, выйдя на свежий воздух, невольно пошатывался после недели безвылазного сидения взаперти в камере.
Искал сейчас в Сети фотографии внутреннего интерьера камер, но похоже, он с тех пор сильно изменился: появились отдельные кровати, матрасы, одеяла, бельё... Никаких подобных нежностей в 1989—1990 годах не было. Можно было положить на нары, например, куртку или полотенце и ими же укрыться — вот и все удобства. Вместо подушки — деревянный подголовник. А тогдашнюю обстановку «Берёзок» я нашёл только на фотографии Валерии Новодворской из журнала «Огонёк» за 1990 год, когда она давала интервью этому изданию. Фотограф журнала заснял её как раз в камере «Берёзок», она сидит на нарах, опираясь рукой на подголовник, и задумчиво смотрит в окно.



Кстати, насчёт окна: ещё в этом заведении была довольно милая кошка, которая иногда свободно приходила к нам в гости через форточку в зарешёченном окне, а потом так же свободно уходила по настроению — неволи для неё не существовало. А иногда мы могли наблюдать, как она охотится на мышей на лужайке прямо за окном... Один раз в столовой видел её с добычей — крупным кротом.

Курить в «Берёзках» не разрешалось, сигареты при обыске отбирали. Отбирали и часы: арестованным не полагается знать точное время. Но «бытовикам» («алкоголикам, хулиганам, тунеядцам»), которых выводили на работы, сигаретами из числа изъятых платили потом сами милиционеры за разные мелкие услуги, типа уборки помещений. «Политиков» на работы не выводили, их удел был — круглосуточно скучать в камерах все 15 суток.
Тем не менее сигареты в камерах были. Один раз нас, «политиков», поместили в камеру, переселив оттуда всех «бытовиков». И в дырке в стене в углу мы обнаружили целый оставленный ими сигаретный клад — сотни сигарет! В спешке переселения они не успели его достать из тайника, передать его им было невозможно... И ещё с десяток сигарет был открыто разложен на трубе, которая тянулась по стене через всю камеру. Как известно из детективной классики, прятать лучше всего на виду... Правда, я не курил, мне это было безразлично, но курильщики очень радовались. Один из арестованных, Григорий В., поспешил убрать в ту же дырку в стене и свои электронные часы, которые он пронёс в камеру, хитроумно застегнув их перед обыском не на руке, а на ноге. Тайник казался блестяще замаскированным!
Правда, тут нам медвежью услугу оказала сидевшая в соседней камере Рита В. Её куда-то выводили, и она разжилась там пачкой сигарет. Считая, что у нас сигарет нет, она перед входом в свою камеру прямо на глазах у надзирательницы открыла нашу «кормушку» и торопливо вбросила туда эту пачку. Надзирательница — это была худенькая девушка лет 25 — как нетрудно догадаться, разъярилась от такого нахальства. И потребовала немедленно отдать курево ей. После минутного колебания решено было не отдавать, чтобы не обижать Риту. «Нет-нет, нам ничего не передавали!». Пожадничали, в общем...
— Ах, вы так! — пронзительно воскликнула она. — Ну, смотрите! Если со мной так, то и я так!..
И побежала звать других милиционеров для обыска камеры. Сигареты поспешно спрятали в тот же тайник, считая его совершенно надёжным. Спустя пару минут в камеру ввалилась толпа надзирателей, они выгнали всех в коридор, обыскали каждого лично, а потом принялись методично обыскивать камеру. Вполне возможно, что они бы так ничего и не нашли, если бы в самый неподходящий момент спрятанные в тайнике электронные часы не решили сыграть какую-то бравурную мелодию. Вероятно, на них оказался включён будильник... :(
После обыска все зашли обратно в камеру, среди курильщиков царило понятное уныние... Но тут кто-то обратил внимание, что сигарет, разложенных на трубе, на самом виду, милиция не заметила. Это немножко подняло настроение: курильщики принялись дымить... И тут, как нарочно, в камеру заглянул другой надзиратель, которого прозвали «рыжим». Он считался «злым». Он увидел повисшее в воздухе густое табачное облако, втянул в себя носом дым... и на лице его нарисовалось недоумение:
— Что, плохо искали, что ли?
— А это был ложный тайник, чтобы отвлечь внимание от настоящего! — пошутил кто-то.
— Сейчас снова обыщем!..
Но устраивать повторный обыск им было уже влом...

Кстати, общение между соседними камерами было возможно, причём не традиционным стуком, как у Степняка-Кравчинского, а самым обычным голосом — стены были довольно тонкие, и позволяли переговариваться... Я даже немного устал от бесконечной дискуссии с Новодворской, когда она как-то раз уговаривала меня прекратить голодовку.

В заведении было два начальника — главный начальник и его заместитель. Главный начальник считался чрезвычайным добряком и либералом. С Валерией Новодворской — а это была весна 1989-го, время выборов народных депутатов СССР — он вёл такие примерно разговоры:
— Был на выборах депутатов, всех кандидатов в избирательном бюллетене вычеркнул. Жду, когда там появятся ваши фамилии...
Зато его заместитель, наоборот, слыл зверем лютым. Никаких уступок! Скупо ронял слова, как тяжёлые булыжники. «Я начальник этого заведения. Вопросы есть?». Последний раз с ним из активистов ДС общался Дмитрий Стариков, сидевший под арестом в октябре 1994 года, после протестов по случаю визита в Россию английской королевы Елизаветы. Этот зам удовлетворённо буркнул ему:
— [Я] развалил ДС!
Типичный случай мании величия — ДС в 1993-м действительно раскололся на сторонников Ельцина во главе с Новодворской и её оппонентов — но замначальника «Берёзок» тут был совершенно не при делах...
Мне это разделение начальства на «доброе» и «злое» представлялось совершенно стандартным приёмом «двух следователей — доброго и злого», этот приём подробно описан ещё в старых советских фильмах, и в «17 мгновениях весны», и в «Место встречи изменить нельзя», и мне казалось крайне странным, что такой вроде бы опытный человек, как Новодворская, на него простодушно клюёт. Пытался ей это растолковать. Она мне пылко возражала, доказывая, что главный начальник (она называла его уважительно, по имени-отчеству) абсолютно искренне настроен в пользу арестованных... Хм... Потом я понял, что она иногда готова «ловиться» и на ещё более топорные и примитивные приёмы — если считает это для себя выгодным.

Вершиной «доброты» главного начальника была отправка арестованных в баню — один раз за 15 суток. Это и было то исключение, когда мы покидали камеры, о котором я упомянул выше. Ну, действительно, сидеть 15 суток подряд без душа или бани тяжело — но с «бытовиками», как я понял, так не миндальничали. И это действительно бывала очень приятная экскурсия! Нас сажали в красивый застеклённый автобус, как самых обычных пассажиров, и он катился в Москву по Дмитровскому шоссе. Кстати, мы проезжали мимо стоявшего там в те времена бюста матроса Анатолия Железнякова, разогнавшего в 1918 году Учредительное Собрание (потом его перенесли в другое место).


Бюст матроса Анатолия Железнякова, стоявший в 1989—1990 годах на Дмитровском шоссе

На эту тему тоже следовали разные шутки, все особенно хотели, выйдя из-под ареста, как-нибудь вместе сфотографироваться возле бюста Железняка, ведь большинство было сторонниками той самой Учредилки, которую он разогнал. Пожалуй, только троцкист Сергей Биец тогда был критиком Учредилки слева. Но, так или иначе, на фотографию так и не сподвиглись...
А затем в Москве нас везли в Бутырскую тюрьму или в Матросскую Тишину. Я побывал с этой «экскурсией» в банях обеих тюрем. И должен признать, что сама поездка была наиболее приятным впечатлением от «Берёзок».

Из периодики нам приносили в камеры ежедневную «Московскую правду», мы с интересом читали в ней критику наших собственных акций. Один раз, в январе 1990-го, попалась заметка Владимира Жириновского, тоже с нашей критикой. В ней говорилось примерно так (цитирую по памяти): «В 1988 году я вступил в Демократический Союз, а через день — вышел из него, поняв антиправовой, экстремистский характер этой партии. И они это целиком подтвердили своей нынешней акцией по поводу Учредительного Собрания...» Подписано было «В. Жириновский, юрист». Фамилия была нам совершенно незнакома. Кто-то сказал:
— Наверняка прокурор. Был бы адвокат, подписался бы «адвокат». А раз «юрист» — значит, прокурор.
Отдельным развлечением было читать судебные постановления по нашим делам, в суде их выдавали на руки. В них, между прочим, указывались фамилии омоновцев, которые давали показания против нас. В одном из постановлений фамилия такого свидетеля попалась совершенно гоголевская, и все передавали текст из рук в руки, читая и не веря своим глазам: «...вина полностью подтверждается показаниями свидетеля ГНИЛОРЫЛОВА...»

Может показаться, что при таких порядках, как описанные выше, арестованные могли затевать голодовки и прочие протесты только из наглого каприза и чёрной неблагодарности к столь добрейшему начальству. Может быть, и так, но они всё-таки это делали, выдвигая стандартный набор требований: передачу необходимых лекарств, мыла-зубной пасты-полотенец, тёплой одежды, книг, периодических изданий и письменных принадлежностей. Продукты передавать в «Берёзки» не разрешали, но этого и не требовали. А также добивались того, чтобы всех «политиков» помещали вместе, вернее, в две камеры — в одну мужчин, в другую женщин. Добиваться этого приходилось сухими голодовками, то есть отказываясь не только от пищи, но и от воды. Обычные «мокрые» голодовки никакого впечатления не производили, поскольку за 15 суток от них никто не умирал и не мог умереть даже чисто теоретически... Тем не менее Валерия Новодворская держала «мокрую» голодовку на «сутках» всегда, то есть 17 раз. Занятно, что в Лефортове, где она сидела по уголовно-политическому делу с мая по август 1991-го, она пищу спокойно принимала, и потом расхваливала в очерках и интервью тамошнее «традиционное лефортовское варёное мясо» и «вкусные булочки» (в том же Лефортове она ранее сидела в 1969—1970-м и недолго в 1986-м годах, так что тюремное меню этой тюрьмы уже успела выучить). Как-то раз я у неё спросил:
— А почему ты здесь (в «Берёзках») ничего не ешь?
Она ответила:
— А я из здешнего меню и есть ничего не могу, разве что только чёрный хлеб и чай пить с сахаром.

«Меню» в «Берёзки» привозили, насколько я помню, из Бутырской тюрьмы, и особым шиком оно, конечно, не отличалось. Каши, в том числе перловая, супы... Самым вкусным блюдом, которое я там попробовал, был суп с парой варёных картофелин и селёдка. Хотя нет, был ещё исключительный случай, в июле 1989-го, после трёх или четырёх суток «сухой» голодовки, когда наши требования согласились, наконец, исполнить. Мы прекратили голодовку, и нам неожиданно подали совершенно фантастический суп, в котором варёного мяса было, пожалуй, больше, чем бульона. До сих пор не знаю, с чем была связано появление этого невероятного блюда — то ли специальное распоряжение того самого «добряка»-начальника, то ли сочувствие повара, зачерпнувшего нам гущи из кастрюли... Впрочем, из 6 своих арестов пищу я принимал только один раз, самый первый, так что особенно много про меню «Берёзок» (и, соответственно, «Бутырок») рассказать не могу...

Кстати, на стене в столовой висело подробное объявление о правилах питания в «Берёзках». И там описывался так называемый «день лишения горячей пищи» — арестованным, наказанным карцером, горячая пища полагалась только через день, а так — хлеб и вода. Но эта норма была гуманно отменена во всех местах заключения годом ранее, в 1988 году — гуманизм, перестройка! — и мы читали это уже как некий исторический документ...

Самая жёсткая «сухая» голодовка в «Берёзках» была в апреле 1989 года, меня тогда там не было. Длилась она около семи дней, там тоже речь шла о книгах, письменных принадлежностях и прочем, но начальство жёстко упиралось, арестованные устраивали обструкцию (кричали, шумели и т.д.), их вытаскивали из камер и запирали в карцер. Лютовал замначальника, сам главный начальник по каким-то причинам был в отлучке. Он обычно появлялся в конце таких голодовок, выдержав перед своим явлением паузу в 3—4 дня (а тут, видно, и целую неделю), как Deus ex machina, и милостиво шёл навстречу требованиям арестованных.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив