Как был устроен «Песчаный лагерь» для политических заключенных, осужденных по

radulova — 23.01.2022


Из дневника воспоминаний Прейгерзона Ц. И., бывшего лагерника (1949–1955). – Центр Сахарова

1. Заключенному разрешалось писать только два письма в год. Письма проходили строжайшую цензуру, часто забраковывались цензором и не отправлялись по адресу. Годами родственники ничего не знали о своих близких. При получении посылки или денежного перевода заключенному разрешалось подтвердить получение на открытке с заранее напечатанным текстом, который мне запомнился. Вот он: «Дорогие, вашу посылку я получил, большое спасибо. Я жив, здоров, ваш Цви». Если родственники хотели чаще получать хотя бы такие открытки, они посылали небольшие суммы денег, но чаще. Так, вместо того, чтобы посылать сразу 300 рублей, посылали пять раз по 60 рублей и получали на каждый перевод подтверждение.

2. Заключенный должен был быть всегда стриженым наголо.

3. Запрещалось носить любую одежду, кроме лагерной формы.

4. Каждый был обязан трудиться, а инвалиды – заниматься трудом соответственно их физическому состоянию. Для отказывающихся от работы применяли средства принуждения, начиная от заточения в карцер (БУР) и до перевода в наружный штрафной лагерь.

5. Дважды в день проводили перекличку – проверку наличия заключенных.

6. От проверки до проверки часто устраивали обыски –«шмоны», общие и индивидуальные. Любой острый кусок металла изымался. Книги на иностранных языках (за исключением выпущенных в советском государственном издательстве) были запрещены. Особенно часто такие обыски проводились перед большими советскими праздниками – 1 мая и очередной годовщиной Октябрьской революции. В эти дни режим в лагере ужесточался.

7. Ложиться спать принято было в определенный час. На ночь вносилась параша, и барак закрывался на замок снаружи до утреннего развода.

8. При встрече с вольнонаемным, солдатом, охранником и любым чиновником лагеря зэк обязан был снять шапку, остановиться и приветствовать: «Здравствуйте, гражданин начальник».

9. В присутствии конвоира и любого другого должностного лица лагеря зэк обязан был стоять. Он должен был встать, если обращаются к нему.

10. Иметь наличные деньги при себе запрещалось. Присланные заключенному деньги заносились на его личный счет в бухгалтерии лагеря.

При открытии продовольственной палатки приходил работник бухгалтерии с картотекой личных счетов заключенных. При покупке чего-либо тут же оформлялось множество бумаг, под которыми заключенные подписывались.

11. Азартные игры и распитие спиртного было запрещено.

12. Общение с женщинами было строго запрещено.

1. Хорошо была поставлена санитарно-лечебная работа. В каждом лагерном отделении была поликлиника с точным расписанием приема утром и вечером. Врачи были из числа заключенных, по большей части – весьма опытные. Принимали врачи всех специальностей – гастрологи, стоматологи, лорингологи, офтальмологи и др. В больших лагерях были также рентгеновские кабинеты и кардиологическая аппаратура.

Если в данном лагерном отделении не было соответствующего специалиста или не было возможности сделать более сложные рентгеновские снимки, больного посылали в другое лаготделение или в центральную поликлинику, где были соответствующие специалисты и более современное медицинское оборудование. Так, меня однажды перевели в лагерь Майкодук для рентгеновского обследования желудка.

Кроме специальных часов приема больных, был круглосуточно дежурный фельдшер для оказания самой срочной помощи. Были и больницы с большим количеством коек для нуждающихся в госпитализации, где также работали врачи-заключенные. В Караганде нас было менее тысячи заключенных, и на это количество было два небольших лазарета. На Севере (Инта, Абезь и Воркута), где число заключенных было более чем в пять раз больше, были больничные бараки по разным специальностям – внутренние болезни, хирургия, глазные болезни, а также инфекционное отделение.

Врачи не очень стремились побыстрее выписать больного. Выздоровевший мог остаться еще на несколько дней в больнице, многое решали отношения, установившиеся между больным и врачом. Начальником санитарной части лагеря был обязательно вольнонаемный, по большей части военный врач (в Караганде – майор санитарной службы). Иногда были медицинские сестры из числа вольнонаемных (в политических лагерях фельдшером был обязательно мужчина). Но всю основную работу выполняли заключенные врачи и прочий медперсонал. Большинство больных стремились оставаться в больнице как можно дольше. Находящийся в больнице был освобожден от работы, питание было лучше, можно было отдохнуть.

Санитарная часть лагеря наблюдала за одеждой, за состоянием бараков и туалетов.

2. КВЧ – культурно-воспитательная часть – помещалась в клубе со зрительным залом на 250 – 350 мест. Там была сцена для представлений, экран для кино, комнаты для библиотеки, для рисования, оркестра, для начальника КВЧ – обычно это был военный или чиновник МВД. Здесь также работали заключенные: художники, библиотекарь, режиссер, артисты. Женские роли в постановках исполняли мужчины.

Кино показывали очень редко. В такие вечера многие толпились у входа в клуб, чтобы попасть туда в числе первых. Летом иногда показывали фильмы под открытым небом – тогда и я ходил смотреть.

На Севере в 1953 – 54 гг., кроме «запланированных» кинофильмов (бесплатных), показывали картины за плату – два рубля за вход. На такие картины было легче попасть в клуб.

3. Питание было скверное, но все, что полагалось заключенному по норме, он получал полностью, особенно хлеб и сахар. В голодные годы (до 54-го) это было крайне важно. В 54-м у нас ввели «хлеб на столах», и можно было есть его вдоволь, сколько душе угодно. Но в кухне порядка не было. Раздатчики раздавали пищу направо и налево своим знакомым, давали большие порции парикмахерам, работникам продовольственной палатки, нормировщикам, врачам, счетным работникам и т.п., а остальные получали уменьшенные порции.

Наш лагерь был относительно небольшим, и его бараки напоминали землянки. Нары были сплошные, в два яруса. Были и бараки вагонного типа – там нары были не сплошные. А на сплошных нарах была невероятная теснота: тела прикасались одно к другому.

Длина барака – около тридцати, а ширина – около десяти метров; посредине стояли столбы. Были отведены места для общественного назначения: сушки одежды, умывания, параши...

Нары располагались вдоль стен сплошными рядами, в два яруса. Более «авторитетные» заключенные захватывали нижние места, но на нижние нары садились все из-за отсутствия свободных мест в бараке для сиденья. Вначале мое место было наверху…

Перевод из тюрьмы в лагерь или из одного лагеря в другой обычно был связан с карантином, продолжавшимся двадцать один день. В дни карантина не выводили на работу. Почти целыми днями, как и ночью, можно было лежать на нарах и бездельничать, заводить знакомства, что было приятно. Зимой трудно было долго гулять во дворе, а потому большая часть времени уходила на болтовню. Днем в бараке все время стоял легкий шум голосов…

Наступает утро, но маленькие оконца в полуземлянке еще не пропускают утренний свет, они еще темные, покрытые снаружи снегом. Наконец-то открывают дверь барака. Холодный зимний пар стелется по полу, врывается свежий холодный ветер. Дневальный с кем-нибудь выносит парашу. После этого дневальный идет за водой для умывания и за кипятком. Большинство зэков еще на нарах. Я одеваюсь. Моя одежда: ватные брюки и бушлат – мятый и латаный, шапка-ушанка, изношенные валенки (свои я отдал Крихели еще в Бутырках). Одетый, я выхожу из барака на утреннюю прогулку и утреннюю молитву…

С новыми силами я возвращаюсь в барак и умываюсь. Мы ждем команды идти завтракать, а в бараке утренняя суета: зэки поднимаются с нижних и опускаются с верхних нар, дверь то открывается, то закрывается. Ответственный за отопление добавляет в печку угля и чистит поддувало. Кругом галдеж, утренние шутки. А кое-кто еще спит, есть ведь такие счастливчики – умеют спать при любых обстоятельствах. Я же сплю не более пяти-шести часов в сутки – так и на воле.

Объявляют еще раз «подъем» – это для любителей поспать. Нужно идти в столовую. В дни карантина зэков ведут в столовую из каждого барака в отдельности, во избежание контакта.

Рацион в лагере: 600 граммов черного хлеба, утром – суп, каша и маленькие соленые рыбешки, в обед – щи, каша и те же рыбешки. Если утром щи, тогда в обед – суп. В супе (баланде) попадались не очищенные и не мытые картошки, после чего на донышке миски оставался порядочный осадок грязи. На Севере, особенно в Воркуте, питание было организовано лучше. В Караганде мы почти голодали, особенно молодые. По окончании приема пищи кое-кто оставался дежурить в столовой, в надежде, что перехватит порцию баланды или каши из остатков, но это случалось весьма редко. Голодные рылись в мусоре, искали и иногда находили что-либо съедобное – мерзлую картошку и т.п. В лагере было много ослабевших от голода заключенных…

Во время карантина нас обследовала врачебная комиссия. Я тогда был слаб, истощен из-за болезни желудка. Меня определили в инвалиды на год, мой первый год в лагере. Мне очень повезло. В нашем лагере инвалидов было мало – только пять или шесть человек. Нас объединили в отдельную бригаду, меня назначили бригадиром. Инвалиды не работали, а пища – та же, что и у остальных, только хлеба получали на пятьдесят граммов меньше…

Большинство людей работали на строительстве. У нас организовали курсы по специальностям: столяров, штукатуров и т.д. Почти все заключенные были обязаны пройти курсы.

Я не мог долго пребывать в безделье и начал заниматься изобретательством по моей специальности. Я занялся разработкой конструкции угольного комбайна и получил на это изобретение патент.

Полагаю, что лагерное начальство имело указание относительно изобретательства. Нам старались создать подходящие условия для творческой работы, даже выделили в клубе маленькую комнатку, чтобы никто не мешал.

Я стал читать популярные книги по электронике. В голове уже были мысли о втором изобретении, внедренном впоследствии в производство (автоматический рентгеновский аппарат для обогащения). Читал и беллетристику, гулял по утрам и вечерам, говорил с Баазовым, распевал песни на иврите с Пуляревичем, с которым очень подружился (о нем ниже). У меня были в лагере еще друзья и товарищи, с которыми я проводил время. Добавим к этому столовую, баню, сон – так проходили дни…

Режим в лагере был строг и однообразен до скуки. День походил на другой, как близнецы, и не задерживался в памяти. Иногда я стараюсь вспомнить что-нибудь из лагерной жизни, но это не удается. Прошлое осталось в памяти как серая глыба, без особых выдающихся событий.

По прибытии в Карагандинский лагерь нам разрешили написать открытку с обратным адресом. Это было событием. Через месяц я получил две первые посылки. Жена, зная мою болезнь желудка, прислала много белых сухарей. Но тогда мне уже стало намного легче, можно было обойтись и без них.

Наш лагерь, как уже было сказано, был строгорежимный. В нем находились заключенные по 58-й статье. Были и рецидивисты, бежавшие из лагерей, после чего им приписали статью 58 с пунктом о саботаже; были и убийцы милиционеров или партийных работников – их осуждали за террор. Поскольку таких было меньшинство, они не могли терроризировать политических заключенных. Они не работали даже когда выходили на работу, но им писали проценты выполнения норм за счет работы других членов бригады. По этому поводу было много жалоб, но нежелание работать было свойственно и кое-кому из политических.

sakharov-center.ru

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив