Каждый раз, когда мне кажется,

synthesizer — 10.09.2017

    Каждый раз, когда мне кажется, что неплохо бы написать мемуары, я вспоминаю, что какое-то время мы занимались тем самым синтезом в растворе, о которым я рассказывал раньше, а потом перешли на тот способ, который придумал Меррифилд. Для твердофазного синтеза нужен был специальный реагент под названием флуоренилметоксикарбонилхлорид, который покупать было дорого, да и ждать его пришлось бы неизвестно сколько. Стали мы его с моим товарищем синтезировать в больших количествах. Для синтеза нужен был фосген, который, как известно, кроме того, что активен во многих реакциях присоединения, еще и боевое отравляющее вещество. Конечно, наша страна его производила, конечно, продавали его цистернами где-то на Урале. К счастью, у знакомых в одном институте (уже и знакомых тех нет в живых, и институт по-другому называется, и тридцать с лишним лет прошло, но все равно не буду говорить где и у кого) нашелся сорокалитровый баллон с фосгеном, который они по дружбе дали нам попользоваться. И мы стали синтезировать нужный нам реагент. Работали по двенадцать часов в сутки и наработали почти полтора килограмма. Огромное, надо сказать, количество. В ходе синтеза остатки фосгена не вступившие в реакцию я нейтрализовал. Понятное дело, что работал я с фосгеном в противогазе. К пятому или шестому синтезу я осмелел. К десятому обнаглел. Еще с институтских времен я помнил, что в слабых концентрациях фосген пахнет прелым сеном или яблоками. Решил я это проверить собственным носом. Концентрация, думаю, маленькая – реакция прошла хорошо. Сколько его там осталось, этого фосгена. Орган, которым я думал… К счастью, я быстро отшатнулся от горла колбы, но ощущение того, что напильник засунули в легкие, а потом вытащили помню очень хорошо.
    Не просто так я рассказал про этот флуоренилметоксикарбонилхлорид. Дело в том, что начальник мой каким-то образом испортил отношения с директором. Кажется, он был замечен в каких-то контактах с Кардиоцентром. Не помню почему, но с Кардиоцентром было сотрудничать запрещено. Не любил ЮА эту контору. Может, перешел ему Чазов в каком-то месте дорогу… Черт их, академиков, разберет. Пришлось моему руководителю собирать вещи и переходить на работу в Кардиоцентр. Хорошо еще, что ЮА не выдал ему волчьего билета. Бывали и такие случаи. Уволят тебя из ИБХ, а устроиться на работу ты уже не можешь никуда. Кому охота портить отношения с вице-президентом Академии Наук. Короче говоря, собрал начальник свои вещички и отбыл к Чазову. И оказалось, что среди тех дорогих его сердцу вещей, которые он прихватил с собой в Кардиоцентр, была часть нашей библиотеки оттисков статей по пептидному синтезу и большая часть синтезированного нами флуоренилметоксикарбонилхлорида. Больше тридцати лет прошло с этого момента, но я так и не смог его простить.
    Каким-то образом циклоспориновая тема у нас закончилась. Безрезультатно закончилась. Циклоспорин, если мне не изменяет память, мы все же синтезировали, но в каких-то микроскопических количествах. Технологией это назвать было нельзя. В восемьдесят восьмом ЮА умер. Стали мы просто заниматься твердофазным пептидным синтезом. Сейчас уж и не припомню какие пептиды для биологов синтезировали. Тогда в Штатах появились первые автоматические синтезаторы пептидов. Уж как мы его хотели…, но стоил он несусветных денег, которых и вообще никто нам не дал бы, а тогда, когда не стало ЮА, когда Советский Союз дышал на ладан…
    Чуть не забыл. К Концу восьмидесятых стало меня тянуть в сторону приборостроения. Началось все с мелочей. Друзья-биологи попросили начертить и изготовить у нас в мастерских прибор для электрофореза. Начертил и проследил за изготовлением. Друзьям понравилось и они по моим эскизам (чертежами это было еще нельзя назвать) заказали еще несколько. Потом и мне самому понадобилось термостатирующая рубашка для хроматографической колонки. И ее начертил и изготовил в мастерских. Потом еще что-то и пошло, поехало… Кстати. Почти в то же самое время стал я писать рифмованные стихи. Хорошо помню, как это случилось. Начальник мой (тот, которого уходили в Кардиоцентр) как-то уехал в отпуск с женой и нам на работу принес все свои комнатные растения, чтобы мы поливали. Мы и поливали. На доске, которая висела рядом, я написал «Если ты польешь цветочки – морда будет в мелких точках». И каждый день приписывал по новой рифме к слову цветочки. Вернулся из отпуска начальник, а вся доска в семинарской исписана, с позволения сказать, стихами…
    Вместе с моим новым начальником решили мы сделать, если и не автоматический синтезатор, то хотя бы реактор для твердофазного синтеза пептидов. Если бы мне тогда сказали, что займет это больше десяти лет я бы, может, и не взялся бы, но мне не сказали. Дело в том, что шарики полимерного носителя, о которых я рассказывал раньше и на поверхности которых происходит синтез, меняют свой объем в процессе синтеза – то набухают в один растворителях, то сжимаются в других. Предстояло мне для начала сделать реактор переменного объема. Первые модели мы испытывали с начальником подальше от других сотрудников – боялись, что может их разорвать, если реактор не успеет изменить свой объем вслед за набухшим полимером, поскольку он был упакован в стеклянную трубку. Бог миловал, не разорвало¹, но и работать толком не работало. Постоянно текли уплотнения. Одно дело, когда подтекает вода или даже спирт, а другое дело, когда какой-нибудь диметилформамид, который растворяет все, до чего доберется² или трифторуксусная кислота, которая ничуть не лучше серной.
    Для того, чтобы изготовить реактор нужны были настоящие чертежи. С допусками и посадками. Черчения я не любил. Когда я поступил в свой Менделеевский институт, отец подарил мне отличную готовальню. В его представлении инженера без чертежей не могло быть. Я тогда думал, что мне-то уж черчение не понадобится никогда. Зачем черчение химику? Да и с пространственным воображением у меня было плохо. В голове-то я мог все представить, а вот перенести это на бумагу… На первом курсе была у нас начертательная геометрия. Мы с моим другом Женькой Меркуловым плохо успевали по этому предмету. Правду говоря, совсем не успевали. Мне даже отец помогал начертить какой-то вентиль, который нам задали. Он хорошо чертил, но… по тем правилам, которые были во времена его учебы. Наш преподаватель по черчению вес удивлялся – где это я откопал старый ГОСТ на резьбу пятидесятых годов… У нас в аудитории висел портрет Гаспара Монжа – отца начертательной геометрии. Женька его так ненавидел, что хотел циркулем выколоть ему глаза. Я его отговорил. Ограничились обычными в таких случаях усами и эспаньолкой. Кажется, были еще рога… или не были… Три раза мы сдавали зачет по начерталке прежде чем над нами сжалились и поставили тройки.
    Короче говоря, достал я папину готовальню, сдул с нее пыль, обложился справочниками и стал чертить. Вот тут-то и вспомнил я начертательную геометрию тихим, ласковым словом… Из положения я все же вышел вот каким образом. Обычный конструктор, у которого все хорошо с начертательной геометрией и который может легко построить пересечение двух цилиндров или цилиндра с шаром, сначала чертит общий вид детали, а уже потом делает деталировки, то есть проекции, по которым токарь или фрезеровщик и слесарь-сборщик все изготавливает. Я стал делать сразу деталировки, поскольку там не нужно чертить пересечения разных фигур в пространстве. Общий же вид детали и даже сборочный чертеж держал в голове. Не знаю как это у меня получалось. Сборку поначалу делал сам, не пользуясь услугами слесаря-сборщика, поскольку папа меня еще в детстве научил слесарным навыкам. Не знаю как сейчас, но в моем детстве считалось, что мужчина должен уметь держать в руках молоток, напильник, рубанок, при случае нарезать резьбу и даже отличать шерхебель от штангенциркуля.
Несколько лет спустя, когда уже первые модели реакторов были начерчены, изготовлены и вполне успешно работали, пришел я к знакомому конструктору и попросил его помочь с изготовлением сборочных чертежей. Он сначала не поверил, что я без них работал, а потом, когда я ему рассказал как… все равно не поверил.

    ¹Разорвало через несколько лет, когда конструкция была уже отработанной, но мы решили попробовать и так, и этак, и … обошлось – сотрудник стоял к реактору спиной и далеко. Осколки были мелкие и красиво впились в стоявший рядом холодильник и он на солнце сверкал, точно инкрустированный. Правда, красоту эту я заметил не сразу, а только потом, на следующий день. Сразу, когда я прибежал на звук взрыва из кабинета в другом конце коридора, я заметил только живого, но несколько очумевшего сотрудника.
    ²Помню забавный случай с этим растворением. Зимой в рабочих комнатах было, мягко говоря, не жарко. Всякий химик знает, что работает и приточная вентиляция и вытяжная. Сквозняк постоянный. Одна дама у нас ходила в босоножках, поверх которых обувала валенки. Все время мы над ней подшучивали на эту тему. Как-то раз кто-то уронил пятилитровую бутыль то ли с диметилформамидом, то ли с хлороформом, то ли с тетрагидрофураном на пол. Бутыль, понятное дело, вдребезги, лужа огромная, женщины и дети быстро покидают помещение, а мужчины одеваются в средства защиты и ликвидируют последствия. Дама, которая и была виновницей торжества, вышла преспокойно из комнаты в своих валенках, а я наступил в лужу туфлями. Новыми туфлями «Саламандра», которые мне достались по институтской лотерее. Дело было утром и я не успел их еще переобуть. Наступил и увидел, что подошвы мои начали растворяться. Оставляя черные следы, я быстро вышел из комнаты, думая о том, что валенки не такая уж и плохая обувь. Особенно, если ты химик. Валенки не растворяются.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив