К предыдущему или немного о диалектике. Часть вторая.

anlazz — 26.05.2016 Диалектика, как способ мышления, изначально зародилась в среде античных философов, как способ поведения в споре. Об этом напоминает ее название - διαλεκτική —  с др. греческого искусство вести рассуждение. Однако уже в той же античности диалектика вышла за пределы споров, став тем, чем она является до сих пор – методом описания окружающего мира. В частности, к ней прибегали такие мыслители, как Платон и Аристотель, а самым известным диалектиком древности являлся Гераклит Эфесский. Он, в частности, достаточно близко подошел к пониманию важности единства противоположностей, а так же к идее непрерывной изменчивости мира. Однако, понятное дело, в древности диалектика воспринималась примерно так же, как ее воспринимает большинство наших современников – как полностью отвлеченная от реальности идея, достойная того, чтобы занимать ученых мужей, но мало применимая в жизни. Ну, собственно, какая разница, что лежит в основании мира – вода, земля, воздух или огонь. Или вообще, какой-либо эфир – особой разницы нет. Правда, практически так же воспринималась и логика, как таковая – как мера «образованности» человека, но не как способ практического применения. Последнее четко отделялось от «умствований мудрецов» и основывалась исключительно на веками отрабатываемых практических приемах.

Поэтому практически до самого Нового времени, а точнее, до того прорыва в мышлении, который связывается с классической немецкой философией вообще, и с Гегелем в частности, диалектика рассматривалась, как некий схоластический прием, единственная цель которого состоит в запутывании собеседника и навязывании ему своего времени. Более того, диалектика даже выступала в роли оккультного приема под названием «великая сила двойного», якобы дающего владеющему им человеку ключ к строению мира (но на деле, лишь приводящая к увеличению каши в голове). Доступ к диалектике был получен лишь тогда, когда упомянутая в прошлой части наука произвела определенное изменение в отношении общества к «отвлеченным рассуждениям», что, в свою очередь, и привело к феномену «немецкой классической философии». Главный смысл данного явления, как не удивительно, состоял вовсе не в тех предметах, которые эта самая философия рассматривала. А в том, как общество прореагировало на данное рассмотрение. Учения Канта, Гегеля, Фихте, Шеллинга, Фейербаха принесли в общество не просто отвлеченные знания, как таковые, но отвлеченные знания крайне высокой степени абстрагирования. Еще недавно энциклопедисты считали нужным прилагать огромные усилия для распространения того, что известно о мире – а теперь (т.е. в XIX веке) любой образованный человек просто обязан был знать, о чем писал тот или другой известный философ.

В итоге гегелевская диалектика, что называется, «ушла в народ», породив известные течения гегельянцев и младогегельянцев – к последним в молодости относился и Карл Маркс. Собственно, главнейшая заслуга Гегеля состоит именно в «расколдовывании» диалектики, в превращении ее из «великой тайны двойного» во вполне рабочий инструмент. Вначале, как у самого философа и его последователей – в идеалистическом виде (но уже тогда ставшем мощнейшим инструментом объяснения особенностей мира). Впоследствии же, уже после того, как Маркс и Энгельс сделали последний шаг в превращении данного метода из способа выигрыша античных споров в способ разрешения мировых проблем, лишив диалектику идеалистичности (которую она имела со времен Гераклита и Платона), и превратив ее в «диалектический материализм» - стало ясно, что весь этот путь был пройден не зря. Что метод, вызывавший ранее мысли исключительно о чем то «школьном» и не связанном с жизнью, на самом деле позволяет решать самые, что ни на есть, жизненно-важные задачи (к примеру, выхода государства из страшнейшего в ее истории кризиса).


Собственно, тут повторилось то же самое, что два-три столетия назад произошло с «логикой формальной». Когда средневековые студенты тривиум и квадривиум, они и предположить не могли, что через столетия на основании их «схоластической логики» и арифметики будут созданы науки, позволившие приручить титанические силы природы. Что именно благодаря казавшимся бессмысленными им методам, будут создаваться могучие машины, способные не только практически мгновенно (по средневековым меркам) достигнуть той или иной точки земного шара, но и покинуть его пределы. Стоило только прийти необходимому сроку – когда уровень развития производительных сил оказался достаточным для превращения натурфилософии в науку. То же самое можно сказать и про диалектику. Маркс с Энгельсом, по сути, стали для нее теми, кем являлись Галилея и Ньютона для науки, как таковой – людьми, которые смогли показать, что «мировую гармонию» вполне можно использовать в «мирных целях».

Да, разумеется, это было только началом – впрочем, и во времена Ньютона мало кто задумывался о том, что его механикой можно пользоваться иначе, нежели для предсказания движения планет. Реальное торжество «ньютонианства» наступило позднее. То же самое можно сказать и про марксизм – сиречь, про открытый Марксом диалектический материализм. Его важность становится понятным более века спустя, даже несмотря на то, что практический смысл данного учения выявился намного раньше. Однако до тех пор, пока развитие производительных сил не поставило перед человечеством задачу изучения развития систем, того, что впоследствии было названо «системным анализом», понимание прорывного характера диалектического материализма было затруднено. На самом деле, очень многие считали законы диалектики скорее некими эмпирически выведенными зависимостями, нежели «полноценными» законами природы – и следовательно, работающими лишь в определенных условиях. (А то и вообще, лишь иллюзией, вытекающей из особенностей мышления Маркса с Энгельсом…). И лишь тогда, когда стало понятным, что системы – т.е. некие упорядоченные и имеющие внутреннюю связность группы элементов – на самом деле обладают определенным свойствами, отличающимися от свойств своих составляющих, стало понятно, что диалектика – это реально работающий метод познания мира.

На самом деле, диалектичность социальных (да и биологических) систем базируется на одном простом факте. А именно – на том, что для успешного существования любых более-менее сложных систем они должны быть охвачены отрицательной обратной связью. Иначе говоря, они должны компенсировать все изменения, проистекающие с ними – чтобы сохраниться, как системы. Альтернатива этому – «возвращение в хаос», прекращение бытия в качестве системы. Но этот вариант, по определенным причинам, следует отбросить. Причины эти будут названы ниже, пока же стоит отметить, что указанное условие достаточно сильно определяет поведение нашей системы, лишая ее всякой произвольности. Во-первых, она неизбежно обязана не просто «отвечать» на воздействие среды, но отвечать так, чтобы блокировать их. Это очень хорошо видно на примере биологического организма, который всегда старается поддерживать наиболее стабильные параметры «внутренней среды». Причем, чем сложнее организм – тем сильнее эта «поддержка», тем сложнее вывести его из «равновесия». В итоге самые совершенные из существующих живых существ – млекопитающие – поддерживают ту же температуру тела в пределах одного градуса при изменении температуры окружающего мира на десятки градусов.

То же самое можно сказать и про общество. Его основное свойство (применимое к любой из общественных систем, от небольших организаций до государств) состоит в том, что оно старается поддержать постоянным свою «внутреннюю структуру» - те самые модели и стратегии поведения, которые необходимо выполнять его членам. Подобный консерватизм очень часто вызывает возмущение со стороны т.н. «реформаторов», т.е., сторонников общественных изменений, но он является имманентным свойством социальных систем, как таковых. Собственно, корень подобной особенности социумов лежит в основании самого разума, как такового (минимизация затрат на смену модели поведения) – однако в данном случае это не важно. (Для той же биологии базис подобной причины иной, но свойств это не меняет.) Важно то, что любая достаточно сложная система может существовать только в условиях достаточной консервативности своих составляющих.


Впрочем, одним только «консерватизмом» базовые свойства сложных систем не ограничиваются. Ведь сколько бы «прочной» не была основа, все равно существуют такие воздействия, при которых она окажется недостаточной. Поэтому для того, чтобы их компенсировать, все равно потребуется изменять внутреннюю структуру. Причем, из уже указанного критерия «сложности»  нашей системы (т.е., из наличия у ней внутренних подсистем) проистекает то, что это изменение будет локальным, затрагивающим лишь ту подсистему, которая и подвергается наибольшей опасности. Ведь, как уже указывалось выше, «системный консерватизм» велик, и менять все не представляется возможным. Тем более это верно в случае, если указанное воздействие имеет не случайный, а закономерный характер – а к таковым относятся практически все серьезные возмущения. В таком случае периодически даже приходится выстраивать новые подсистемы, ориентированные на ликвидацию указанных возмущений.

Вот тут мы подходим к первому из «трех законов диалектики» - закону единства и борьбы противоположностей. На самом деле, существование каждой более-менее сложной системы представляет собой ни что иное, как непрерывное взаимодействие стремлений уменьшать расход энергии (социальной для общества или «биологической» для биосистем) и необходимости парировать внешние воздействия, неизбежные для существования в нашей реальности. Возможно, в каких-то особо идеальных условиях – для того же «сферического коня в вакууме» - возможно предположить наличие некоего идеального состояния, в котором подобной задачи не будет ставиться, но, понятное дело, это будет чистая абстракция. В жизни же отказаться от идеи «подстройки» системы, несмотря на требуемый для этого расход энергии, невозможно.

Однако, понятное дело, что данный способ существования, при всех его преимуществах, имеет и явный недостаток. А именно – выстраивание новых подсистем и перестройка старых ведет не только к расходу сил, но и к тому, что эти самые подсистемы требуется заново согласовывать с уже существующими. Разумеется, пока данные изменения затрагивают небольшую часть системы, они могут быть успешными. Но чем дальше время ее существования, чем большее число «внешних угроз» (которые могут быть и «геометрически внутренними», скажем, опасность паразитов, что биологических, что социальных) необходимо парировать, тем более сложной становится данная задача. В конечном итоге, ведь согласование подсистем так же требует их изменения – или создания новой, согласующей подсистемы! Т.е., процессы настройки взаимодействия с внешней средой приводят со временем ко все увеличивающемуся изменению структуры системы. Получается парадоксальная ситуация: чем больше мы стремимся сохранить неизменность, тем больше нам требуется изменять свою структуру.

Получается достаточно интересная ситуация. А именно – взаимодействие связанных обратной связью противоположных «потоков», направленных на стабилизацию и изменение структуры. Эта особенность определяет достаточно специфическое «движение» сложных систем, во многом кажущееся контринтуитивным: до определенного момента система может достаточно «спокойно» парировать достаточно серьезные угрозы, оставаясь практически (внешне) неизменной. Но на определенном этапе развития, порой совершенно неожиданно, происходит то, что может показаться полнейшей катастрофой. А именно – к полной смене ее структуры, причем, происходящей с разрушением большинства имеющихся подсистем. На самом деле, причина этому проста: как уже сказано выше, чем дальше, тем большее число подсистем подвергается «переустройству», тем большее число подсистем надо согласовывать – что, в свою очередь, ведет к дальнейшему изменению последних. В итоге рано или поздно, но положительная обратная связь (увеличение изменений  ведет к увеличению изменений) становится сильнее отрицательной, направленной на блокирование внешних угроз. Т.е., можно сказать, что причины разрушения сложных систем, как правило, идут «изнутри», и отражают ни что иное, как «обратную сторону» способности сносить удары извне.

Однако такая их особенность ведет к еще более парадоксальному поведению. А именно – к тому, что, как правило, «гибель» сложных систем никогда не выступает окончательной, не приводит к «возвращению в первозданный Хаос», как это можно было бы предположить. Дело в том, что, как уже говорилось, источником катастрофы выступает чрезмерное усиление внутренних подсистем, которые в своем движении «раскачивают» исходную структуру выше возможного. Однако в случае катастрофического разрушения исходной системы, они, как правило, сохраняют свою структурность, тем более, что энергии, освобождающейся в подобном процессе, хватает. Все это приводит к тому, что вместо ожидаемого «растворения» остатков в первозданном Хаосе, данный суперкризис приводит к появлению новой системы, зарождающейся из подсистем рухнувшей. Более того, поскольку указанные подсистемы, в целом, стремятся к сохранению структурности, то велика вероятность, что они будут включены в формирующуюся суперсистему целиком.


Короче, если не рассматривать детально данный процесс (взять достаточно длинный временной интервал), то можно сказать, что накапливающиеся изменения ведут к скачкообразному превращению одной системы в другую. Т.е., к тому пресловутому «превращению количества в качество», который является вторым законом диалектики. То, что фактически можно говорить о гибели одной системы, и зарождении новой – но не возникающей «с нуля», а использующей большую часть «материала» (в том числе и структурного) старой. Правда, возможен еще вариант «поглощения» распадающейся системы ее «соседями», однако и данная «операция» не приводит к «нулевой структурности», т.е. к победе Хаоса.

Однако подобная особенность «новых систем», т.е., формирование их на базисе «старых», неизбежно означает и «перенос» на них значительного числа свойств. Впрочем, это-то вроде как очевидно: если мы не начинаем «с нуля», то, следовательно, обязаны базироваться на старом. Но при этом следует понимать, что полностью повторять прошлую систему новая не обязана. Да и не может физически: ведь, как уже не раз говорилось, она обязана отвечать на те вызовы, которые ведут к ее разрушению. Поэтому первой особенностью нового «системогенеза» выступает тот момент, что зарождающаяся система должна избегать создания именно той конфигурации, что существовала перед кризисом. Получается, что, с одной стороны, она должна быть похожей на «свое прошлое», а с другой – отличаться от него. Это приводит к любопытной зависимости – к тому, что самое вероятное состояние новой системы будет «зеркальное отражение» ранее существующей (т.е., одновременно и «та», и «не та»). Именно тут мы подходим к последнему закону диалектики – закону «отрицания отрицания».

Он свидетельствует о том, что каждая система при своем «вторичном рождении» одновременно и «сохраняет матрицу» предыдущего состояния (что дает основание считать ее «единой» во всем жизненном цикле), и то, что она при этом развивает совершенно противоположные свойства, нежели на «предыдущей итерации». Собственно, этот закон представляет собой ни что иное, как «перенос» первого на «глобальную» (т.е., имеющую отношение к системе «извне») плоскость того, что работает «изнутри». А именно – возможность «настройки» (т.е. оптимизации в плане отражения возникающих проблем) ее исключительно в плане реакции на текущие возмущения. Однако тут существует одна тонкость, позволяющая вывести диалектику из указанного «кибернетического» контекста. Она состоит в том, что вместо круга, вечного колеса сансары, мы имеем тут дело со спиралью. А именно – каждый новый этап развития систем приводит не к повторению прошлого, а к «прохождению» его на новом уровне. (Поскольку, как уже говорилось. внутренние подсистемы каждый раз «перестраиваются» под новые задачи.) Именно это позволяет говорить о спирали, а не о кольце, а также аппроксимировать в максимальном приближении указанный прогресс в качестве восходящей линии (на начальных этапах – прямой, впоследствии – приближающейся к экспоненте).


Т.о., можно сказать, что законы диалектики прекрасно объясняют эволюционное развитие сложных систем. А следовательно, их использование позволяет делать то, что нам требуется – а именно, осуществлять моделирование их развития и прогнозирования будущих ситуаций. Кстати, вышесказанное ставит и ограничение данных методов – как можно понять, речь идет именно о сложных, обладающих развитой внутренней структурой, системах. Применение диалектики к простым, в частности, к физическим системам (точнее – к тем, что принято описывать методами механики) бессмысленно – ради этого придется их «искусственно усложнять». Поэтому верх непонимания диалектики – пытаться приложить ее к классической механике, что иногда делается. Но моделирование поведения простых систем мы можем делать (и делаем), путем применения формальной логики – тут, разумеется, есть свои трудности, но вполне преодолимые. Однако для сложных систем данный метод оказывается непригодным, поскольку сложность подобных моделей очень быстро превышает допустимый для человека предел.

Именно это ставит диалектику в особое положение для многих задач, в которых формальная логика – а, по сути, и вся современная наука – пасует. И прежде всего, это относится к описанию социальных и многих биологических процессов. Впрочем, биология еще худо-бедно обходится имеющимся аналитическим аппаратом (впрочем, в областях наиболее сложных биосистем, скажем, в теории эволюции, его уже однозначно недостаточно). Но вот с социумами ситуация является критичной. Что же касается вершины сложности человеческого познания – «протяженной по времени эволюции социальных систем», сиречь Истории, то тут можно говорить о полной невозможности полноценного познания без перехода к диалектическому мышлению. Именно поэтому современная историческая наука на деле является еще «протонаукой», «натурфилософией», сводящейся к накоплению разрозненных фактов без возможности построения полноценных моделей. И даже ставшие популярными в настоящее время идеи включать в качестве исторического инструментария системный подход (впервые примененным, кстати, Львом Гумилевым), вплоть до выведения математических моделей развития обществ, оказываются недостаточными. (По причине высокой сложности исторических явлений).

И уж конечно, никакой предсказательной силой современные исторические (т.е., рассматривающие движение социума на больших временных промежутках) не обладают. Скажем, сейчас мы можем воочию наблюдать крушение базисных «исторических теорий» современного мира, построенных на недиалектической основе – идеи «конца истории» и «постиндустриального общества». И, как насмешка над недалекими современниками – возвращение актуальности диалектического материализма, позволяющего понять проблемы современного мира, начиная с экономических кризисов и заканчивая нарастающим валом военных действий (вплоть до будущей Мировой войны). «Запас прочности»  мира, построенного нашими предками (причем, действующими как раз на основании диалектического материализм) подходит к концу, и от человека вновь требуется реальное понимание мира. Все это значит, что чем дальше – тем больше становится актуальность диалектики и диалектического мышления. А значит, грядущая революция в миропонимании не за горами...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив