К 100-летию со дня рождения Андрея Эшпая. Отец и сын
gornomari — 10.05.2025
Это было в середине пятидесятых годов. После многих трудных
лет я снова вернулась в Москву. Мечта сбылась с опозданием — самых
дорогих мне людей уже не было в живых. Некоторых из бывших «коллег»
долгое мое отсутствие в Москве даже устраивало. Мысль, что им
придется подвинуться, уступая мне завоеванное в прошлом моим трудом
место, открыто их раздражала, поэтому они предпочитали «не
замечать» моего возвращения в Москву. Словом, я лежала в печи
жизни, как отсыревшее полено: уже в родном городе, но еще ему не
родная.Первым, кто протянул мне свою длинную, добрую руку, был Дмитрий Борисович Кабалевский. С интонацией душевного приволья, встретив меня унице, он сказал: «Как хорошо, что вы снова с нами! Скорее открывайте окна вашero творчества. Как поживает либретто «Умные игрушки»? Вы его еще не забыли?».
Дмитрий Борисович уже прошел, а я продолжала стоять на улице, но уже другая, словно опрыснутая живой водой. Да, в 1937 году после работы с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым над «Петей и волком» я задумала симфонию для самых маленьких «Умные игрушки». Как дорого, что это сохранилось в памяти Дмитрия Борисовича Кабалевского.
Прошло несколько дней, и голос Дмитрия Борисовича зазвучал в телефонной трубке. Он предлагал мне на этой неделе поехать в Дом творчества композиторов «Руза», сказал, что заказал уже две двухкомнатные дачи одну для себя и Ларисы Павловны, другую — для меня.
Я с детства верила в сказки, но такой доброй, так неожиданно влетевшей в окно моей жизни поверить было трудно. Дмитрий Борисович стал таким знаменитым...
Но вот вместе с Ларисой Павловной и Дмитрием Борисовичем на их машине уже подъезжаем к Дому композиторов. Открываются створки ворот. Они орнаментированы лирами, много деревьев, среди которых отдельные дачи, в каждой рояль, камин с горячими углями, свежезастеленные постели, мягкая мебель.
Кто придумал построить этот Дом творчества? Раньше его не было. Да, здесь жизнь неустанно шла вперед, а я так долго задержалась на жизненном полустанке, что воспринимала тогда «Рузу» как страну чудес.
Даже те, с кем запросто встречалась лет двадцать тому назад, показались мне "сановитыми", далеко ушедшими от меня за истекшие годы.
Розовощекий Володя Фере к этому времени стал «заслуженным» шести или семи республик. Володя Власов, которого знала с детских лет еще по музыкальной школе, стал осанист, высок, знаменит. Очень тепло встретил меня Рейнгольд Морицевич Глиэр — лучший папин друг.
Он предложил мне немедля заняться подпиской на памятник моему дорогому отцу и первый открыл список взносов. К сожалению, общалась с только два-три часа: его ждали в Москве.
Мне назвали имена композиторов, с которыми прежде не встречалась: Оскара Фельцмана, Константина Листова, Владимира Бунина... Некоторые них смотрели на меня не менее удивленно, чем я на них.
Режиссер и драматург театра миниатюр Виктор Типот, узнав, что я только приехала из Саратова, превратил меня из созерцательницы в действующее лицо одной из своих шуток.
На стене в столовой появилось причудливо-разрисованное меню. В этом меню значилось:
1. Овощное фере.
2. Фельцманная каша.
3. Типот из фруктов.
4. Сациви по-саратовски с пикантным соусом «кабульевским».
5. Блины-листованы с бунчиками.
6. Крем «эш-пай-мальчик»...
Превращения фамилий в названия меню запомнила частично до сих пор. Особый успех имело «блюдо» «Сациви по-саратовски с пикантным соусом ,,кабульевским“», хотя, к сожалению весельчаков, абсолютно ничего пикантного не было. Желание Дмитрия Борисовича помочь мне «найти самое себя», вернуть к творчеству в то время было так благородно и важно для меня, что исключало возможность шуток и отдаляло от «розовых и удачливых».
Дмитрий Борисович был срочно вызван в Москву. Я осталась в «Рузе» с путевкой, действительной еще на двадцать дней, но казалась себе существом, выпрыгнувшим из другого века, или засидевшимся на окраинах Саратова невылупившимся птенцом. Работать творчески еще не могла.
Дмитрий Борисович почувствовал и это. Уезжая, пошутил, что в «неудавшемся меню» лично ему больше всего нравится «сладкое» — Андрей Эшпай: «Это очень молодой, очень одаренный композитор, обаятельный человек».
Вероятно, Дмитрий Борисович нашел какую-то минуту и для того, чтобы попросить Андрея Эшпая изредка, в свободное время «отшучивать мою тоску», и я мысленно за это уцепилась. Мне очень понравилось звучание имени и фамилии этого композитора. Андрей Эшпай... Уже музыка!
Он был строен, грациозен. И не только
внешне — обладал внутренней грацией. Общения с некоторыми своими
старыми знакомыми, напоминаний, какой я когда-то была, в это время
я всячески избегала. В голову лезли строчки Гёте: «...прошло и не
было, равны между собой...».Зацепиться за веру в слова «есть», «будет» помогал мне облик этого молодого человека. Он не мог прежде меня знать — вероятно, ему было лет двадцать-двадцать пять, может и меньше. Когда пусто внутри, так важно подметить что-то красивое, воспринять новое. И вот Андрей Эшпай, того, конечно, не ведая, стал для меня произведением искусства, которое заполнило мою пустоту. Попытаться прочесть скрытое в человеке труднее и интереснее, чем книгу. Ну вот, то ли разгадаю, то ли выдумаю себе целый мир — поэму о музыканте с так необычно и музыкально звучащей фамилией — Эшпай.
В столовой я сидела далеко от него, одна за столом, любовалась непринужденностью его движений, приветливой, но никогда не чрезмерной улыбкой, готовностью встать, когда к нему подходил любой человек старше его. Мне нравилось, когда он встает: он был готически строен, пластичен, легок в движениях, но, конечно, это было не главное. Я была очарована одинаковым его вниманием к маститым музыкантам, старшим коллегам и обслуживающему персоналу.
«Лучше Андрея Яковлевича для нас никого нет»,— тихо прошептала мне как-то официантка Вера, с которой я подружилась. Как-то я зашла в столовую между обедом и ужином, что называется, во внеурочное время. За большим столом у двери стояли торты, конфеты, бутерброды, сидели официантки, работники кухни — главным образом, женщины разного возраста, но были и садовники, сторожа: Андрей Яковлевич справлял день рождения одного из технических работников Дома творчества. Стоит ли говорить, с какой благодарностью и восхищением все собравшиеся смотрели на молодого, красивого «главу» этого неожиданного для технических сотрудников празднества. Андрей Яковлевич угощал, шутил, но все это в рамках присущей ему грации и такта.
Сказки самой себе в эти дни выдумывать еще не было сил. Только люди могли лечить меня в те дни. Люди?.. Нет, человек. Человек того «сегодня», которого тогда не знала.
Об Андрее Яковлевиче и с ним я говорила редко. Наблюдала почти все время. Одет он был просто, но выглядел элегантнее других. Стройная фигура, обаятельная улыбка, светлые, узкие, остро воспринимающие жизнь и людей глаза, а может быть, небольшой хохолок русых волос, который иногда "молодежно" прикрывал один его глаз,— трудно определить главное, чем притягивал желание посмотреть на него еще и еще.
Конечно, совсем ничего не делать я просто не умела. Возобновила дружбу с роялем, вспоминала немецкий. Однажды, проходя мимо столика Андрея Яковлевича, в шутку заговорила с ним по-немецки. Потом покраснела от неловкости: наверное, он этого языка не знает. И вдруг он ответил мне по-немецки, как будто это был его родной язык. Строение фразы, произноношение, игра слов... совсем забыть немецкий язык, на котором в начале З0-х годов ставила спектакль в берлинской Кролль-Опер, я, конечно, не могла, но он владел немецким гораздо лучше меня. Несколько позже узнала, что Андрей Яковлевич в 1944 году был участником Великой Отечественной войны, разведчиком. Какими разными путями пришли мы к немецкому языку!
Конечно, знание, что совсем юным Андрей пошел на фронт, получил ордена и медали за военную доблесть, добавило к мысленно выраставшей во мне поэме об Эшпае какие-то совсем новые видения его человеческого существа, гораздо более важные, чем впечатления внешние.
Впрочем, я не сразу отдала себе в этом отчет. Первоначально подумала что он просто получил уже в раннем детстве прекрасное воспитание, чуть ли не аристократическое.
Фамилия Эшпай нашептывала мне о его европейском происхождении.
Спросила об этом у Володи Фере. Он ответил чуть раздраженно, с иронической улыбкой: «Эшпай — мариец. Родился в каком-то селе близ Йошкар-Олы. Ты попала пальцем в небо». Я не обиделась. Подумала, как же высоко небо над головой Эшпая, если он так гармонично сочетает культуру подлинного демократа с изяществом манер, за которые я окрестила его с первого взгляда "голубым принцем".
Но после разговора с Фере меня заинтересовало еще нечто более важное: мариец.
Я совсем не знала народа мари. Несмотря на все пережитое, никогда не переставала любить свою Родину, радоваться тем творческим просторам, которые она открывала людям.
Оказалось, до Октябрьской революции вся республика Мари насчитывала около 250 тысяч жителей, большинство из которых были неграмотны. Андрей Эшпай родился в Козьмодемьянске — городе на Волге. А меня в том году сила справедливости вернула в Москву как раз из Саратова — с берегов Волги.
Не забыть маленького деревянного домика на самом ее берегу, где жила несколько лет. Возможно, вечная динамика Волги и приблизила меня к дачке канареечного цвета, на которой жил в «Рузе» Андрей Эшпай. Его облик, необычные черты биографии не были еще озвучены в моем восприятии, а ведь он был прежде всего композитор.
Когда предоставилась возможность провести вечер около письменого стола, что стоял между окном и роялем, вдвоем с Андреем Эшпаем, была согрета главным, что меня интуитивно к нему притягивало.
Он был самобытный и одновременно очень эрудированный музыкант.
Говорил в этот вечер он немного, но вдохновенно, образно, то и дело воплощая слова в музыкальные звучания. Я почти все время молчала. Оказалось, что мы оба любим импрессионистов — Дебюсси, Равеля... Под пальцами Андрея на рояле зазвучали и поплыли «Облака»...
Клод Дебюсси первый высоко поднял ту сказку, которую прежде так «наземно» рассказывала себе о юном музыканте-марийце.
Потом зазвучал «Лунный свет», фрагменты из сочинений Равеля и, наконец, фрагменты из Первого концерта для рояля с симфоническим оркестром Андрея Эшпая.
Мне кажется, я даже вскочила с места, слушая этот его концерт. Концерт, посвященный Морису Равелю. Я снова подумала: «Как высоко небо над тем марийским селом, где родился и вырос Андрей Эшпай». Мне очень понравилась не только его музыка, но и то, как бережно и «глубоко» он играл на рояле. Много позже он процитировал слова своего учителя — выдающегося пианиста В. В. Софроницкого. Он учил Андрея играть «опертым звуком» — не допускать поверхностного соприкосновения пальцев с клавишами. Много позже я услышала Первый концерт для фортепиано с симфоническим оркестром в Большом зале консерватории. Солистом был А. Я. Эшпай.
Но уже и при первом, фрагментарном, прослушивании я испытала необычное чувство: звучало произведение искусства в исполнении того, чей облик воспринимала тоже как произведение искусства. В единстве моего слухового и зрительного восприятия ощутила радость восходящей зари.
Конечно, меня интересовало, кто помог вырасти многогранной культуре, масштабам музыкальной мысли молодого композитора. Горячо, без тени позерства, он говорил о своем преклонении перед талантом отца.
До Якова Андреевича Эшпая профессиональной музыкальной культуры у народа мари не было совсем. Андрей говорил о страстной любви отца к марийской народной музыке. Рассказывал об особенностях ярко-синкопированной ритмики марийских песен — он тут же наигрывал песни мари, подчас чем-то напоминавшие мне венгерскую народную музыку. Чем больше я слушала, тем ярче доходила до меня их чарующая самобытность. И люди, и музыка в чем-то похожи, но иногда высшая радость, увидев цветок, не сравнивать его ни с каким другим: ощущение, что новая, дотоле неведомая тебе красота, посетила тебя, не терпит никаких сравнений. Об отце своем Андрей Яковлевич говорил с благоговением верующего, который навсегда хочет сберечь воспоминание о драгоценной иконе. Он не раз повторял: «Отец был поразительно талантлив и не только как этнограф — страстный собиратель мелодий своего народа, но и как человек, ощущавший себя частью родной природы, умевший вдохновенно слышать ее звучание».
Рассказ Андрея Яковлевича о матери своей — учительнице литературы Валентине Константиновне также то и дело «звучал»: она по несколько раз в году вместе с двумя своими сыновьями Валентином и Андреем слушала оперы, особенно любила «Евгения Онегина». И Андрей Яковлевич вдруг переносил меня в мир Чайковского, который вошел в его сердце с раннего детства. Потом опять звучала марийская народная музыка.
Восхищала Андрея Яковлевича и любовь его отца к музыкальным игрушкам, которые он искусно делал из глины и камыша. Я разделяла полностью его восторг. Отец чуть не от рождения сумел «влюбить» сына в понимание природы марийской народной музыки. Яков Андреевич Эшпай, который за свою жизнь собрал около шестисот марийских мелодий, написал ценнейшие работы о марийских народных инструментах, стал дорог и мне.
Поняла главное: Андрей Эшпай неотрывен от звуков земли, на которой родился, а растение, у которого есть крепкие корни, всегда цветет ярче и благоуханней, чем срезанные цветы. Да, то, что и отец-мариец и мать-русская, воспитавшие Андрея Яковлевича, — оба страстные пропагандисты культуры, учителя и несомненно очень добрые и благородные люди, стало для меня ясно в этот вечер.
Расширить диапазон культуры Андрея Яковлевича помогли ему впоследствии и педагоги. Первой своей учительницей Андрей Яковлевич гордился, говорил о ней вдохновенно. Валерия Владимировна Листова была лучшим педагогом, тонким музыкантом, закадычным старшим товарищем своих учеников в школе Гнесиных. Я хорошо ее знала и преклонялась перед ней.
А быть учеником В. В. Софроницкого уже в консерватории по фортепиано, иметь счастье жить рядом с ним в звуках рояля — двухсоттысячный выигрыш!
Все мои лучшие друзья-музыканты благоговели перед Николаем Яковлевичем Мясковским. Патриарх советской симфонической музыки, гениальный педагог-романтик становления юных композиторов, человек, добровольно целиком посвятивший себя, как верующий богу, музыке! Он любил наш Московский театр для детей, постоянно следил за тем, как мы приобщаем детей к музыке. Одно воспоминание о нем, кажется мне, делает человека чище, благородней, устремленней к прекрасному! Он тоже был учителем Андрея Эшпая.
Сколько счастливых обстоятельств, творческого общения с замечателыми людьми успел вобрать в себя юноша, ставший моим «магнитом»!
К слову сказать, есть мари луговые и есть мари горные. Мне кажется, Андрей — мариец с самой высокой горы. Ему оттуда виднее перспективы музыки самой разной.
Он делит ее только на возвышающую, талантливую и бездарную. Умений у него много. А любит он и симфонии, и песни, и музыку театра, кино, эстрады как подлинно влюбленный в современных людей, современную жизнь в ее вечно новых интонациях, гармониях, ритмах. Он — горный мари. Это поняла в тот вечер, когда он зазвучал для меня так красиво и значительно.
Тропинка творческого и человеческого доверия к Андрею Эшпаю после немногих встреч в те, уже далекие, годы не заросла сорной травой и до с пор.
В те, первые наши встречи меня особенно расположила к нему его красивая, почтительная любовь к своим родителям. Когда его мать Валентина Константиновна была больна, Андрей Яковлевич на руках приносил ее в столовую, ухаживал за ней так бережно, словно все время повторял ей спасибо за все то, что многие родители делают для своих детей и что многие дети так легко забывают, когда становятся взрослыми.
Технические работники столовой об этом говорили восторженно и умиленно. Ну а об отношении сына к отцу можно было бы написать целую книгу. Да, Андрей Эшпай в своей любви к родителям был в «Рузе» почти легендарен.
Но быть умным, талантливым и красивым не всегда так просто, как кажется.
Немало женщин охотилось за юношей, казавшимся им золотой рыбкой, существом, способным легко попасть в расставленные ими сети.
Принять хорошие манеры, грацию за легкую уловимость хотелось многим из тех, что считали себя «неотразимыми». Это легкомысленное, а подчас и нечестное «затейничество» иногда принимало неожиданно гадкие обороты.
К счастью, Андрей Яковлевич умел вовремя отличить чистую воду от болотных зарослей и сказать то мужественное «нет», которое далеко не все ожидали от манящих огней его внешности. Вообще, Эшпай оказался человеком совсем непростым, со странным и неожиданным чередованием удач и внезапно возникающих сложностей.
В результате наблюдений и размышлений о главном в его характере поняла, что основной в его индивидуальности является мужественность, независимость, умение всемерно обогащать свое «я» интересом к людям, культуре, творчеству других, но никогда не терять cилы оставаться самим собой.
Стремясь узнать человека, всегда попадаешь в некий лабиринт. Так, оказалось, что Андрей Яковлевич совсем не так уж молод, как я предполагала,—двадцать восемь лет, а главное, сам уже... папа! «Да,—сказал, он,— моя консерваторская подруга, теперь уже моя жена, Аля, подарила мне сына Валю. Я никогда не предполагал, что это крошечное розовое существо может так притягивать к себе мысли и сердце».
Я очень обрадовалась признанию Андрея Яковлевича и спросила: «Ваша жена Аля, наверное, очень хорошенькая?!». Он ответил: «Она—хорошая». Его интонация зачеркнула трафарет моего вопроса значительностью.
Есть у Эшпая песня:
Отчего, почему — я не знаю сам,
Я поверил твоим голубым глазам...
Дальше не помню, да это и не нужно. То хорошее, что почерпнула от общения с Андреем Яковлевичем, очень помогло мне вернуться в жизнь. Вероятно, замечая хорошее в других, в какой-то степени пробуждаешь его и в себе самой.
Было схожее в нашем детстве: мой отец научил меня любить музыку природы, любить музыку многих народов, музыку большую и разную. Григ! Разве перечесть всех тех, чьи звуки брали за живое и, как потом оказалось в «Рузе», кого носил в своем сердце и Андрей Эшпай. Однако скажу честно, он обогатил меня страстью познавать тембры, особенности звучания духовых инструментов. С раннего детства я страстно полюбила рояль: у нас дома бывал Сергей Васильевич Рахманинов, я была рядом, когда в папиной комнате он играл на рояле. Став старше, я бессчетно слушала его выступления в концертах. Кроме рояля училась играть на виолончели.
Мой учитель В. Л. Кубацкий приучил меня к слушанию струнных квартетов и трио. Виолончель в моем сердце занимала второе место. Я ее называла «папин инструмент»: она стояла у нас дома в огромном черном футляре рядом с папиным пианино.
А вот Андрей Яковлевич вмещал в свое сердце страстную любовь, вероятно, ко всем инструментам мира. К джазовой музыке я относилась скептически. Не зная ее, я открыто противопоставляла ее благородству симфонической музыки. Напомню: временно отсутствовала в жизни музыки лет восемнадцать, и на дачке канареечного цвета у Андрея Яковлевича Эшпая слушание грамзаписей и пленок, его собственной музыки приблизило меня к самым современным звучаниям стремлением до конца понять душу многих духовых инструментов. В последующие годы я слушала с восторгом его Концерт для гобоя с симфоническим оркестром. Особенно врезалась в память кода. Ярким выражением вечно бурлящей инициативы Эшпая в предоставлении творческого простора ряду солирующих инструментов явился Концерт для оркестра, где труба, контрабас, вибрафон и рояль, так сказать, были уравнены в своих правах на особое внимание слушателей.
В те, первые всречи с Андреем Яковлевичем этих произведений у него еще не было, но я далека от создания некой хроники, музыковедческого анализа его произведений. Для меня было важно, что в оборванных струнах моих жизненных восприятий, с детства неотделимых от музыки, совсем молодой, обаятельный композитор из неведомой мне дотоле Марийской республики сумел не только заполнить мою душевную пустоту, но вернуть мне силу жизнерадостности, то обостренное любопытство к новому, которое и есть начало всех творческих начал в себе самой. Я гордилась, что выросла такая молодежь, что она выращена на нашей Родине. Гордилась Андреем Эпшаем.
Путевка в «Рузу» оказалась для меня в некотором роде и путевкой в жизнь, которую в ту пору я начинала «по второму разу».
Менялись годы. Все более уверенно я шагала по родимой земле. Но след Эшпая не теряла, радовалась его завоеваниям и удачам, огорчалась, когда, мне казалось, что его недооценивают. Как большую личную радость восприняла рождение второго сына Али и Андрея Яковлевича — Андрюши.
Однажды я снова оказалась в Доме творчества композиторов "Руза". Передохнуть надо было срочно, а свободных дач в «Рузе» не оказалось. Решили попросить Александру Михайловну (Алю) Эшпай разрешения поставить для меня кровать в однокомнатной дачке, где раньше была библиотека.Моя близость к Але, Вале, Андрюше оказалась предельной, но нам не было тесно.
Мы были сближены мыслью об Андрее Яковлевиче, который в это время был в командировке. Аля больше молчала, но негасимый огонь ее любви к мужу действовал на меня магически, и я восхищалась ее талантом мудрого, тихого и волевого воспитания сыновей, ее любимой работой.
Что это была за работа? Вязание пуловера для мужа. Как человек, абсолютно не способный к рукоделию, я с особым интересом следила за нескончаемо-длинной белой шерстяной нитью, на моих глазах принимавшей причудливые очертания (чуть не сказала гармонии), и вспоминала сказку Макса Нордау "Сердечная нить".
Аля спешила. Однажды смущенно пояснила: хочет успеть к приезду Андрея Яковлевича быть готовой передать ему «это» — красивое, белое и теплое, связанное ее руками, как он хотел. Но, конечно, особенно близкими мне стали ребята, которых я мысленно называла «эшпаята». При некотором внешнем сходстве шестилетний Валя и четырехлетний Андрей поражали контрастностью характеров. Валя — молчалив, серьезен, сдержанно-ироничен, не любит задавать вопросов. Андрея интересует всё и все, он ласков, жизнерадостен, контактен со всеми, ну а главным чудом на свете считает своего папу.
Едва научившись двигать крошечными руками, чуть ли не от рождения, он обхватил папину шею и прижался к нему. Навсегда. Любовь Али и Андрея Яковлевича словно воплощена в личике и фигурке Андрюши—так поразительно они похожи.
Так было, когда Андрюша был крошечным, и так осталось на всю жизнь, когда Андрюша... стал несколько выше отца.
Но вернемся на однокомнатную дачку в «Рузу» прежних времен. У Али всегда было много дел. Мы много гуляли втроем с мальчиками Валя предпочитал ходить на речку, Андрюша тянул нас к входным ворогам, «туда, где калитка». Самое любимое слово Андрюши — калитка: ведь оттуда придет, когда вернется после своих концертов, папа!
Мальчики, особенно Андрюша, любили, когда я им рассказывала сказки.
Подчас они не были достаточно удачными. Помню, я, уже исчерпав репертуар сказок, однажды начала импровизировать: «Жила-была кошечка...» - начала было я.
Но Андрюша меня перебил: «Ты лучше не про кошечку, про спутник расскажи. Как он ночью летает? У него есть фары, как у автомобиля, да?».
Признаться, что я полный профан в вопросах техники, не хотелось.
Выручил Валя: «Про это лучше папа расскажет». В подтексте это прозвучало иронически, дескать «не бабье это дело», но я была спасена, а Андрюша при слове «папа» бегом бросился к калитке. Валя ушел домой, а Андрей не отпускал мою руку, вглядываясь внимательно в лица входивших и выходивших из калитки.
Папу в тот раз мы не встретили, а Андрюша грустно сказал: «Я теперь папу не буду одного даже за калитку пускать. Всюду буду с ним ходить. Мне очень скучно без папы».
За все время отсутствия Андрея Яковлевича каждое наше утро начиналось со слов «папа» и «калитка». Аля, несмотря на свою выдержку, даже сердилась, отвечая: «Я тебе сказала, папа сегодня не приедет». Андрюша утыкался в подушку, чтобы не было видно, как он плачет. «А завтра приедет?» «Он еще не написал, но может быть, завтра». Приходило «завтра», и Андрюша снова донимал нас вопросами: «Мама, а сегодня уже завтра? Ты же обещала, что папа завтра приедет!» Аля, занятая домашними делами, молчала, а Андрюша хватал меня за руку и тащил к калитке. Вероятно, ему казалось, что чем чаще он будет стоять там, тем скорее войдет в нее папа. И какое было счастье, когда папа, наконец, приехал! Андрей Яковлевич любил Андрюшу не меньше, чем он его. Кажется, они светятся, когда они рядом.
Андрюша и Валя —теперь уже женатые люди с высшим образованием, каждый со своей профессией. Но Андрюша не пропустил ни одного концерта отца в Москве. Он приходит в зал задолго до начала. Валя предпочитает остаться дома и читать, читать без конца. У них с отцом, я бы сказала, более скалистые отношения, хотя уважение и любовь несомненны. Андрея вижу рядом с Андреем Яковлевичем всегда сияющим от радости, что это его, его собственный папа, который принесет сегодня счастье общения со своим творчеством всем присутствующим.
Трепетная любовь Андрея Яковлевича к своему отцу — Якову Андреевичу— каким-то чудом передалась Андрюше. Я часто видела двух Андреев Эшпаев вместе. Их общение в самом разном возрасте меня изумляло. Они не только поразительно похожи внешне, но причудливо дополняют друг друга изнутри. Когда они бывают вместе, вновь и вновь удивляюсь гармонии воплощенного в них самой природой.
Если вначале знакомства с Андреем Яковлевичем я воспринимала его бытие, как гладь чарующего глубизной озера, то за многие годы пригляда к его жизни и творчеству ощутила Ангару его нутра. Она никогда не замерзает, вечно бурлит, но есть в сердцевине реки один вечно излучающий тепло и свет островок — его сын Андрюша.
Сейчас Валя Эшпай уже женат, киновед. Конечно, отец заботливо, с любовью вырастил и его. Валя сделал Андрея Яковлевича дедушкой: двухлетний тоже Валя Эшпай сейчас влюблен в звуки музыки, и это радует Алю, Андрея, Валю-отца — всех взрослых Эшпаев золотыми нитями воспоминаний, связанных прежде всего с Яковом Андреевичем. И все же, если Андрей Яковлевич уезжает на концерт, или в командировку, возвращаясь, как у той калитки детства, около дверей своих первым он видит сына Андрея, его полные обожания глаза.
Я назвала свою заметку «Отец и сын». Есть качества, которые пронести через всю жизнь очень трудно. Андрею Эшпаю это удалось. Лучше всех об этом сказала первая учительница музыки Андрея Эшпая — Валерия Владимировна Листова в своем письме к нему (1962): «Люди любят тебя не только за твое „творческое слово11, но преклоняются перед твоей душевной чистотой».
Мои строчки, посвященные Андрею Яковлевичу Эшпаю, может быть, несколько импрессионистичны — вне преломления фактов через свое «я вижу», какими нитями воспринятое связалось с моими эмоциями и вечным стремлением познавать новое в человеке и музыке — сказать не могу. Грешна. Так.
Нас, верно, связала и любовь к отцам нашим. Но нет у меня той динамики любви, которая заставляет Андрея Яковлевича каждый год садиться на старенький пароход и ехать к земле его детства, родному краю, ощущению, что отец все еще с ним. А сколько в творчестве Андрея Яковлевича вечно звучапц памяти об его отце! Третья симфония, посвященная его памяти, «Песни луговых и горных мари», неожиданные цитаты в его симфонических произведения этнографических записей отца... И мудро сказал Арам Ильич Хачатурян: «Часто марийско-народное — только творческий толчок, импульс для абсолютно своего индивидуального развития. Он не столько повторяет, сколько дает новую творческую жизнь тому, что звучит в его памяти и сердце».
«Что же вы написали так мало о творчестве Андрея Яковлевича?» — может быть, спросят меня. Об этом очень много скажут другие, музыковеды, коллеги-композиторы. Я знаю все четыре симфонии А. Я. Эшпая, музыку и сами названия, тематическая устремленность которых близка мне.
Первая симфония посвящена памяти погибших в Великой Отечественной войне, Вторая — зовет нас верить в нашу непобедимость — она так и называется «Хвала свету».
Третья симфония посвящена отцу композитора — Якову Андреевичу Эшпаю — полна вечно живой памятью о нем, горячим желанием, чтоб звуки ее продолжали жить в сердцах молодежи сегодняшней и завтрашней.
Четвертая симфония, широко тематически использующая балет композитора «Помни», так и озаглавлена...
Конечно, слышала и видела несколько раз в Большом театре «Ангару»...
Нет смысла перечислять, что знаю много и далеко недостаточно еще. Но в воспринятом есть впечатления и есть потрясения. Незабываемое. Больше всего люблю Второй концерт для скрипки и симфонического оркестра — тот, где одна скрипка зовет почувствовать, какое счастье обрести душевный трепет, познав сокровенное.
Вслед за скрипкой соло вступает симфонический оркстр, и в конце опять в сердце проникающий призыв одной только скрипки.
Я бы назвала этот призыв призывом к благородству посвящения себя музыке.
Тому примеру благородства, которым так целостно обладал Николай Яковлевич Мясковский.
Второй концерт для скрипки и симфонического оркестра благоговейно посвящен Ему—любимому учителю Андрея Яковлевича, и до меня целиком доходит это звучащее посвящение.
Андрей Эшпай в своем творчестве очень разный. В разных его произведениях его не всегда и узнаешь. Иногда больше чувствую мысли композитора, чем его эмоции, движение к его исканиям, чем радость найденного. Но тяга обратить свою музыку к простым сердцам слушателей у Андрея Эшпая тоже есть, и велик его вклад в массовую музыкальную литературу. Среди его песен, многие из которых пережили фильмы, к которым они были написаны, очень люблю «Мы с тобой два берега», «Снег», особенно «Тишину».
Услышав «Тишину», мы настолько ясно ее «увидели», что в программе «За Родину с песней» режиссер Ксения Осколкова и хормейстер Лина Фрадкина воплотили ее в сценическом действии.
Музыка подсказала образное решение. Но, как я уже говорила, есть впечатления, а есть потрясения. Песня Андрея Эшпая на слова Евгения Винокурова «Сережка с Малой Бронной» («Москвичи») сокровенно-правдиво, гениально-просто вошла в сердца тех, кто пережил трагизм Великой Отечественной войны.
Очень схоже с А.Н.Пахмутовой воспринимаю ее: «Песня чудесная, очень человечная... Ей нельзя не верить. Ведь в этом тоже есть своя смелость — перешагнуть через банальность и прийти к высшей простоте».
«Сережку с Малой Бронной» мы тоже воплотили на своей сцене На стульях пожилая женщина в черном (прообраз матери), молодая женщина усталыми глазами и волосами на прямой пробор (невеста) и красивый юноша со светлыми вьющимися волосами (солисты оперы В. Ивин, Н. Макарова, Л.Повереннова). Сережки уже нет в живых, но его образ не может уйти из сердца и мыслей той, что надеялась стать с ним самой счастливой, из сердца матери — он навечно звучит в музыке Андрея Эшпая, выразительном слиянии голосов и влюбленности в звуки тенора, сопрано и меццо-сопрано.
Я мечтала, что на основе «Сережки с Малой Бронной» Андрей Яковлевич напишет поэму для наших симфонических концертов. Мне казалось, что юношам и девушкам нашим будет очень дорого еще глубже и шире погрузиться в звуки этой музыки. Но пока мое предложение не нашло ответного желания композитора. Может быть, он и прав: в лаконизме найденного есть своя сила, а сблизить Андрея Яковлевича с нашим театром постараемся. Молодой молодым? Да, молодой. И я, как и Андрюша Эшпай, цифру «60» всерьез не принимаю. Слова Г. Гауптмана: «Искусство не знает возраста. Это вечная восходящая заря» — очень люблю. Мне кажется, многое, что написано в этой книге о жизни и творчестве Андрея Яковлевича, может обратить именно к нему слова «Восходящая заря».
Наталия Сац, из книги "Андрей Эшпай. Беседы. Статьи. Материалы. Очерки", Москва, изд. Советский композитор, 1988 - 311 с.
Сохранено
|
|
</> |
К 100-летию со дня рождения Андрея Эшпая. Отец и сын
Оставить комментарий
Популярные посты:
Зажать и присосаться: сравниваем эффективность механических и вакуумных захватов 
Купаемся...в супе и вине?! 
Построено малое гидрографическое судно «Василий Бубнов» проекта 19910 
"Светофор" забивает по ценам Озон и Wildberries 
Вон оно чё, Михалыч! 
Китай бывает очень жесток 
Войска НАТО УЖЕ «Войска НАТО уже переброшены» 
Фото дня от Валерия Плотникова 
Вчера в Монако отметили Национальный день Предыдущие записи блогера :
09.05.2025 —
На территории Польши могут разместить ядерное оружие
09.05.2025 —
С днем Победы!
08.05.2025 —
К 80 летию Победы. Радугин Феофан Григорьевич
08.05.2025 —
К 80 летию Победы. Кадры войны
07.05.2025 —
HIMARS уничтожен с помощью беспилотника FPV
04.05.2025 —
К 80 летию Победы. Кадры войны
Архив записей в блогах:
В субботу 8 июня 2024 года в бенедиктинском аббатстве Альтенбург, Нижняя Австрия, обвенчались Иоганн Фридрих Губерт Христиан Филипп Витт-Дёрринг (Witt von Dörring, р.1996) и графиня Фелицаты Марии Терезии Вальдштейн-Вартенбергской (Gräfin von Waldstein, Herrin zu Wartenberg, р.1996). ...
Этот пост в марафоне ЖЖ #осеньосень соответствует челленджу на каждый день #91деньпроекта (пост №4) . Давно хотелось начать одно дело - но не решалась, то есть начать оцифровку своей кулинарной библиотеки в виде книг на бумажных ...
С 2:50, вдруг кто не видел. http://2.russia.tv/video/show/brand_id/10920 Азаза, кстати. PS При реставрации он был розовеньким, итальянцы такие европейцы... ...
Сегодня - блондинка. Фотограф Дмитрий Борисов , Москва. *** * *** Можно посмотреть ещё кучеряшек:
Gaia Lima Фотограф Davide Ambroggio
Юлия Ярошенко Фотограф Bart Peeters
...
http://bgmt.livejournal.com/1123155.html Как может быть, что люди, которым не нравилась старомодная, умеренная цензура ЖЖ, предпочитают пользоваться совершенно по-хамски цензурируемым ФБ? Как может быть, что те, кому не нравилось, что Абьюз Тим не отвечает или отвечает невесть что, ...
